— А где его мать? — спросила Витя.
Андрей помолчал немного, словно раздумывая — отвечать или нет.
— У неё было больное сердце. Она умерла. Давно уже, года два тому назад, — нехотя сказал он. — Вот с тех пор Геннадий Савельич и воспитывает Федьку. Всё больше кулаками. Моя мама вмешивалась, отец, когда бывал дома, соседи… Толку, правда, выходило совсем мало. Папаша его одно твердил: «Мой, — говорит, — сын. Захочу — с кашей его съем».
Теперь они переехали, теперь не знаю, как там у них… А вообще-то, его все ребята на улице не любили. Он постарше нас был. Сколько раз он мне уши надирал, когда я маленький ещё был. Как дёрнет — вот-вот напрочь оторвёт несчастные мои уши. А у самого они тоже полыхают или синяк под глазом — отец, значит, отлупил. Отца его больше всего бесило, что из Федьки ни слезинки не выколотить. А Федька забьётся куда-нибудь и ревёт, если думает, что его никто не видит. И ещё — не дай бог, кто-нибудь про его батю плохое слово скажет! Федька просто звереет. Я из-за этого чумового Жекете и самбо, и боксом стал заниматься — мало ли что ему в голову взбредёт, если он не в настроении…
— Ты и вчера с ним сцепился? — спросила Витя.
— Елена Алексеевна рассказала? — Андрей усмехнулся. — Только не я с ним сцепился, а он со мной. Он, когда у него с отцом нелады, с любым сцепится, хоть с самим Жаботинским. Ему тогда всё равно.
Витя задумчиво покусывала веточку акации.
— Бедный парень, — тихо сказала она.
— Я?! — удивился Андрей.
— Нет, Федька. Жекете.
Андрей опустил голову, хмуро проворчал:
— Погоди, сотворит он тебе чего-нибудь под горячую руку, будешь знать!
— Всё равно бедняга, — упрямо повторила Витя. — Остался без мамы, а отец, видно, фрукт ещё тот. Жизнь у парня сложилась — не позавидуешь.
Андрей промолчал, внимательно вгляделся в печальное лицо Вити.
— Может быть, ты и права, — неуверенно проговорил он.
— Конечно, права, — не допускающим возражений тоном сказала Витя. — У тебя и у меня есть папа и мама есть. Поэтому мы Федьку не можем до конца понять. Он несчастлив, несчастлив, и мы должны относиться к нему бережно.
Андрюха потрогал свои синяки, вспомнил слова, сказанные Жекете о Вите, и всё в нём возмутилось.
— Значит, всё ему надо прощать? — зловещим голосом спросил он.
— По крайней мере, очень многое.
— Вот и прощай. А я не буду! И ты очень скоро не будешь. Помяни моё слово.
Витя не успела ответить. В это время на грунт пошёл Олег Прянишников, а кроткий Семёныч так рыкнул страшным своим басом на бездельничающего Жекете, что тот пулей бросился к насосу.
Сергей Васильевич подошёл к решётам на месте Елены Алексеевны, а Витя обязана была следить за пузырьками воздуха аквалангиста. Страховать его. Мало ли что может случиться! Море есть море. И лучше с ним не шутить.
Это не уставал повторять отец, а то, что говорил отец, всегда было для Вити истиной в последней инстанции. Андрей стоял возле Сергея. Через решёта шла всякая неисторическая дрянь. Очень скоро это ему надоело, и он сиганул с плота — купаться. Заменить Витю он должен был через десять минут.
Вот в эти-то десять минут всё и произошло.
Вместо мелких, регулярно появляющихся на поверхности пузырьков, которые выпускает водолаз, появился один здоровенный. Витя ещё не успела удивиться, как вслед за пузырём вынырнула голова Олега.
Он вытолкнул изо рта загубник, подплыл к плоту и заорал:
— Выключите насос! Сейчас же!
— Что случилось-то? — взволновался Семёныч.
— Выключи, говорю, свою тарахтелку! — продолжал кричать Олег.
Это было удивительно — слышать, как всегда невозмутимый Олег Прянишников кричит чуть ли не на всё море.
Только веские причины могли заставить его повысить голос. И первый сообразил это Сергей, лучший Олегов друг. Он прыгнул к насосу — и стало тихо-тихо. Сергей неторопливо подошёл к возбуждённому Олегу, равнодушно спросил:
— Ну, что там у тебя случилось? Не иначе как цисту нашёл.
Олег отмахнулся рукой. Он всё ещё не мог прийти в себя.
— Там… там… голова, — произнёс он наконец.
— Медузы Горгоны, — продолжал подразнивать приятеля Сергей.
— Я вам говорю: там мраморная голова, — устало сказал Олег.
Вот тут действительно стало так тихо, что слышен был только суетливый плеск мелких волн, разбивающихся о плот.
Выскочил, будто его за шиворот выдернули, на плот Андрей.
Витя глядела по сторонам и поражалась, как по-разному воспринимали слова, сказанные Олегом, окружающие люди.
Сергей смахивал с лица несуществующую паутину, Жекете застыл на месте, челюсть его чуть отвисла, а глаза тускло блестели — он о чём-то напряжённо думал. Лица Семёныча не было видно, но побагровевшая шея была достаточно красноречива.
Витя едва только успела подумать, как же она сама выглядит со стороны, как взревел своим карабас-барабасовским басищем Семёныч:
— Так чего ж ты здесь болтаешься, бушприт тебе в нос! Тащи её сюда!
— А ты не ошибся, Олежка? — необычно серьёзно спросил Сергей. — Там же ничего не видно.
— Я её ощупал руками. Я не ошибся, Серёжа, — так же серьёзно отозвался Олег.
— Что вы тут лясы точите! — возмутился Семёныч. — Тащи её на свет, и все дела. Тут разберёмся.
Оба практиканта так были взволнованы, что, казалось, вообще никого не слышали.
— Если ты уверен, её лучше не трогать до приезда шефа и Елены Алексеевны, — сказал Олег. — Надеюсь, ты всё оставил так, как было?
— В том-то и дело, что нет, — отозвался Олег. — Я сперва подумал — просто булыжник. Лежит себе во всём этом барахле, покрытом илом…
Рука Олега в толстой кожаной перчатке довольно выразительно показала, как он подгребает к шлангу насоса «барахло». Лицо его покраснело, на скулах резко обозначились желваки.
— Сам знаешь — там ведь темно, как…
— У негра в желудке, — с удовольствием подсказал Жекете.
Студенты переглянулись, усмехнулись.
— Юмор доисторический, — пробормотал Олег, но тут же увидел, что Федька разобиделся всерьёз, и попытался сгладить свои слова. — Брось ты обижаться, — сказал он, — юмор-то вещь бессмертная. Что-то часто ты обижаешься. По поводу и без повода. Для негритянского желудка ты созрел, а потому, если кто-нибудь из приятелей скажет тебе про него, отвечай с этакой небрежностью: «Приятно поговорить с человеком, который везде побывал». По крайней мере, у меня в твоём возрасте фраза эта действовала безотказно. А вообще-то обижайся меньше, мой тебе совет.
Сергей мрачно молчал.
Витя была дочерью археологов и потому знала, как важно не торопиться при любой, самой заманчивой находке.
Участок дна, где проводились работы, был разбит на квадраты, и в каком положении лежала находка, имело огромное значение для дальнейших поисков — указывало направление этих поисков.
А уж Олег знал это получше Вити.
— Понимаешь, — говорил он Сергею, — я обрадовался, отпустил шланг. Он тоже обрадовался и запрыгал, заизвивался как сумасшедший, поди поймай его. Единственное, что я сделал толкового — засёк квадрат, где была находка.
— Шланг им помешал! Ишь, деятели! — заворчал Семёныч, который не допускал, чтобы обижали механизм, на котором работал. — Плохому танцору ноги мешают, понял? — ехидно добавил он.
— Ну чего там, Семёныч, шланг тут ни при чём, я сам виноват, — сказал Олег. — Сам и отвечать буду.
— Ты хоть заметил, как эта голова лежала? Ну, хотя бы где шея, где макушка? — спросил Сергей.
— Нет, не заметил, — Олег начинал злиться.
— А коли ничего ты не заметил, тащи её на свет божий, — сказал Семёныч, — семь бед, один ответ.
Олег виновато поглядел на Сергея. Тот махнул рукой.
— Ох и влетит нам от шефа, ох и влетит! Но Семёныч прав. Если умудрились наделать столько ошибок, давай хоть поглядим на твою находку, — сказал Сергей.
Олег натянул маску, сунул в рот загубник акваланга и нырнул.
И на плоту всё притихло, пришло нетерпеливое ожидание. То самое, когда каждая секунда умудряется растягиваться словно резиновая.
Витя быстро оглядела всех — ни одной похожей позы, ни одного похожего выражения лица. Каждый ждал по-своему. Сергей стоял, вцепившись в поручни, изо всех сил сжимал челюсти. Семёныч возился с насосом, делал вид, будто ему это вовсе не интересно, но взгляды, которые он исподлобья бросал на воду и то место, где должен был появиться Олег, красноречиво говорили, что он, как и все, помирает от любопытства и нетерпения.
Двое ожидали открыто, и характер каждого был отчётливо написан на лице.
Жекете стоял с приоткрытым ртом, жадно уставившись за борт.
Андрей подошёл к самому краю плота, пристально и спокойно следил за пузырьками воздуха, которые оставляет за собой аквалангист.
«А я? Интересно, как же я выгляжу со стороны? — снова подумала Витя. — У меня ведь от любопытства всё внутри обрывается, а я за другими подглядываю. Хорошо это или плохо? Может, я бесчувственный человек, лягушка холодная?»
