Самолёт прорвал облака и полетел над белой грядой. С земли облака казались грязными, здесь они напоминали снег на вершинах гор. Вокруг была холодная, пронизанная светом голубизна. Больше ничего не было. Постепенно ощущение полёта исчезло. Казалось, что самолёт висит неподвижно, а гудящие моторы заняты только тем, что удерживают его в воздухе.
— Долго ещё ничего не будет? — спросил Севка у папы.
Андрей Петрович взглянул на часы, подумал и сказал:
— Минут через сорок начинай смотреть.
Севка недоверчиво хмыкнул, но стал следить за стрелкой часов. Папа оказался прав. Сначала гряда облаков кое-где разорвалась, затем стала редеть, а затем и совсем исчезла, будто её никогда и не было. Внизу открылась земля: квадраты полей; леса из крошечных деревьев; синие реки, не шире тех лент, что девчонки вплетают в косички; лужи озёр; многоэтажные дома — меньше домиков на детских площадках; автострады, прямые и узкие, как школьные линейки; горы, превращённые расстоянием в маленькие холмы. Смотреть на это было очень интересно. Потом немного надоело. Но тут как раз самолёт пошёл на посадку.
— Ух ты, — сказал Севка, когда они по трапу спустились на лётное поле. — Смотри, пап, в Ленинграде ещё зима, а здесь уже лето. Смена времён года произошла за шесть часов.
Папа ничего не ответил, а стал махать рукой и кричать: «Борис, здравствуй! Вот и мы!». Борис Яковлевич бросился к ним прямо на поле. И пока они с папой трясли друг другу руки, Севка успел разглядеть, что Борис Яковлевич был не то чтобы выше, а как-то больше папы. И не то чтобы он был толстым, но был он таким, что если про папу говорили «высокий», то про Бориса Яковлевича хотелось сказать «большой». И голова у него большая, и плечи широкие, и ручищи здоровые.
— Мой сын, — сказал наконец папа.
— Здравствуй, Сева. — Борис Яковлевич повернулся, и Севка увидел, что глаза у этого большого человека синие, ласковые и немного грустные. В общем, такие глаза Севка видел только у детей дошкольного возраста, а у взрослых совсем не встречал. — С прибытием, брат. Давай рюкзак — и пошли. Саша наверняка уже ворчит.
Рюкзак Севка, конечно, не отдал — привык носить сам. Экспедиционная машина его разочаровала: старая полуторка [3] пыльно-зелёного цвета с самодельным навесом над кузовом. Склонный к ворчанию Саша оказался весёлым парнем с широким загорелым лицом в крупных веснушках.
Папа с Борисом Яковлевичем прыгнули в кузов, а Севке велели лезть в кабину.
Саша проверил, плотно ли Севка захлопнул дверцу, передвинул свою тюбетейку с затылка на лоб, забавно сморщил нос и включил зажигание.
— Держись за воздух, старик!
«Ух, здорово!» — только и успел подумать Севка.
Навстречу понеслись луга, поля, дороги, сады. Среди зелёной травы красными островами цвели полевые тюльпаны. По вспаханным полям двигались машины, за ними следом двигались люди. Казалось, что люди и машины танцевали какой-то слаженный танец. Мужчины были в полосатых халатах, а женщины — все, как одна, в красных цветастых платьях, в красных косынках на головах.
— У нас любят красный цвет, посевную хлопка заканчивают, как у вас в Ленинграде осень называют? — скороговоркой, без знаков препинания сказал Саша.
— Осень у нас называют золотой, — ответил несколько озадаченный Севка.
— И у нас золотой, только у вас — потому что листья на деревьях как золото, а у нас золото на полях вызревает.
— Знаю. В школе сто раз проходили. Это хлопок — «белое золото». А вы русский или узбек?
— Да кто его разберёт. Вроде бы как русский, а всю жизнь живу в Самарканде. С тобой говорю по-русски, а с узбеком могу по-узбекски. Ещё таджикский знаю. Песни на всех языках петь могу. А невеста у меня узбечка — Зулейхой зовут.
— Уже город?
— Угу.
— Мигом домчались.
Полуторка загромыхала по булыжникам узких мостовых. Вдоль тротуаров потянулись нескончаемые заборы — дувалы, из-за которых едва виднелись одноэтажные кибитки-дома.
Саша затормозил около калитки такого размера, что она казалась просто случайной заплатой на грязно-белой, плохо оштукатуренной стене.
«Ну и дом», — подумал Севка, вылезая из машины.
Однако за дувалом оказался большой, чисто прибранный двор с деревьями и цветниками. Земля во дворе была укатанной и твёрдой, как асфальт. Справа стоял белый одноэтажный домик с плоской крышей и узкими окошками, прикрытыми тяжёлыми деревянными ставнями.
— Мехмонхона — гостевая. Тут мы и живём, — сказал Борис Яковлевич, кивнув в сторону домика. — Точнее, живём мы в саду, а в гостевой держим вещи.
Они свернули влево и пошли по тропинке между деревьями. На ветках деревьев, как свечи на ёлках, тянулись кверху крепкие красные цветы.
— Гранаты, — сказал Борис Яковлевич, — а вот и наши хоромы.
Они поднялись по ступенькам на длинную широкую площадку — суфу [4]. Над площадкой вились виноградные лозы с толстыми резными листьями и усиками, закрученными в сложные спирали. Всё это держалось на кольях, вбитых по краям суфы. Внизу был расстелен брезент. На нём лежало семь спальных мешков. Саша ночевал в машине.
«Хорошо спать на суфе, — подумал Сева. — Жаль, что виноград ещё не поспел».
Потом он знакомился с участниками экспедиции, потом все сели ужинать.
Последним впечатлением этого длинного дня были очень чёрное небо и очень жёлтые звёзды. Небо казалось перевёрнутым. Звёзды висели низко и были каждая величиной с кулак.
На другой день был понедельник.
По понедельникам на заставе проходили учения со стрельбой. Работать было нельзя, и выходной день археологов был перенесён на понедельник. Поэтому, когда папа разбудил Севку, все ещё спали. Только Борис Яковлевич проснулся. Он откинул клапан спального мешка и зашептал очень громко:
— Значит, Андрей, до площади прямо, а там возьмёшь левее по Алишера Навои [5]. Минут пятнадцать, не больше.
— Найду, спи.
Севка понял, что речь идёт о школе, и заторопился — занятия начинались в восемь утра по местному времени.
По улице они шли быстро, почти бегом. Севка ворчал:
— Город называется. Ни троллейбусов, ни трамваев. Ни одного настоящего дома, сплошные кибитки, да и тех не разглядишь за дувалами. Дувалы грязные, хоть бы побелили. Мостовая узкая, какие-то канавки ненужные, и народу никого нет.
Андрей Петрович слушал, слушал. Потом ему надоело.
— Не с той ноги ты встал, что ли? Или забыл, что мы в Средней Азии? Дувалы высокие, чтобы тень была большая. Улицы узкие, чтобы воздух в них втягивался, как
