И вот на четвертую ночь всеобщее любопытство было удовлетворено. Кружащиеся звезды вдруг вытянулись в ряд, и весь уличный Париж одним могучим хором прочел надпись: «Красный витязь».
Директор «Геракла» с балкона слышал этот хор, на секунду покрывший шум уличного движения. В эту ночь он совсем не спал от волнения.
Когда Жюль Фар подъезжал на автомобиле к «Гераклу», он в первый момент подумал, не пожар ли в кинематографе.
Огромная толпа запрудила всю улицу. Полицейские надрывались, крича и стараясь установить порядок. Движение останавливалось.
— Пустите же, чорт возьми, — кричал кто-то по-русски, — вы меня раздавили.
— Извините, ваше сиятельство, — отвечал другой насмешливо, — но я не виноват, меня самого сейчас превратят в блин.
Дамские шляпы, роскошные и дешевые, пестрели среди черных мужских котелков и соломенных шляп. Все стремились проникнуть в громадную дверь «Геракла», ослепительно сверкавшую сотнями лампочек.
Жюль Фар в волнении выскочил из автомобиля и через служебный вход проник в свой кабинет.
Здесь он задрожал с головы до ног. Не гул, а страшный рев доносился из зала. Казалось, Атлантический океан внезапно подступил к самому Парижу и ворвался в зал «Геракла».
Дюру, с прилипшими ко лбу волосами, измятый, с съехавшим на бок галстуком, вошел в кабинет и не сел, а упал на стул.
— Все... — прохрипел он, — все продано, а еще по крайней мере тысяча человек требуют билета.
— Дополнительные места?
— Уже.
— Служебные кресла?
— Уже.
— Запасные ложи?
— Уже.
Жюль Фар не выдержал и в восторге потер руки.
Впрочем, он тут же сдержался, ибо знал, что проявления восторга иногда обходятся дорого.
Так оно и случилось.
— Господин Фар не забыл нашего уговора?
— Какого уговора?
— Относительно стоящей мысли...
— Ах, да... вот чек на...
— Десять тысяч...
Директор проглотил слюну, но подписал. Дюру ведь могла прийти в голову и еще какая-нибудь мысль. Надо было его удержать при «Геракле».
Но вот послышался удар в гонг. Директор быстро поднялся в свою ложу. Море голов шумело и волновалось под ним.
Внезапно погасли люстры и вспыхнул экран.
Жюль Фар увидал набережную реки с каким-то причудливым сооружением, каким-то сказочным городом башен и колоколен.
— Кремль! Кремль! — послышались голоса. Русские пришли-таки посмотреть советскую фильму.
Оркестр, усиленный для этого торжественного вечера, заиграл какой-то бравурный марш. Под этот марш потянулись московские улицы, мелькнула Сухарева башня и вдруг надпись:
Стройные ряды солдат в остроконечных суконных шлемах мерно шли вдоль какой-то белой стены.
И вдруг оркестр, на секунду сделав паузу, грянул:
Вставай, проклятьем заклейменный!
Казалось, что бомбу бросили в огромный зал. Все вскрикнули, свистки смешались с аплодисментами, ноги затопали, тросточки застучали, полицейский комиссар вскочил со своего кресла, но это был заранее обдуманный трюк.
Оркестр сыграл только первую фразу и тотчас перешел на военный марш. Придраться было не к чему. Между тем уже эти несколько аккордов произвели впечатление удара хлыста. Страсти разгорелись.
Теперь все уже принимали в ходе действия непосредственное участие.
— Молодец, Иван Храбрый! — кричали одни. — Иди бей буржуев!
— Они тебе покажут, где раки зимуют, шантрапа! — кричали другие.
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
— Да здравствует лига наций!
— У-лю-лю...
— Молчать...
Раскинулась необъятная степь.
Господин Жюль Фар никогда еще не видал таких огромных равнин.
Там и сям, как застывшие волны, возвышались одинокие курганы. Маленькая точка появилась на горизонте. Она все разрасталась и разрасталась. Теперь можно было ее разглядеть: это всадник, скачущий во весь опор. Оркестр грянул лихой галоп.
— Ого! Иван Храбрый! — кричала публика.
— Пусть-ка он сломит себе шею.
— Зачем ему ломать свою шею. Он лучше сломит шею другим...
— Долой! Фью...
Свистели в ключи, хлопали в ладоши. Полицейский комиссар вертелся, словно сидел на горячих угольях.
Но всадник исчез.
Появилась базарная площадь маленького степного городка.
Мирные волы спокойно стояли, пережевывая жвачку, стояли арбы, нагруженные мешками.
Шел базарный торг. Длинноусые дядьки приценивались к обливной глиняной посуде.
Оркестр заиграл: «Ой, за гаем, гаем». Странно прозвучала для ушей парижан украинская мелодия.
Какая-то женщина остановилась, разговаривая со старухой-торговкой, и в этот миг в огромном зале «Геракла» раздался звонкий возглас:
— Маруся! Маруся!
Все оглянулись.
Какой-то мальчик лет пятнадцати стоял, простирая руки к экрану. Это он крикнул: «Маруся».
Но базар уже исчез, и теперь по степи медленно пробирались люди в мохнатых шапках, с ружьями наперевес.
Жюль Фар, слышавший непонятный для него возглас и тоже посмотревший на кричавшего мальчика, повернулся снова к экрану. Он знал, что сейчас должны были появиться белые.
А мальчик между тем что-то с живостью объяснял своим соседям, и те удивленно качали головою.
— Тсс... — крикнул кто-то, — довольно болтовни.
Опять появилась базарная площадь, но на этот раз она была уже пуста. По ней лихо промчались казаки, размахивая нагайками.
Оркестр грянул
Успокоенный комиссар перевел дух и вытер со лба пот. Часть публики зааплодировала, кто-то свистнул.
На экране начался бой.
Барабан гремел, изображая артиллерийскую пальбу. Лошадь пронеслась без всадника, размахивая пустыми стременами. Казаки мчались, рубя кого попало.
В степи клубились дымки — взрывы снарядов.
И опять вдруг грянуло в оркестре:
Это будет последний
И решительный бой.
И опять в страхе подпрыгнул комиссар, но опасная мелодия мгновенно перелилась в бешеный марш. Танки упорно заковыляли по неровной земле. Их преследовали меткие выстрелы.
Какие-то верховые в погонах пронеслись вихрем, и один из них, раскинув руки, упал на круп своего коня.
Иван Храбрый появился раненый, оборванный, но счастливый, размахивая саблей.
Бешеные свистки и бешеные аплодисменты потрясли могучий купол «Геракла».
Вспыхнул свет.
Казалось, все только-что сами принимали участие в сражении. Глаза горели, кулаки сжимались. Хохот, возгласы, все сливалось в один нестройный вопль, слышный даже на улице.
Жюль Фар, бледный и взволнованный, сошел в кабинет.
А новая толпа, жаждущая второго сеанса, уже рокотала в фойе.
Дюру, не стучась, вошел в кабинет. Он смотрел именинником.
— Ну как? С аншлагом? — улыбаясь, спросил его Фар.
— Десять аншлагов надо вывесить, чтоб остановить эту толпу. Нас штурмует весь Париж. Полный сбор обеспечен еще по крайней мере на три недели, если не на месяц. Мы одним ударом убили Америку. Ха-ха... «Кровавая рука», «Золотой корабль». Никто не будет больше смотреть этой требухи. Давайте нам что-нибудь такое, что шибало бы в нос, но не как шампанское, а как запах пороха. Я удивляюсь, как это обошлось без драки, ей-богу. А ловко это мы подсунули интернационал. Вы следили за выражением лица полицейского комиссара? Я думал, что с ним будет нервный припадок. Честное слово.
В это время в кабинет просунулась голова одного из распорядителей.
— Простите, господин Фар.
— В чем дело? Я занят.
— Там какой-то мальчик, очевидно, русский.
— Ну...
— Он умоляет пустить его на второй сеанс...
— Ведь билетов же нет.
— Нет... но он очень просит... он чуть не плачет...
— Знаете, если мы будем пускать всех парижских мальчишек...
— Он говорит, господин Фар, что ему показалось...
— Ну...
— Что он видел на фильме свою сестру, которую считал погибшей... просто трогательно на него смотреть.
Господин Фар вспомнил странный возглас и мальчика, простиравшего руки к экрану.
— Он хочет еще раз посмотреть, чтоб убедиться...
— Ерунда. Придумал нарочно, чтоб вдоволь насмотреться, да еще вдобавок даром.
— А места есть?
— Ни одного места... кроме... вашей ложи, господин Фар.
— Убирайтесь к чорту!
Распорядитель мгновенно «убрался».
Он пошел к той двери, возле которой только-что покинул мальчика.
Но его уже не было.
— Где же этот паренек? — спросил он у другого распорядителя.
— Какой-то человек уступил ему свой билет, — отвечал тот, — уж очень волновался мальчишка.
