«А я? Интересно, как же я выгляжу со стороны? — снова подумала Витя. — У меня ведь от любопытства всё внутри обрывается, а я за другими подглядываю. Хорошо это или плохо? Может, я бесчувственный человек, лягушка холодная?»
Но вскоре ей стало не до мыслей о самой себе — слишком уж долго не появлялся Олег.
Первым не выдержал Семёныч. Швырнув паклю, которой вытирал руки, он подошёл к Сергею.
— Чего это он? Может, потерял? — тревожно спросил механик.
Все невольно подались за Семёнычем, плот угрожающе наклонился.
— А ну, по местам! — крикнул Сергей. — Перевернуться хотите? Там ведь видимость почти нулевая. Темно, как… — Он взглянул на Жекете и осёкся. Тот тоже ничего не сказал, хоть это и стоило ему немалых усилий — Витя видела.
Сергей улыбнулся. Он тоже заметил Федькины усилия.
— Олег ведь почти на ощупь ищет. И куда ж ей потеряться, — обернулся Сергей к Семёнычу, — теперь ей, голубушке, никуда не деться.
Будто только и дожидаясь этих слов, с громким плеском раздалась вода, показалась закрытая маской голова Олега.
Всем было видно: что-то тяжёлое мешает плыть аквалангисту. Он сделал несколько гребков одной рукой, вцепился в край плота, вытолкнул изо рта загубник.
Сергей бросился к нему, протянул руки.
— Осторожно, очень осторожно, Серёжа, — прохрипел Олег, — тяжёлая она, не урони.
Сергей стал на колени, опустил руки по локоть в воду, бережно вынул грязно-жёлтый с прозеленью неправильной формы шар.
Вновь опасно накренился плот — все бросились разглядывать находку.
На этот раз Сергей ничего не сказал, просто подхватил мраморную голову, отнёс её на середину плота, осторожно положил на сложенный в несколько раз брезент.
Все окружили её, разглядывали молча и долго.
Даже в таком виде, покрытая илом и многовековыми зеленоватыми пятнами водорослей, голова была прекрасна. Тонкие живые черты лица, тяжёлый, волнистый узел волос на затылке, большие, необычного разреза глаза и ещё что-то неуловимое.
«Наверное, это и называется печатью высокого искусства и по ней узнаётся рука гениального мастера. И это недоступно ремесленнику, живи он двадцать три века назад или в наши дни», — подумала Витя и смутилась — она поймала себя на том, что думает словами отца — совсем недавно он говорил это о найденной мраморной руке. Но куда тут было руке! Куда ей…
Сергей склонился над головой и мягкой сырой губкой бережно снял верхний слой ила. Мрамор, там, где его не коснулись лишаи водорослей, был похож на слоновую кость. Лицо очень юной, красивой и весёлой девушки, жившей в невообразимо далёкие времена, глядело на людей, склонившихся над ней.
На миг Вите показалось, что лицо это и впрямь живое.
Рядом стоял Андрюха, стояли растерянные, потрясённые Олег с Сергеем, хмурился Семёныч, таращился, забыв закрыть рот, Жекете.
Краем глаза Витя видела всех. Мелькнула печальная мысль: вспомнят ли, увидят ли их люди через два столетия?.. Вряд ли. Не каждому выпадает такое счастье, такая удача. Девушке, изваянной в мраморе, просто неслыханно повезло.
Витя вновь взглянула на это необычайное, такое земное, словно знакомое лицо, и у неё стало горячо в груди, запершило в горле, на глаза навернулись слёзы.
Это были слёзы радости за ту неведомую ей девушку, которая, наверное, любила смеяться, бегать, плавать, любила прохладные матовые кисти винограда и сочный инжир.
Солнце слепило глаза, обливало горячей волной шею и плечи. Витя закрыла глаза и увидела ту далёкую девушку. Смеясь, она бежала по яркой зелёной траве меж толстых кряжистых деревьев. Одета она была во что-то лёгкое, развевающееся. Бежала она по склону, спускающемуся к морю — нестерпимо синему, не теперешнему, а на обломке скалы у самой воды сидел красивый, могучий старик, с лицом мудрым и добрым. Он глядел на девушку и ласково улыбался. Он любовался ею.
Наверное, это и был скульптор, который навечно, в камне оставил её людям.
Чего только не происходило на земле за это время! С ума сойти! Целые народы исчезали, будто их не было, что уж говорить о людях. Оставалось только то, что людьми было сделано. Да и то ничтожная часть созданного.
А ведь какому-то там царю-королю казалось, наверное, что никто его не забудет, станут восхищаться им далёкие потомки, как восхищались при жизни придворные подлизы.
А от него если что и осталось, так одна строчка в учебнике истории — родился тогда-то, умер тогда-то. И всё. Или неживой совсем памятник, который те же подлизы поставили по приказу своего повелителя при жизни его. Почему-то обязательно на коне.
Витя любила историю, мечтала стать историком и прочла не только школьный учебник. И ещё ей нравился памятник Петру Первому, царю-работяге, которому просто некогда было думать о памятниках себе. Он работал. Но если подумать, то и бронзовый всадник, попирающий змею, глядящий на любимую Неву, по сравнению с головой этой девушки сделан чуть ли не вчера.
И главное, такая она живая… Интересно бы узнать, как жила эта девушка, что с ней стало и что потом происходило со скульптурой её. Ох, и историй же, наверное! Двадцать три — двадцать четыре века, две тысячи четыреста лет! А может, и больше — так думают папа и Елена Алексеевна. Они определили это, глядя на монету. Наверное, так и есть.
И ещё неизвестно, сколько бы пролежала голова на морском дне, не найди её сегодня Олежек Прянишников…
Но всё равно она уже была, существовала, и кто-нибудь её наверняка нашёл бы. Не сегодня, так через сто, двести, а может, и тыщу лет!
И только сегодня Витя до конца поняла, каким интересным делом занимаются её родители.
Она и раньше знала об этом, но сегодня…
Сегодняшний день был особенный.
Вдруг кто-то осторожно прикоснулся к Витиному плечу.
Она открыла глаза. На неё пристально и как-то непривычно глядел Андрей.
— Ты чего? — спросила Витя.
Андрей смущённо потоптался на месте, опустил глаза и вдруг быстро прошептал:
— Она здорово похожа на тебя.
В первый миг Витя не поняла, о чём это он. А когда до неё дошло, она покраснела, толкнула его плечом.
— Где твои глаза, Андрюха? Ты погляди, какая она красивая.
— Нет, похожа, — упрямо ответил Андрей. — Когда я вырасту, то стану скульптором, возьму самый красивый камень, и ты тоже останешься навсегда…
Он словно прочёл Витины мысли; он позабыл, что они не одни на плоту, и говорил громко, и голос его был ещё упрямее.
Витя огляделась. Во весь свой щербатый рот улыбался Семёныч. Улыбались Олег и Сергей.
Улыбки их были добры. Растерянно и удивлённо улыбнулся Жекете. Потом нахмурился, со злостью поглядел на Андрея и вдруг заголосил на весь залив дурацкую, дошколятскую ещё дразнилку:
— Тили-тили тесто, жених и невеста!
Андрей рванулся к нему, но Семёныч перехватил его могучей, в голубоватых узорах татуировки рукой. Тяжело повернулся к Жекете.
— Эх, и дурак же ты, Фёдор! Ну хоть плачь — какой дурак! А уже вон какой вымахал!
Жекете ничего не ответил, яростными рывками отвязал ялик и погрёб к берегу.
— Ой-ё-ёй, братцы, — пропел Олег, — что-то тут неладно! Не зря говорили: женщина на борту — жди неприятностей.
Лицо Вити сделалось высокомерным. Вздёрнув нос, она произнесла ледяным тоном, глядя в глаза Олегу:
— Надеюсь, что в ваши зрелые годы я буду умнее.
Семёныч и Сергей расхохотались.
— Получил? — спросил Сергей. — И поделом. Так его, Витя! Язык у него без единой косточки. Сперва скажет, потом подумает.
Олег смутился, хотел что-то ответить, но Витя не стала слушать. Она легко прыгнула с плота и поплыла к берегу.
Витя не видела, что к мазанке, поднимая пыль, спускается газик отца.
Глава шестая. Про богинь и гранаты
В дом вихрем ворвалась Елена Алексеевна и застала Витю за странным занятием: та задумчиво разглядывала мраморную руку богини и прикладывала к своей. Витина кисть была больше.
Увидев Елену Алексеевну, Витя смутилась, быстро положила мраморную руку на место — в деревянный узкий ящичек, до половины заполненный ватой. Ящичек стоял на высокой, до потолка полке.
— Вот! Вот украшение всей нашей коллекции! — ещё с порога закричала Елена Алексеевна и потрясла над головой спичечным коробком, в котором (Витя знала это) находилась найденная недавно монета, знаменитый тритеморий, не похожий на все другие тритемории.
Елена Алексеевна осторожно поставила коробок рядом с мраморной рукой и победоносно взглянула на Витю.
— Эксперты заявили, что не встречали ничего подобного! Это уникум, величайшая редкость, которая, возможно, сделает переворот в древнегреческой нумизматике.
Глаза Елены Алексеевны возбуждённо сверкали. Витя глядела на неё, и вдруг ей показалось, что она старше этой взрослой женщины, способной так волноваться из-за обгрызенного временем кругляка.
