Он давно на всю семью готовил, никого к плите не подпускал. «Только харч зря переводите», — раз и навсегда заявил он.
Даже на базар ходил сам. Торговки его знали и никогда не подсовывали какую-нибудь заваль — такой он был придирчивый, похлеще санитарного врача, и скандальный, не хуже самих торговок, когда дело касалось свежести и качества продуктов.
А так он был тихий. «Увалень», как определила его моя мать, когда он молча отобедал у нас. Чего ему, гурману, это стоило?! После этого он у нас никогда не обедал. Талант!
…Так прихожу я, значит, к нему, а он кухарит — в фартуке белоснежном и белой шапочке.
— Я сейчас. А то соус подгорит.
Помню, он как-то в областной город ездил — в магазин «Океан». Чего только не привез! Кальмаров, креветок и рыбу-саблю! Я был у них званом ужине. Стол ломился от яств — некуда локти поставить! Я на третьей перемене блюд от стола отвалился, а они все восемь осилили плюс десерт: кофе «гляссе» с мороженым.
— Я тут обед сочинил, — сообщил он мне, колдуя над соусом. Может, бульончику хочешь с петушиными гребешками и клецками?.. Прелесть. Три тарелки съел. — Он обернулся. — Да ты хоть завтракал? Хочешь, я тебе отбивную зажарю мигом? — заботливо спросил он. — Чудо! Я уже одну попробовал.
— Всю? — поддел я его.
— Что всю? — не понял он.
— После трех тарелок бульона всю отбивную попробовал?
— Конечно, всю, — опять не понял он. — А чего? В ней всего-то… — он показал мне отбивную величиной со сковородку.
— Славк, а может, у тебя глисты? — заботливо спросил я.
— У меня?! — изумился он.
Не у меня же. Разве можно столько съесть?! — Каждый раз поражаюсь его аппетиту.
— Вкусного можно. Оно потому и вкусное, что сразу в организме сгорает, — деловито ответил он.
— Где же сгорает-то? — уставился я на его упитанную фигуру с заметно выпирающим животом.
Он тут же невольно втянул живот и глянул в зеркало:
— Нормальная фигура. Средней конфигурации.
Ах, какой бы из него повар вышел! У него даже конфигурация подходящая. Поварская. Я вот худым поварам не доверяю. У них вид какой-то злой: или желудком маются, или с их порций столовских не растолстеешь. Уж на что я мало ем, а в столовой три вторых смолотишь и можешь снова за обед садиться. И взгляд у худых поваров какой-то бегающий, ешь и невольно думаешь: может, они касторку с соусом спутали или вместо поваренной соли английской посолили? Это я на своем опыте изуйил. Бывает, родители оставят рубль — сходи сам пообедай. И знаете, лучше пять мороженых съесть. Вкусней и питательней!
И вообще, почти все толстые люди — добродушные, веселые, а почти все худые — злые и жадные. Были у меня случаи. Идешь по улице, ветви яблонь через ограду свисают, ну и сорвешь, не особо задумываясь, яблочко из сада, допустим, У толстого хозяина. Если увидит, он же все равно добрый и за тобой не погонится: знает, что не догонит.
А если у худого?
Один худенький за мной с лопатой до самого областного города гнался — 60 километров! Нагнал меня на Центральной площади. Все, думаю, конец. К счастью, милиционер навстречу. Мой худой преследователь мгновенно принялся газон вскапывать, будто для этого сюда и примчался. Делал вид что на субботнике!
Но если уж быть честным, то и толстые всякие бывают Однажды толстяк за мной, тоже из-за сорванного яблока, до конца улицы гнался — пот с него ручьями. Не догнал.
А на следующий день подкараулил меня в темном переулке и… руку пожал. Сияет. Я, говорит, два килограмма вчера потерял, спасибо! Давай, говорит, я за тобой теперь каждый день гоняться буду, только ты больше одного яблока не рви Я, мол, такой, как ты, жердью через месяц стану от погонь» Умный какой: он таким, как я, станет, а меня, с моей-то комплекцией, вообще не станет. Нашел дурака! Я, конечно на всякий случай согласился, а его улицу с тех пор стороной обхожу. Но этот человек — исключение из толстых людей. Повара непременно должны быть толстыми. Уж у них-то язвы желудка нет, и они отлично понимают, что значит хорошо покушать.
Я, извините, отвлекся. Но у меня характер такой: с одного на другое прыгать. Должны ведь вы со мной познакомиться, узнать поближе! Как-то в парке, уже здесь, в городке, Сашка Кравцов (я еще тогда его не знал — только приехал), завидев меня, сказал: «А ну, подойди-ка. Поближе познакомимся». Я и подошел. А он как чухнул меня в нос — искры из глаз посыпались. Ну, о Сашке потом, узнаете в свое время. Уж его-то из нашей истории не вычеркнешь!..
Сготовил Славка обед, и мы пошли к Вальке Портнову. Он тоже из нашего класса. Валька живет в собственном доме у реки, возле разрушенного монастыря с высоченной колокольней. Говорят, колокольня метров сто высотой! И уж никак не меньше восьмидесяти. Мы там во дворе монастыря урок геометрии проходили, втыкали метровый колышек неподалеку от колокольни, потом тени измеряли, отбрасываемые колышком и колокольней, затем формулу применяли. Получилось, что колокольня вышиной поменьше ста метров и побольше восьмидесяти: <100 м, >80 м. Купола на этой колокольне и на других церквах в монастыре еще Валькин прадед делал — искусный плотник, специалист по стропилам. Валька нам объяснял, что стропила — деревянный каркас для купола. Так этот Валькин прадед болел падучей болезнью — три раза с колокольни высотой меньше 100 метров и больше 80 метров падал, всегда на ноги приземлялся. И ничего, кроме ревматизма. Жилистый прадед был, прыгучий!
Во дворе монастыря хорошо сохранился толстостенный каменный домик, беленный известью: в нем живет Сашка Кравцов. Отец у него в какой-то артели работает, а мать — продавщицей в «Коопторге». Опять вперед забегаю, о Сашке потом… Но не мог же я о нем ничего не сказать, если монастырь находится по пути к Вальке Портнову!
Валькин дом тот самый знаменитый прадед и построил. Двухэтажный. Первый этаж — кирпичный, почти на земле окна стоят, полуподвальный. А верхний этаж, с галереей на резных столбиках, — деревянный. Две большие комнаты внизу, три — наверху. Одна — из тех, что внизу, — полностью Валькина. Вторая тоже его. Там плотницкая мастерская.
Вот опять я хочу сказать о призвании… Валька родился плотником — весь в прадеда, хоть с колокольни ни разу не падал. Да на нее и не залезешь теперь! Мать поощряла плотницкое увлечение сына. Наверное, потому, что никуда не денешься: старый дом-то, каждый год Валька его ремонтировал…
Отец ему ничем помочь не мог: он был «в бегах», ушел как-то куда-то на минутку и навсегда исчез. Ходили слухи, что за длинным рублем подался.
Когда я совсем маленьким был, думал: длинный рубль — вроде ленты, намотанной рулоном. Между рублями — перфорации, как на фотопленке. Отрезай себе ножницами от рулона — и живи. А теперь-то знаю: длинный рубль — это когда их так много, что в карманах не помещаются — на сберкнижке лежат.
Мимо пробежала большая рыжая собака. Обычно она у нас во дворе ночует, за трансформаторной будкой. До чего жалко бездомных псов…
Мы со Славкой вошли к Вальке во двор. На бревнышке сидел слепой Валькин дед, фронтовик, с орденскими планками на выцветшей гимнастерке.
— Это кто? — спросил он, услышав стук калитки и шаги.
— Это мы — Леня и Слава, дедушка, — сказал я. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, ребята, — кивнул он. И вдруг попросил: — Леня, выведи меня на солнышко. Хочу глазами солнышко почувствовать.
Мы со Славкой бережно вывели его на середину двора из-под навеса сарая. Дед поднял голову и глядел, глядел, не моргая, безжизненными глазами на солнце.
— Тепло чувствую, — улыбаясь, сказал он. — Оставьте меня так.
Мы пошли, оглядываясь, к Вальке. Дед стоял недвижно, задрав голову. Солнце светило вовсю!
Забыл сказать, что в пристройке к дому жила Валькина тетка, сестра матери. У нее несчастье случилось: дочка родилась лилипуткой: какое-то там нарушение обмена веществ, гормоны не такие, как объяснял нам Валька объяснение врача тетке. С труппой лилипутов дочка успешно выступала по всем Циркам. Знаменитая! Вся улица сбегалась, когда она приезжала раз в год в отпуск, нередко с подругами.
«Я однажды с ними танцевал, — похвастался Валька. — На дне рождения у ее подруги «Как?» — изумились мы.
Валька ведь был высоким, не меньше меня. «Они такие акробатки! — восхищался Валька. — Одна другой запросто на плечи встала, я с ними и танцевал».
Интересное дело: когда живешь в большом городе, соседей по подъезду не знаешь. А если в маленьком, то все про всех известно. Все беды и все радости.
Валька был дома. Он делал высокий стеллаж для своего многочисленного инструмента.
— Пошли на реку? — сказали мы.
— Пошли. — И мы вышли во двор.
Дед стоял, по-прежнему запрокинув голову, на солнце.
— Дедуля, вам вредно так долго. — Валька увел его с солнцепека и посадил на бревно в тени.
Мне очень нравилось, что Валька и маму и дедушку называет на «вы». Я хотел попробовать дома со своими, но язык не поворачивался. Такой уж я уродился…
