У Цырена тряслись руки, когда он развязал папку. Так и есть — десятки значков по берегам: крестики, кружочки, стрелки, вопросительные и восклицательные знаки… Цырен готов был поклясться, что пометки не имеют никакого отношения к лекарственным травам. Все деляны не только дед, Цырен наизусть знает, до самой дальней километров двадцать пять, не больше, а тут чуть ли не четверть Байкала! Цырен отыскал восковку. Теперь на окно — и свести. Хотя бы ближайший к Сохою участок…
Дело продвигалось медленно. Тяжелая карта перегибалась, накрывала с головой, ползла вниз по стеклу, восковка сбивалась. Цырен даже вспотел от усердия. А когда закончил и глянул на часы, оказалось, его время давно вышло! Он торопливо сложил все на место, стараясь ничего не перепутать, припрятал восковку, замкнул шкаф и забросил ключи в ящик. Наспех одевшись, помчался к аршану.
Как же он так? Дед волнуется, пора возвращаться, а внука нет, кто поможет обуть распаренные ноги? Еще встанет босой на снег, вовсе простудится… Стыдно было Цырену, так стыдно, как никогда в жизни. Забыть про деда, единственного на свете родного человека! И ради чего? Ради какой-то карты, которая, может, ни малейшего касательства к сокровищам Отрара не имеет.
Вот, наконец, и аршан! Издали заметно — парит. Водоем в полметра глубиной, толстый лед вокруг, густая пористая изморозь на деревьях. Дед обернулся, проговорил слабым голосом:
— Прибежал, внучек? Уж я думал, ночевать здесь придется.
Помогая деду встать, Цырен бережно приподнял его — и едва не вскрикнул. Дед оказался совсем легкий. Точно не человека держал в руках Цырен — одну пустую старенькую шубейку.
КРАСНОЗВЕЗДНЫЙ
Приехав домой в следующее воскресенье, он обнаружил на шкафу новый висячий замочек. В груди — у Цырена похолодело. Дед не смотрел на него, почти не разговаривал, только самое необходимое: сходи в магазин, разгреби снег во дворе. И так неуютно стало Цырену в родном доме, что он решил наколоть дровишек на две недели и в ближайший выходной не приезжать.
Но и в интернате было не лучше. Часами слонялся Цырен из угла в угол, учебники валились из рук, даже на лыжах кататься не хотелось. Во внутреннем кармане пиджака похрустывала карта, и тем не менее никогда еще не жилось ему так скучно, как теперь, когда он стоял на пороге разгадки древней тайны Чингисхана. Весь мир, казалось, отвернулся от Цырена.
Правда, иногда он ловил на себе пытливый взгляд Валюхи Рыжовой, но разговаривать с нею не тянуло. Он считал ее недалекой, чересчур прямолинейной, к тому же побаивался ее требовательного прищура и острого язычка. Как-то Кешка сказал: «Валюта у нас — совесть класса». — «Скучная же у вас совесть», — ответил Цырен. — «Почему «у вас»? А у вас?»— «У нас своя есть!» Впрочем, Валюха и обязана была как староста заботиться о каждом. Еще, чего доброго, начнет приставать с расспросами…
Единственным его собеседником стала карта. Цырен забирался в пустой класс, в красный уголок, а то и на лестничную площадку под чердаком, где громоздились веники, ведра и швабры, и, озираясь, разворачивал восковку. С малых лет мечтал он заполучить такую вот карту, вволю поломать над ней голову — и разгадать хитроумно зашифрованную тайну. Но здесь не за что было даже уцепиться. Наверное, потому, думал Цырен, что в этой карте и не зашифровано ничего, просто делал человек пометки для себя — попробуй теперь пойми, что к чему.
Да, неразговорчивым собеседником оказалась карта. Цырен задавал ей сотни вопросов, и прямых, и хитрых, наводящих, — она молчала. Он пытался разговорить ее, убеждал, умолял, даже грозился изорвать в клочья — она молчала. Словно в отместку. Словно раз и навсегда взяла сторону деда. Цырен сворачивал карту, прятал в карман и, разочарованный, еще больше замыкался в себе. Вскоре он начал понимать, какую непоправимую ошибку совершил: карта ему не помощница, без деда в ней не разобраться, зря он и себе, и старику жизнь испортил. Надо было иначе, по-доброму, по-хорошему. А теперь поздно, дорога назад отрезана. Конечно, если бы не ссора, он тут же бросился бы к ребятам похвастаться, посоветоваться, просто поделиться с кем-то. Рудик в картах мастак, глядишь, придумал бы что-нибудь. Но и к друзьям не было пути. Остался он со своей картой, как собака на сене: сам не гам и другим не дам….
В среду после пятого урока он вышел в коридор — и лицом к лицу столкнулся с дедом.
— Ты чего здесь? — испугался Цырен. — Не заболел?
— Да нет, не заболел, внучек. А ты никак похудел. Словно червячок тебя точит.
Цырен торопливо соображал, зачем же мог появиться в школе дед. Неужели — Фаина Дмитриевна вызвала. Да нет, за тройки вроде не вызывают. Или ребята наябедничали? Только на что ябедничать? А вдруг насчет шкафа решил Павлу Егоровичу пожаловаться?
— Дела в Горячих Ключах, что ли? — допытывался Цырен.
— Дела, внучек, дела. Пригласил меня совет вашего музея перед ребятами выступить. «Встречи с интересными людьми».
— Вон как! А ты, значит, «интересный человек?» — ляпнул Цырен, у которого точно гора с плеч свалилась.
Дед обиделся.
— Хвастать не буду, но жизнь прожил — могу пожелать всякому. А ты разве не считаешь меня интересным человеком?
— Нет, почему же, — промямлил Цырен. — Только я думал…
— Что думал?
— Тебя и я мог бы пригласить.
— Ты не мог. Тебя люди не интересуют. Тебя разные тайны интересуют. Иногда гроша ломаного не стоящие. А к людям ты равнодушен.
— Да — кто же тебя позвал-то?
— Санька и Валя в воскресенье приходили. Уважительные ребята, не то что некоторые. А ты не знал? Разве ты не заодно с ними? Дело вроде бы на твой вкус.
— Нет, я сам по себе.
— Единоличник, значит? Ну, а послушать-то придешь? Не мешало бы с собственным дедом познакомиться.
…Школьный зал набился полон. Санька объявил, что музей проводит серию встреч с интересными людьми, и вот сегодня выступит участник гражданской войны в Сибири, один из организаторов первого в Прибайкалье колхоза Константин Булунович Булунов.
«Как же он может быть участником гражданской войны, — быстро подсчитал Цырен, — если родился в 1909 году? Это его старший брат Семен, который на фотографии рядом с Лазо, был участником. Санька вечно напутает…»
На сцену вышел дед, маленький, сухонький, белоголовый. В руках он держал матерчатый буденовский шлем с чуть поблекшей от времени красной звездой.
«Неужто у нас хранилась буденовка? — изумился Цырен. — Я и не подозревал… Выходит, правда не знаю собственного деда».
Десятки глаз со всех сторон смотрели на Цырена. Небось завидовали мальчишки: вот счастливчик, такого дедушку имеет, настоящую буденовку примерял! А Цырен, готовый провалиться под этими взглядами, лишь натянуто улыбался, и вид у него был, наверное, самый дурацкий.
— Не совсем правильно, дорогие ребята, называть меня участником гражданской войны, как это сделал наш уважаемый председатель Саша Медведев. Но был один случай, когда я тоже, можно сказать, принял участие. Давно это было, очень давно. И в то же время — недавно. Все помнится, ничего не забылось… Мы жили в Чернореченске, маленьком уездном городке, по теперешним понятиям, полчаса лету от Байкала. Наш дом выходил окнами на базарную площадь. И лет мне было тогда, как сегодня многим из вас, и звали меня…
— Константин Булунович? — подсказал из президиума Санька.
— Ну, до Константина Булуновича я еще не дорос к тому памятному году. Звали меня Костик…
* * *
Лето стояло знойное, грозовое. По вечерам город сплошной стеной окружали тучи, но грозы проходили мимо, и каждую ночь полыхали окрест яркие, на полнеба, зарницы. В городе было неспокойно, то и дело по окраинам раздавались выстрелы. Красные отряды лишь недавно вышибли беляков, и в соседних лесах еще бродили разрозненные банды.
Как-то вечером Костик играл в палисаднике, когда подкатил к воротам странный высокий фургон, сплошь обклеенный картинками. С козел соскочил худой старик, весь какой-то расшатанный, точно на шарнирах. Его седые волосы, космами торчащие в разные стороны, казались приклеенными. Старик взошел на крылечко, толкнул дверь, и Костик услышал его скрипучий голос:
— Позвольте, добрые люди, во двор въехать, переночевать.
А наутро во дворе появился медведь. Большой, лохматый, с блестящей медной пряжкой на тощем брюхе, он совсем как человек прохаживался возле заборчика, осматривал, обнюхивал лапой доски. Медвежий нос пятачком забавно шевелился, добродушно глядели плутоватые глазки.
Заметив Костика, медведь вперевалочку двинулся навстречу. Предостерегающе звякнула цепь. Костик хотел бежать — и застыл на месте. Медведь подошел: поближе, тихонько, медвежьим шепотом, проурчал что-то и вдруг приятельски протянул Костику правую лапу. На всякий случай Костик осторожно пожал ее. В этот момент из-за фургона выбежала на руках тоненькая девушка в серебристой одежде. Увидев рядом с медведем Костика, она одним махом пружинисто перевернулась на ноги и крикнула:
