Когда несколько утихомирилось разбушевавшееся море, я подплыл на веслах поближе и нашел в спустившейся с небес гондоле воздушного шара отощавшего англичанина, который приветствовал меня целым потоком благодарности, как спасителя его жизни. Бедный парень, поспешивший представиться мистером Смисом, был воздухоплавателем и пять дней назад поднялся в Нью-Йорке с двумя спутниками, думая добраться таким образом к Ниагарскому водопаду. Однако в верхних слоях атмосферы, когда они уже пролетели далеко на запад, шар попал в очень сильный поток воздуха, который отнес его на восток, к Атлантическому океану. К несчастью, когда незадачливые путешественники хотели открыть клапан шара, привязанный к нему шнур оборвался, и бедняги потеряли последнюю возможность выпустить из шара газ, чтобы опуститься, пока под ними еще находился американский материк. Тогда воздухоплаватель посоветовал двум своим спутникам спуститься на огромном парашюте, прежде чем шар полетит над морем. Это им и посчастливилось сделать в последний момент, когда они летели как раз над Ньюфаундлендом: оба спутника англичанина достигли земли, а самого его понесло дальше, причем он надеялся, что ветер домчит этот воздушный экипаж до самой Европы.
Шар, действительно, еще несколько дней летел над океаном, терзаемый всеми ветрами, а бедный воздухоплаватель, не имея, однако, никакой возможности заставить шар спуститься, терпел сильный голод и жажду, так как все запасы провизии уже были съедены. Тут-то мои пули пробили в шаре дырку, и несчастный путешественник, окончательно потерявший надежду и ожидавший лишь голодной смерти, был спасен.
Из благодарности он хотел подарить мне шар, но я отказался от этого дара: что мне с ним было делать! Но так как этот господин желал во что бы то ни стало выразить благодарность спасителю своей жизни, то он предложил мне сопутствовать ему в маленьком воздушном путешествии, которое, по его мнению, должно доставить мне большое удовольствие. Я, смеясь, принял это приглашение, и уже на следующий день, когда он сообщил мне, что шар исправлен, мы сели в гондолу.
Мой новый друг взял с собой большого персидского дога, которого он купил ради редкой породы, затем обрубил канат, привязанный к утесу, и шар со скоростью стрелы взвился прямо вверх. Сначала его движение показалось мне чересчур уж быстрым, но вскоре это неприятное чувство у меня прошло, и я стал наслаждаться восхитительным видом, который открывался со всех сторон.
Десять минут спустя мы могли окинуть взором все Черное море, а по другую сторону — Дарданелльский пролив, значительную часть Средиземного моря и берег Африки, — а через час под нами раскидывалась, как географическая карта, вся Европа. Мы поднимались все выше и выше и скоро увидели Азию вплоть до Китая и Японии.
Наше путешествие по поднебесью было в высшей степени интересно и поучительно! Засмотревшись на этот чудный вид, я позабыл все остальное!..
Наконец я обратил внимание на полуозабоченное, полусмущенное лицо моего воздушного возницы, и так как становилось все жарче, то он сознался, что никогда не поднимался так высоко и, вероятно, второпях и на радостях, наполнил шар слишком большим количеством теплого воздуха… В самом деле, было уже так жарко, и пот реками лился по всему телу. Шар, видимо, раздувался, становился все толще и подозрительно трещал. Мы поднимались все выше.
— Ну, — шепнул мой друг, — только бы не лопнул сам шар!.. Ведь мы, наверное, поднялись на несколько миль!
— На несколько миль? — переспросил я, не веря его словам.
— Судя по всему, да, — ответил воздухоплаватель. — Я определяю нашу высоту в пятнадцать-двадцать миль над уровнем моря. Страшная жара показывает, что мы значительно приблизились к солнцу, а земля кажется отсюда совершенно плоской, без всяких гор и долин.
Я посоветовал открыть клапан, чтобы шар немного опорожнился и мы спустились бы ближе к земле. Тогда англичанин сознался, что уже много раз тщетно тянул за веревку вентиля — так он называл клапан. Должно быть, он захлопнулся слишком плотно или что-нибудь в нем неисправно. В этот момент собака, лежавшая до сих пор совершенно спокойно, вскочила и принялась страшно выть. Вой ее становился все слабее, потому что голос мало-помалу стал у нее пропадать, а воздух делался тем реже, чем выше мы поднимались, так что и мы, люди, едва могли слышать друг друга, хотя старались кричать как можно громче.
А шар между тем все поднимался, и вскоре мы могли объясняться друг с другом в беззвучной тишине только знаками. Однако я видел, с каким напряжением мой спутник тянул за веревку вентиля. Ах, думал я, бедняга вовсе обессилел! Полагаясь на свои более крепкие руки, я взялся за веревку и дернул ее что было мочи — вентиль, правда, не открылся, но довольно толстая веревка оборвалась…
Я шлепнулся на пол, держа в руке обрывок, и пролежал так с минуту — до того я был истощен. Когда же я снова мог оглядеться вокруг, я заметил, что мой спутник, вероятно, упав от страха в обморок, лежит на полу, словно покойник, а дог был и совсем мертв…
Мы уже довольно близко подошли к солнцу, и нельзя было выдержать его палящего зноя. Необходимо остановить подъем!.. Я с решительным видом схватил ружье, заряженное мелкой дробью, и поспешно прицелился в шар.
Я спустил курок, но не услышал ни малейшего треска — воздух был слишком редок, однако дробь попала в шар и пробила в нем мелкие дыры, через которые стал медленно просачиваться воздух, — и тогда шар начал спускаться!.. Мы неслись с невероятной быстротой и наконец благополучно добрались до матушки-земли. Здесь мы, к нашему счастью, повисли на финиковой пальме. Съев по нескольку сотен свежих фиников, мы сползли с дерева и вскоре нашли источник, который дал нам воду для питья и умывания. Как обыкновенно бывает после обеда, нам стало очень весело и хотелось спать: едва успев растянуться на мху возле источника, мы заснули глубоким сном, и нас разбудили лишь на следующее утро громкие голоса. К источнику подошел караван арабских купцов с вьючными и верховыми верблюдами, и мы узнали от них, что находимся в одном из оазисов каменистой Аравии и имеем возможность проехаться в Иерусалим. Туда мы прибыли без всяких приключений…
Теперь же у меня от рассказов пересохло во рту, а от воспоминаний о той солнечной жаре явилась жажда; поэтому прошу дать мне еще бутылку вина… или, лучше, две — потому что Вольдемар также не откажется выпить!..
Проба сил на большой медной пушке. Новое знакомство и веселая поездка по Рейну на ящике с рыбой, в который было запряжено девятнадцать лаксфорелей.
— Почтенные господа, друзья и приятели! — начал барон при следующей встрече. — Сегодня я явился снова один, так как племянник мой уехал — этого потребовал его брат, — а с ним уехала и моя жена, поэтому я прошу вас отужинать со мной. Я праздную сегодня двадцатипятилетие свадьбы одного друга юности, а так как я — соломенный вдовец, то надеюсь, что вы составите мне компанию и не откажетесь от нового знакомства… Но прежде позвольте прибавить к моему последнему описанию воздушного путешествия, что я еще некоторое время испытывал последствия перенесенной солнечной жары. Мистер Смис из Иерусалима направился в Лондон, а я вернулся в Константинополь, к султану, который стал уже тревожиться по поводу моего внезапного исчезновения. На всех улицах Константинополя оглашали об исчезнувшем бароне Мюнхгаузене, и за предоставление сведений о нем была обещана награда в тысячу золотых монет.
В Константинополе я послал янычара с докладом в аудиенц-зал, что явился господин с известием о пропавшем бароне. Тут же ко мне вышел обрадованный султан, неся мешок с тысячью золотых монет… Из этого вы видите, как высоко ценил меня его высочество.
— Дорогой Мюнхгаузен, — воскликнул султан радостно, — наконец-то вы здесь! Где же вы пропадали?
— Совсем близко от солнца, — правдиво ответил я. Гуляя по парку, я рассказал изумленному султану все подробности и пожаловался ему на испытываемое еще истощение и некоторый упадок сил. Мы стояли в это время у знаменитой большой медной пушки, наверное, величайшей во всем мире, так как она стреляет мраморными ядрами — каждое весом в тысячу сто фунтов, и для ее заряда нужно триста тридцать фунтов пороху
— Мюнхгаузен, — с улыбкой сказал султан, — так вы, конечно, теперь не сможете даже оторвать от земли эту пушку. А?
— Это спорный вопрос, — возразил я, поднимая медное чудовище одной рукой.
— Ну хорошо, это вам удалось, — продолжал султан, — но бьюсь об заклад, что вы не сможете пронести ее на сто шагов.
Я в раздумье глядел на пушку, но когда султан насмешливо воскликнул: «Идет? Вы получите по сто золотых монет за каждые десять шагов, на которые вы пронесете пушку!» — во мне расправили плечи честолюбие и гордость.
