Она стояла возле дома и, убиваясь, причитала:
— Вот паскудники! Вот бы я их!.. — Она грозила кулаком каменному сараю.
Лиля, в красном мятом сарафане, в тапках на босу ногу, поправляя черные косы на голове, нервно ходила по дорожкам сада, еще более красивая от возбуждения, и говорила:
— Вандалы! Розы зачем же ломать было?
Виталик стоял у сарая и, показывая пальцем на дверь, требовал:
— Надо вызвать милицию, а то удерет!
— Не удерет, — сказал Георгий Никанорович, — от меня он не удерет.
— А что ты с ним будешь делать? — спросил Виталик. — Их надо проучить раз и навсегда! Если ты не можешь, я сам сбегаю в милицию.
— Замолкни, — сказал Георгий Никанорович.
— Они бьют стекла, топчут клубнику и рвут абрикосы, они нам спать не дают, а ты что, жалеешь их?
— Ты мне сегодня не нужен, иди погуляй по городу.
— Не хочу я гулять… Здесь такое дело, а ты — гулять!
— Пошел отсюда вон! — закричал Карпов, раздражаясь. — Ну? Что тебе говорят!
Виталик надулся, крутнул плечом и быстро пошел, почти побежал к калитке. Между тем из дому вышли отец с мамой.
Одик показал им на сарай и шепнул:
— Поймали…
— Очень приятно, — сказал отец. — Дойти до такой наглости! Они ведь могли голову пробить камнем.
— Это ужасно, — все еще бледная от бессонной ночи, сказала мама. — Я думала, мы тут в полной безопасности.
Одику было страшновато и, признаться, жутко интересно, чем все это кончится. Он даже не пошел на пляж, как мама ни звала его. Чтобы не показать виду, что все это очень волнует его, он остался в комнате, сказав, что скоро придет. Когда все ушли, он спустился с террасы, никто, кажется, не заметил его — и бесшумно, с обратной стороны, подкрался к сараю. Это был большой прочный сарай из пористого желтоватого ракушечника. И все-таки, несмотря на толщину его стен, Одик, припав ухом к камню, услышал изнутри голос Георгия Никаноровича.
— Ну, не надумал еще?
— Нет, — негромко сказал кто-то, и голос показался Одику знакомым.
— Я человек добрый и не хочу тебе угрожать… Но ты думаешь, отцу будет приятно, если в ресторане его начальство узнает о твоем поведении? Я бы мог тебя отвести в милицию, тебе б записали привод и взяли на учет, а может, и крупно оштрафовали отца. Но это не в моей манере…
«Какой он добрый!» — удивился Одик.
— Что вы хотите от меня? — спросил пойманный, и Одик вздрогнул от волнения: конечно, он не ошибся — голос принадлежал Ильке… Да, да, это был он! Значит, вот кто совершил сегодня налет на их дом. Так ему и надо, типус! Только издеваться и подтрунивать может!
— Ничего особого, — сказал Карпов. — Ответь, пожалуйста, только на один вопрос: кто был с тобой? Я, со своей стороны, даю слово, что не выдам тебя.
— Я не знаю, — упрямо сказал Илька.
«Молодцом, — мелькнуло у Одика, — а может, это совсем не Илька?»
— Занятно! — усмехнулся Георгий Никанорович. — Налетели, потоптали, помяли все, выбили стекло — целая банда! — а ты никого не знаешь?
Илька молчал.
— Ну хорошо, подумай еще. Я буду держать здесь тебя, пока родители не хватятся и не обратятся в милицию, и тогда…
В это время Одик услышал сзади шелест и хруст и, вздрогнув, обернулся. Пелагея ползала на коленях в грядках с корзиной и собирала клубнику. Одик зашел за угол сарая и услышал, как туго проскрежетала дверь, из сарая вышел Карпов, плотно запер его. И пошел к дому.
Лоб у Одика горел. Что делать?
Он быстро скользнул к двери и шепнул сквозь щель:
— Это ты, Илька?
— Я, — раздалось у самых дверей. — Слушай, мальчик, выручи. Выпусти меня отсюда.
На двери висел большой замок. Одик и представить не мог, как снять его. Вырвать пробой? Но чем? И потом, почему он должен рисковать из-за Ильки, который причинил ему столько неприятностей?
— Ну, ты слышишь? Одик!
Одик был в смятении. Он отскочил от двери и опять приблизился.
— Сними замок, — донесся громкий шепот. — Он его не защелкнул.
Одик коснулся пальцами замка, его дужки. Нажал. Дужка вышла из замка. Что делать? Отпустить?
Одик оглянулся. Вот-вот опять появится Карпов!
Он отошел от сарая.
— Что ж ты? — раздался шепот из-за дверей. — Вот тебе рубль. Держи. — Одик увидел, как сквозь узкую щель просунулась желтая бумажка. — Одик, я прошу тебя как друга, выручи…
Одика бросило в жар. И вдруг странная злость захлестнула его.
— Так тебе и надо! — бросил он. — Будешь знать, как издеваться! И ты не подкупишь меня рублем! — и побежал от сарая к дому.
И здесь ему в голову пришла другая мысль: с Илькой, наверно, был и Катран, и другие ребята, нырявшие за амфорой, и Ильку надо бы освободить. Надо? Ни за что!
Одик выскочил из калитки на улицу и здесь вспомнил, как Катран с Илькой спускали его с Олей с глыбы у моря. Все-таки надо снять, надо немедленно снять замок, что бы потом ему за это ни было от Карпова!..
Одик кинулся во двор. На ступеньках террасы сидел Георгий Никанорович и поглядывал на сарай. Услышав его шаги, он быстро обернулся:
— Ты почему не на море?
— Так, — сказал Одик и залился краской.
— А чем это ты так перепуган?
— Я?.. Ничем… Что вы…
Одик повернулся от него, медленно прошел по зеленому тоннелю до калитки, так же медленно открыл ее, запер за собой и со всех ног полетел к Мише: ему надо все сказать. Он — главный. Да к тому ж Одик знал лишь его дом.
Миши дома не оказалось, и Одик побрел по улице назад.
Только сейчас понял он, что натворил. Ему больше не видеть ребят: ведь он, можно сказать, предал их. Ну что ему стоило вынуть из пробоев замок и сразу же уйти? Никто бы не доказал, что он выпустил. Правда, Виталик мог бы подтвердить, что видел его в их компании. Видел, ну и что? Это ведь еще не доказательство.
«А что, если сбегать к Федору Михайловичу?» — вдруг подумал Одик. Он наверняка знает, кто где живет, и вообще с ним можно быть откровенным. Он, кажется, запомнил его, Одика.
А не выгонит? Будь что будет.
Одик перебежал перед носом автобуса автостраду и углубился в пустынный проулок.
Чьи-то громкие голоса отвлекли его от мыслей. Незнакомые мальчишки возились на заброшенном участке под кривыми Иудиными деревьями. В ослепительно ярких гроздьях мелких розовых цветков, густо облепивших ствол и ветки, было что-то еще более зловещее, ядовитое. Одик поежился. Он подбежал к полуразрушенной ограде и застыл от страха: тощий мальчишка в полосатой тенниске ногой катал по траве их залатанную во многих местах, бесценную амфору! А другие радостно гоготали.
— Что вы делаете! — закричал Одик. — Она же античная!
— Вовец, — сказал тот, кто катал ногой амфору, — доставь этого крикуна сюда!
Плотный мальчишка с облупленным носом, сидевший на траве, посмотрел на него.
— Я правду говорю. Не верите? — не унимался Одик.
— Вовец, ты слышал?
Вовец неохотно встал с земли и с кулаками пошел на Одика.
— Ребята, — жалобно сказал Одик, — я не вру, она античная, древняя.
— Заливай! Дураков нашел? — сказал Вовец.
— Честное слово! И можете бить меня — не уйду.
— Ого! — удивился Вовец. — Ты это вправду? — И опустил кулаки, разрешение бить обезоружило его, он оглянулся на мальчишку в полосатой тенниске, катавшего ногой амфору.
— Стукни, стукни его! — потребовал тот, и Вовец снова вскинул кулаки.
Одик отшатнулся от ограды и со всех ног побежал к дому Федора Михайловича. Он бежал, а где-то в висках стучало и стучало: «Надо спасти, спасти амфору…»
Миша возвращался из соседнего городка Кипарисы.
Туда он уехал утром, прослышав от соседа, что в магазин «Спорттовары» закинули кеды. Свои Миша износил, а они были незаменимы для игры в волейбол и походов в горы. Однако купить кеды не удалось: перед самым носом кончился его размер. Огорченный, Миша вскочил в автобус и поехал назад.
Весь остаток вчерашнего дня да и сегодня утром он не мог отделаться от чувства досады. Зачем он так легко поддался вчера Ильке с Катраном? Зачем оставили там амфору? Надо было сегодня же утром взять ее оттуда, да вот эти кеды… Будь они неладны!
Автобус мчался по прямой, синевато-влажной от солнца автостраде к Скалистому, и с каждым километром росла у Миши тревога.
Выскочив на своей остановке, он быстрыми шагами, почти бегом ринулся к заброшенному саду.
Вот и проулок, и покинутый сад. И, еще не перелезая через ограду, Миша понял: украли! Камни у подножия Иудиных деревьев были передвинуты, и грот, куда они положили амфору, был открыт.
Миша перелез в сад и на всякий случай пошарил рукой в гроте — пусто. Обошел каменную горку и чуть не заплакал. Как старались! Чуть не перессорились. И когда ныряли и Катран повредил ее, и когда, склеивая, Костя уронил один кусок на пол и на амфоре одним швом оказалось больше.
