с ними явится настоящее привидение?
— Пятрас, ты спрячься за угол и стереги, чтобы кто-нибудь не пришел, а я разбужу Абрама! — сказал Владас.
Владас подошел к дверям корчмы и тихонько постучал. Долго никто не отзывался. Тогда Владас постучал громче. Где-то внутри скрипнула дверь, и тут же послышался голос Абрама:
— Кто там?
Владас молчал. Абрам спросил второй раз, потом третий, но Владас не отзывался, продолжая тихонько стучать. Тогда Абрам медленно приоткрыл дверь. А Владас как подскочит, как закричит басом:
— Отдавай мои деньги!
— Ой-ой!.. — не своим голосом завопил Абрам.
Пока Владас стучал, Пятрас, притаившись у стены и высунув голову из-за угла, следил, не идет ли кто. В тот самый миг, когда Пятрас услышал крик Абрама, он почувствовал удар в спину. Пятрас обернулся и увидел, как кто-то большой, страшный тянется к нему из-под крыши...
— Привидение!—закричал Пятрас и со всех ног помчался прочь, подальше от корчмы.
Услышав это, Владас бросился вслед за Пятрасом. Мальчики чувствовали, что кто-то гонится за ними, но оглянуться не хватало смелости. А преследователь топал уже совсем рядом. Вот он ударил Владаса в спину. Владас вскрикнул и остановился. Смотрит — а это журавль Йонас! И опять норовит клювом его ударить. Владас попробовал его успокоить, но журавль, ухватив простыню клювом, давай бить Владаса крылом. Поднялся шум... Владас оттолкнул журавля и побежал за Пятрасом, которого уже и след простыл.
А Абрам сначала не меньше ребят испугался «привидения» и спрятался за дверью, но, когда шум утих, он успокоился и, приоткрыв дверь, долго прислушивался, оглядывался, стараясь понять, что же это было. Наконец решил, что это, видно, пастухи подшутили над ним, плюнул сердито и пошел спать.
Долго после той ночи Владас не мог простить Пятрасу, что тот оказался таким глупым и трусливым — журавля испугался, за привидение его принял!
— А почему ты сам убежал?—спрашивал в ответ Пятрас.
В стороне от дороги, что ведет из городка в поместье, стоял старый дуб. Его вершина сильно накренилась, отчего он стал кривобоким.
Был тот дуб хотя и старый, но еще крепкий. Никакие бури не могли его одолеть. А ствол был такой огромный, что и три человека не обхватят. В стволе дуба было большое дупло; оно поднималось от самой земли и доходило до середины дуба. Казалось, что дуб держится, опираясь лишь на свою кору. Чего только ребята не вытворяли в том дупле! Сколько раз пастухи жгли в нем костры, но дупло только почернело немного.
Дуб никто не рубил — люди говорили, что из него кровь польется. Ветви его уже кое-где засохли, а зимой и поздней весной старый дуб казался мертвым. Люди, проезжавшие мимо, глядя на его голые ветви, думализ «Ну, в этом году дуб уже не оживет, и, если не оживет, жди тогда несчастья». Но, всем на удивление, поздней весной, когда уже установится тепло и зазеленеют поля и деревья, старый дуб, который так долго не показывал признаков жизни, вдруг через какую-нибудь неделю распускался и все лето шумел своей зеленой листвой.
Люди почитали этот дуб и, чтобы отметить его, прибили к нему деревянное распятие Христа. Распятие тоже было очень старое и почти истлело.
Каких только историй не рассказывали про этот дуб! Немало знал этих историй и старый Ила. А что знал, он рассказал однажды вечером собравшимся у него детям.
— Про старый дуб слыхали что-нибудь, ребята? — спросил Ила.
— Слыхали, слыхали! Сколько раз сами в его дупле от дождя прятались, сколько раз в нем костры разводили, картошку пекли, а осенью под дубом желуди собирали.
— Только-то всего и знаете! Маловато, маловато... Люди всякое про него рассказывают. Кое-что и я знаю. Долго я молчал, но не за горами моя смерть, и поэтому, дети, я сейчас открою вам тайну.
Забрел как-то в наши края николаевский солдат. Давно это было. Старый, но еще крепкий был солдат: грудь колесом, усы, как у. кота, торчком стояли, шагал быстро, хотя одна нога у него была деревянная. За тридцать лет, что в армии прослужил, совсем забыл он свой язык. Так-то он был ничего себе, только бабы очень боялись его: встретит его старушка где-нибудь на дороге, поклонится ему и поздоровается тихонько, а солдат глаза выпучит и голосом, как из трубы, прокричит: «Здравия желаю!» Старушка даже споткнется.
Дети любили старого солдата, ходили за ним по пятам, а он добрый был: то конфетами, то баранками их угощал, а для взрослых и кварты водки не жалел. Про свою жизнь рассказывал всем. А рассказать было что: как его пан в рекруты насильно отдал, как два года пешком гнали их на Кавказ, как он воевал там с горцами, которые свою свободу защищали, как под Севастополем бился, как подавлял мятеж в Польше 10.
Много стран повидал старый солдат. Слушают как-то собравшиеся в корчме рассказы солдата, а шляхтич Бяр-жинскис из Пабержяй тоже захотел похвастаться, что и он, мол, немало повидал на свете. «И я вшендзе11 бывал!..» А солдат как крикнет: «Дурак ты набитый! Наш полк еще за Вшендзой все лето лагерем стоял». Все так и покатились со смеху, а шляхтич замолчал — нечем было ему больше хвастаться.
Так и жил старый солдат в нашем городишке. По нескольку раз в день наведывался он к Абраму в старую корчму: выпьет водки на пятак, баранку понюхает и сунет ее в карман, а потом встретит какого-нибудь мальчишку на дороге и отдаст ему. Идет солдат из корчмы, красный весь, сам себе командует: «Права, лева!» или закричит вдруг: «Ура!»
Удивлялись люди, откуда старый солдат деньги берет, что каждый день столько пятаков пропивает. Однажды спрашивают его в корчме собутыльники: «Скажи, солдат, откуда у тебя столько денег, что ты никак пропить их не можешь? Или тебе царь за твою долгую службу столько отвалил, или клад какой нашел? Посмеялся солдат и говорит: «Ну и дураки же вы, люди добрые: неужто не знаете, что все-то жалованье солдата — три копейки в день? — И затянул песню, что распевали солдаты в царском войске:
Три копеечки на день,
Куда хочешь, туда день:
И на шило, и на мыло,
И на водку чтоб хватило!
Ну, а теперь, когда я больше не служу, на иголки-нитки и на мыло мне уже
