— Вот оно что! А ты благонадежный? — спросил Габи.
— Еще как! — похвастался Эде. — Я самый благонадежный. Недаром брат Шлампетер расспрашивает обо всем только у меня. Он-то знает, что на меня можно положиться.
— А я не верю! Все ты врешь, — нарочно подзадорил его Габи.
— Не веришь? — задохнулся от обиды Эде. — Так вот знай: он до того мне верит, что даже научил обращаться с пулеметом.
— С каким пулеметом? — наивно удивился Габи.
— Да… как тебе сказать… — залепетал Эде, поняв, что сказал лишнее. — Да так… вообще, рассказал, какие бывают пулеметы и что каждому мальчишке надо бы уметь стрелять…
Он быстро распрощался, вспомнив вдруг, что ему срочно нужно бежать домой.
Он так спешил, что забыл вскинуть руку, а ведь в последнее время признавал только такое приветствие и ни за что на свете, даже, пожалуй, за плитку шоколада, не отказался бы от него.
Ребята вскоре подметили и другие перемены в поведении Эде. Он становился все наглее, все заносчивее и перенял все повадки зеленорубашечника. Если ему приходилось стоять, то он широко расставлял ноги, будто балансируя на палубе корабля. Если же он ходил, то обязательно громко топал ногами, словно за ним шел целый нилашистский отряд. Как и Теофил Шлампетер, он уже не говорил, а отрывисто выкрикивал отдельные слова. Втайне от всех он даже решил отрастить себе такие же усы, как у зеленорубашечника, но усы расти никак не хотели, и поэтому он обгорелым концом спички нарисовал себе под носом две жирные мухи. Наконец, он заявил, что хватит играть в жандармов, и напрочь отказался быть жандармом, раз его всегда избивают. Однако согласился играть в зеленорубашечника, потому что зеленорубашечника никто не бьет, а, наоборот, он сам всех бьет и истребляет.
Ребята, поразмыслив, согласились на условия Эде и тут же доказали, что можно избить и зеленорубашечника. Как ни кричал, как ни бесновался Эде, он все же получил свое, хотя был уже не жандармом, а зеленорубашечником.
С тех пор он держался в стороне от ребят и лишь издали следил за ними. И как ни странно — играли ли ребята пли совещались — всюду они слышали рядом сопение Эде. Эде вел себя явно подозрительно. И тогда ребята решили не спускать с него глаз. Теперь у них стало уже два противника, два врага: Эде и зеленорубашечник.
Это решение было принято под лестницей во время игры в путешествие. Председатель тут же прекратил игру и объявил, что необходимо посоветоваться. Когда участь Эде была решена, Габи распорядился, чтоб Дуци, то есть Тамаш, хорошенько присматривала за зеленорубашечником. И пусть она, мол, ничего не боится, потому что зеленорубашечник и в глаза никогда но видел ни Дуци, ни Тамаша.
— Конечно, если он никогда не видел Дуци, откуда ему знать Тамаша! — уточнил главный секретарь.
— В общем, он не знает ни Дуци, ни Тамаша, — заключил председатель. — Значит, решение принимается, будем следить за Шлампетером.
О решении группы Дуци сообщил Шмыгало. Дуци была в восторге от поручения и с нетерпением ждала, когда можно будет начать слежку за зеленорубашечником.
И наутро такой день наступил.
Габи прибежал на улицу Реппентю, к одноглазому домику, и трижды свистнул. Из домика тут же вышла Дуци, вернее, Тамаш и спросила у Габи, где сейчас зеленорубашечник. Габи все подробно ей объяснил, и Дуци, не теряя ни минуты, отправилась выполнять задание.
Зеленорубашечник торопливо прошел вдоль улицы Орсагбиро и вдруг остановился у одного дома.
Дуци, точно выполняя указания Габи, спокойно прошла мимо, чтобы зеленорубашечник не заподозрил слежки. Но когда она поравнялась с зеленорубашечником и с безразличным видом собиралась было пройти дальше — она, мол, просто вышла подышать свежим воздухом, — как из ворот вышел и направился прямо к ней не кто иной, как… Эде. От испуга Дуци застыла на месте. Эде же уставился на Дуци, раскрыл рот и, хватая воздух, указал на нее пальцем. Дуци повернулась и бросилась бежать. Эде, переваливаясь и отдуваясь, припустился за ней. Чувство опасности придало Дуци небывалые силы. Она бежала так стремительно, что могла стать чемпионом и даже обогнать Янчи Шефчика, считавшегося самым быстрым бегуном на всей улице.
— Держите ее! — тяжело выдохнул Эде, чувствуя, что добыча ускользает из рук.
Прохожие останавливались и смотрели на бегущих.
— Наверное этот воришка что-нибудь украл, — слышала Дуци.
«Вот и неправда, вот и неправда!» — повторяла она про себя, продолжая мчаться изо всех сил. Свернув за угол, она тут же остановилась. Бежать дальше не было сил: воздуха не хватало, сердце чуть не разрывалось, по лицу катился пот. Она хотела вытереть лицо фартуком, но вспомнила, что на ней штаны, потому что она мальчик, а мальчики не носят фартуков.
Отдышавшись, она осмотрелась. Перед ней тянулась незнакомая улица. Она никогда не бывала здесь. «Как же я теперь попаду домой? — с ужасом подумала Дуци. — Да и куда идти, неизвестно. А вдруг за углом меня подстерегает Эде!» Долго она так стояла, а потом от страха и горя заплакала. Мимо нее торопливо пробегали прохожие: одни посматривали на нее с любопытством, другие даже не замечали ее. А она все стояла и беззвучно плакала, потому что ничего не могла придумать.
Немало прошло времени, прежде чем чья-то ласковая рука опустилась на плечо Дуци. Рука была большая, с потрескавшейся кожей, с обломанными ногтями. На загрубевших пальцах виднелась целая сеть мелких морщинок, будто руку эту долго отмачивали в мыльной горячей воде. И все-таки она была теплой и ласковой.
Дуци посмотрела вверх и сквозь слезы увидела какую-то тетю, жалостливо глядевшую на нее. На ногах у тети красовались домашние тапочки, а за поясом юбки, пахнувшей мылом и содой, торчал край подоткнутого фартука. В левой руке она держала две коробки стирального порошка и кулек щелочи — должно быть, она выбежала за покупками в лавочку и теперь спешила домой.
— Ты чего хнычешь, мальчик? — спросила тетя.
— Потому… — захлюпала носом Дуци, — потому… что заблудился.
— Вот оно что… Ну ничего, не реви. У меня есть дочка, вот почти такая же, как ты… может, чуть постарше. Хочешь, я отведу тебя к себе и у Маришки будет братик? Согласен?
Дуци сразу поняла, что тетя шутит, и улыбнулась.
— А знаешь, — продолжала тетя, — если бы не штаны, я бы приняла тебя за девочку.
Она присела перед Дуци и спросила:
— Как тебя зовут, мальчик?
— Ду… Тамаш.
— А чей ты, Тамаш?
— Ничей. Просто Тамаш, и все…
— Но фамилия-то у тебя есть? Надеюсь, ты знаешь ее? Ведь ты уже большой.
Это был трудный вопрос. Очень трудный! Дуци знала, что она — Тамаш, и только. Габи не дал ей фамилии. И вот она стоит на чужой улице, и чужая тетя спрашивает, какая у нее фамилия. Что ответить? Лучше уж притвориться глупым упрямцем.
— Тамаш, и все! — топнула она ногой и опять заплакала.
Тетя растерянно посмотрела на нее, погладила по голове я спросила:
— Но, может, ты знаешь, где живешь?
Дуци, не переставая плакать, радостно кивнула головой.
— Ну тогда скажи, бояться тут нечего.
— А… а… иа… ули… це… Реппентю, — прохныкала Дуци.
— Вот видишь, какой ты умница. Ну, идем.
По пути тетя рассказывала о своей дочери Маришке, в которой она души не чает, о том, что Маришка тоже однажды заблудилась, когда была еще крошкой. И заблудилась она не в городе, а в Абаде, в лесу, во время бомбежки. Ведь попали-то они в столицу из Абада. Ну ладно… Маришка совсем не плакала, ни единой слезинки не проронила… Нашли ее под кустом. Она спала там, а проснувшись, рассказала, что встретилась о феей и разговаривала с тремя косулями в лесу…
Тетя рассказывала про свою Маришку до тех пор, пока Ду- ци не перестала плакать. А перестав плакать, сразу же заулыбалась и под конец даже проболталась, что у нее есть большая-пребольшая кукла и, когда кончится война, она обязательно подарит эту куклу Маришке.
Тетя немного удивилась: зачем мальчику нужна кукла, но расспрашивать не стала. На углу улицы Реппентю она остановилась и отпустила Дуцину руку.
— Вот мы и пришли, — улыбнулась она. — Теперь ты и сам найдешь дорогу, да?
— Ага… Большое спасибо, тетя, — сказала Дуци и вежливо поклонилась.
Тетя опять изумилась и долго еще провожала взглядом этого странного мальчика, который вошел в маленький старый домик. Потом, покачав головой, отправилась к себе домой, на улицу Орсагбиро.
Спокойно и деловито Дуци открыла знакомую дверь и вошла в дом. Но когда она увидела крохотную кухню, бабушку, хлопотавшую у плиты, и Милку, игравшую в куклы, только теперь поняла, что чуть было не лишилась всего этого. Поняла и ужаснулась. И тогда она порывисто подбежала к бабушке, обхватила ее руками, прижалась лицом к пропахшему соусами фартуку и выкрикнула:
— Ой, бабушка! Я так боюсь!
И горько зарыдала.
