Илька фыркнул, взял гнутую ручку с горлышком и с презрительным лицом вышел из комнаты.
— А ты, — сказал Миша Васе, — беги в хозмаг за бээфом, купи два тюбика, вот тебе полтинник…
Через день автостраду у кинотеатра «Волна» пересекла группа мальчишек. Впереди, все с той же кожаной сумкой в руке, шел Миша.
— А что я говорил! — кричал шагавший за ним Катран. — Как новенькая! И воду не пропускает. А то, что не очень красивая, со швами, — ничего.
— А может, нальем полную сухого вина? — сказал Костя. — И принесем Федору Михайловичу — подарок от древних эллинов, и поручим передачу амфоры их дальнему, растрепанному потомку товарищу Катрану?
— Не возражаю! — Катран еще пуще взлохматил рукой черные волосы.
— Куда нам, — заныл Вася, — где столько денег возьмем? Ведь бутылок десять войдет. По ноль семь. И потом, Федор Михайлович терпеть не может пьянчуг.
Они остановились у небольшого дома в тихом зеленом проулке, в котором мало жило курортников, потому что до моря было отсюда далековато, прошли через калитку во двор, и тетя Ася, жена Федора Михайловича, мывшая крыльцо, сказала, что он куда-то ушел и когда вернется — неизвестно.
Этого ребята ждали меньше всего.
— Может, поищем по Скалистому? — предложил Костя.
— С амфорой? Еще чего скажешь! — оборвал его Катран. — И где его искать?
— Тогда отнесем ее домой и сделаем второй заход, когда он вернется, — сказал Костя.
— Так и будем бегать? — отозвался Миша. — А если он вернется поздно вечером? Давайте уж прямо отнесем в музей, а потом приведем Федора Михайловича и, ни о чем не предупредив, покажем… Вот поразится! Это еще лучше, чем так показать… Правда?
— А вдруг он не поверит, что нашли ее именно мы? — спросил Вася.
— Этого не может быть! И вообще в музеях делают надписи — кто, где, когда нашел, особенно если экспонат — подарок, — объяснил Костя, как будто всю жизнь только тем и занимался, что дарил разным музеям страны подарки.
Вот и здание музея. Старое, кирпичное, еще довоенное.
— А может, лучше школе подарим? — тоскующим голосом сказал вдруг Вася. — И объясним, что нами руководил Федор Михайлович?
— Ну нет уж! — возразил Костя. — Врать нельзя… И потом, кто ее увидит в школе? Одни ученики…
— Прекратить дискуссию! — обрезал их Илька. — Музей — это рангом повыше и чести больше, а в школе мы и так расскажем, что и как…
За дверью музея с билетной книжкой на столике сидела тетка в синем халате.
— Молодые люди, билетики!
— Мы новый экспонат принесли, — сказал Миша и внушительно покачал перед столиком сумкой. — Хотим передать музею.
Тетка подозрительно посмотрела на него, подошла и заглянула в сумку:
— А и правда что-то приволокли… Тогда пройдите двое (из группы сразу выскочил Катран) в комнату на втором этаже. Остальные могут подождать здесь…
И в это время Катран увидел, как из музея вышел тот самый толстый мальчуган с сестрой.
Катран страшно обрадовался им:
— Здорово, приятель! Не сердись, что не позвали тебя тогда!.. Сами едва вместились…
— Да что вы, — сказал Одик, — я понимаю.
— У него с детства полное отсутствие гордости! — заявила девочка и передернула плечиком.
— Я тебе! — пригрозил мальчуган, но в светлых глазах девочки мелькнула усмешка.
— Тронули, — сказал Миша и, прижимая к груди сумку, осторожно, чтоб не споткнуться и не упасть на ступеньках, пошел наверх.
За ним огромными скачками понесся Катран.
Ребята стояли у порога и смотрели на узкую, убегавшую вверх лестницу.
— Хорошо получилось? — спросил у Васи Одик. — Склеилась?
— Лучше новой! Бээф намертво схватил. Я покупал его. Только вот отмыть всю не удалось. Илька советовал потереть кирпичом, да Миша был против: нельзя историческую вещь портить…
— Прикуси язык! — крикнул Илька. — Своего мнения у тебя нет, только и умеешь чужие мысли повторять.
— Можно немножко помолчать? — спросил Толян; все замолкли, и стало очень тихо.
Минуты через три вверху на лестнице раздались шаги. Были они громкие, тяжелые и частые — ну никак не шаги Миши с Катраном! И тут ребята увидели спускавшиеся сверху начищенные сандалеты с медными пряжками, потом чесучовые брюки, пиджак, белую вышитую крестом рубашку и багровое лицо.
И уже сзади, за плечами этого человека, послышались дробные ребячьи шаги.
Человек в чесучовых брюках, неровно дыша, ворвался в первый зал музея, стремительно дал круг, вернулся к выходу и возбужденно сказал:
— Так… Прекрасно… Все на месте…
— А вы что думали? — отчужденно, весь бледный, насупленный, спросил Миша.
— Ничего, дорогой, ничего… В нашей работе всякое случается… Народ нынче пошел ловкий. Ученый. Спасибо, что пришли, но в амфорах мы не нуждаемся — уже есть три штуки. Хватит с нас… — И застучал сандалетами с медными пряжками, поднимаясь по лестнице, и Одик увидел его желтоватые, болтающиеся на ногах, сильно измятые чесучовые брюки. И поежился: что теперь будет?
Ребята в дверях молча расступились, пропуская Мишу с Катраном. Миша был обескуражен, а у Катрана от ярости прыгали губы и дергались щеки.
— Ну хорошо, хорошо, я покажу им еще… Покажу! Ведь ничего же не просили за нее… Ничего!
Он почти кричал, и Миша тащил его за руку подальше от музея, точно не хотел, чтобы музейные служители слышали их.
— Ведь нет же у них такой, — с огорчением сказал Миша, оттащив Катрана на изрядное расстояние от музея. — У них есть одна короткая и две толстых, как бочонок, а такой, как наша, нет.
— Давай разобьем ее, раз она никому не нужна! — крикнул вдруг Катран и, задыхаясь, рванул из Мишиных рук сумку.
— Не дури, — устало сказал Миша. — От тебя дым пошел, как от Везувия.
Илька хохотнул, и в узких губах его встрепенулась и застыла какая-то шалая, радостная, неуместная сейчас улыбка.
— Черт с ними! — сказал Костя. — Может, Федор Михайлович вернулся?
— Вряд ли, — заметил Толян.
На всякий случай они еще раз подошли к ограде домика, где жил учитель: его не было. Ребята медленно поплелись назад. Одик, вспомнив рассказ Васи возле мыса, хотел спросить у кого-нибудь, не этот ли дядька из музея спрятал в шкафу бушлат, бескозырку, на ленте которой надпись — «Мужественный», и матросские ботинки, вместо того чтоб выставить их на обозрение всем, но тут же раздумал: может, Вася раскрыл их секрет и ему за это сильно влетит…
Между тем ребята проходили у заброшенного участка со сломанной изгородью, за которой среди лопухов и пыльной лебеды стояло несколько странных голоствольных деревьев; Костя остановился.
— А если спрятать под Иудины деревья? — сказал он. — И близко от Федора Михайловича, и безопасно.
— Я бы не рискнул, — ответил Миша, — мало ли что.
— Неужели? — с издевкой спросил Илька, вплотную — нос к носу — приблизился к Мише и стал нахально рассматривать его лицо.
Миша, казалось, слегка опешил.
— А что?
— А то, что не верится, что это говоришь ты, — сказал Илька. — Ты, такой рисковый и храбрый! Уши просто вянут!
Миша отступил от него.
— Плохо поливаешь, если вянут.
Но, видно поняв, что острота получилась натянутой и никто не отреагировал на нее, безучастно сказал:
— Как хотите, но я не стал бы прятать ее.
— Скажи — кому еще нужна твоя амфора? — продолжал наступать на него Илька. — Кому? Уж будь уверен, если бы она представляла какую-то ценность, музей взял бы ее…
— И я за то, чтобы спрятать, — сказал Катран. — Чего таскать ее туда-сюда.
— Ну и прячьте.
Миша опустил на землю сумку, отошел от нее на шаг и, свесив голову с рассыпавшимися по лбу светлыми волосами, неподвижно и грустно смотрел, как Катран грязными руками достает из сумки амфору. Мишу просто нельзя было узнать.
Катран положил амфору между больших камней, прикрыл сверху ноздреватыми плитами ракушечника, устроив что-то вроде грота, и стал закидывать крупными мясистыми листьями лопуха. Кривые, пронзительно черные тени деревьев падали на землю, на привядшую от зноя траву заброшенного участка, ломаясь на камнях, на согнутой спине Катрана. Одик поднял на деревья глаза: гнутые, почти безлистые, они ярко пылали густыми гроздьями мелких розовых цветков, и в их красоте было что-то неведомое и зловещее.
Оля дернула его за руку:
— Ты что зазевался? Все пошли.
Они бросились догонять ребят.
— А почему Иудино дерево? — осторожно спросил Одик у Миши, когда они перешли автостраду. — Это вы так прозвали?
Миша внимательно посмотрел на него.
— Не мы, — сказал он, и в его голосе уже не было того холодка и даже заносчивости, которые были на пляже, когда Одик спросил о рубцах на спине учителя: то ли Миша немного привык к нему, то ли от неудачи подобрел. — Научное его название — багряник, но больше оно известно как Иудино дерево, и о нем есть разные легенды: по одной — его листья всегда дрожат на ветру от испуга и коварства, как тот Иуда, который предал Христа за тридцать сребреников…
