«А теперь я всех позову к себе в комнату и объясню, что такое красиво, — с довольным видом оглядела результат своих трудов Мэри. — Как же мне хорошо будет проводить здесь время, особенно в такие вот ненастные дни».
Погода по-прежнему была пасмурная и дождливая. Близилось время ужина, комнату стали окутывать сумерки, и, чтобы она выглядела более нарядной и уютной, Мэри зажгла в подсвечниках свечи. Стало действительно очень здорово. Вот только дрова в камине вдруг задымили. Мэри открыла окно, чтобы выветрить гарь, и отправилась звать домашних. Знать бы заранее, какую каверзу сотворит за время ее короткого отсутствия недобро настроенный ветерок! Ворвавшись в окно, он взвихрил драпировку на зеркале, потянул ее на себя и… Когда Мэри с гордостью распахнула дверь перед родителями и братьями, их взорам предстала пылающая комната.
Трое братьев отреагировали моментально. Горящий муслин был сброшен с зеркала на пол, и они, хохоча, затоптали пламя. Пожар, можно сказать, кончился, едва начавшись, только вот добрая половина усилий Мэри пропала, а миссис Грант принялась укорять сыновей за урон, нанесенный ее ковру.
Мистер Грант заключил дочь в объятия, но, сколько он ни старался утешить ее, ласково повторяя что-то про «славные бабушкины вещички», Мэри долго еще рыдала, не в силах успокоиться.
Третьей из наших юных миссионерш, Молли Лу, пришлось труднее всего. Отец ее, мистер Бемис, был так сильно погружен в дела, что, быстро позавтракав, убегал из дома чуть ли не на заре, когда дети его еще спали, и возвращался лишь к пятичасовому чаю. За столом он, как правило, был рассеян и, перекинувшись со своими отпрысками парой фраз, сперва погружался в газету, которую ему непременно требовалось прочесть, затем начинал проверять бухгалтерию, а потом спешил в город на встречу с очередным «очень важным человеком». Вот так и случилось, что Молли и Магни Бу могли видеться со своим родителем только по вечерам, да и то мельком.
Впрочем, сам мистер Бемис искренне полагал, что дети его всецело ухожены и окружены заботой пожилой домоправительницы мисс Батшебы Доуз. Эта старая дева и впрямь была энергичной и деятельной пятнадцать лет назад, когда появилась у них. Вот только отец семейства, будучи вечно занят, не замечал, что за прошедшее с той поры время мисс Доуз успела весьма одряхлеть, обленилась, на детей обращала внимание, лишь когда они чем-нибудь заболевали, дом вела спустя рукава, следя лишь за тем, чтобы он не сгорел, и обязанности свои она ограничила трехразовым приготовлением пищи да заботами о нуждах хозяина.
В результате Мария Луиза (сокращенно Молли) и Наполеон Бонапарт (сокращенно Бу) после кончины матери оказались предоставлены практически сами себе и были вынуждены жить по собственному усмотрению. Прежде это Молли даже нравилось. Любимый брат был все время при ней: обращалась она с ним, играла и развлекала его так, как сама того хотела и считала нужным, к тому же Молли могла проводить сколько угодно времени со своими животными. Однако последние несколько месяцев она все отчетливей сознавала, что семьи ее подруг живут совсем по-другому, и ее все чаще начинал охватывать стыд за их с Бу полудикое существование.
«Папа, конечно, ужасно занят, но мисс Бат-то должна о нас заботиться. Ей ведь за это платят, а она от всех моих просьб увиливает, — частенько теперь размышляла девочка. — Что ей ни скажи, в ответ только охает, за бока хватается, говорит, что у нее все болит, а молодежи, мол, нужно обслуживать себя самой. Только я ведь и так взяла Бу полностью на себя. Хоть вещи его можно выстирать? У него уже не осталось ни одних приличных штанишек. А папе жаловаться бесполезно. Он только ответит: „Ты права, дитя мое. Я займусь этим вопросом“ — и через минуту забудет».
В моменты, когда подобное положение дел представлялось Молли совсем уж невыносимым, а рядом не было ни одной из подруг, у которой нашлись бы для нее слова утешения, она уходила в сарай, призывала к себе всех своих кошек, коих было девять, и принималась тихонько им жаловаться. Умные животные научились понимать настроение девочки и, заметив свою юную хозяйку, с удрученным видом сидящую в большой корзине, прибегали ко всем доступным им способам утешения. Те, что помоложе, забирались ей на колени и громко мурлыкали до тех пор, пока губы расстроенной Молли не трогала улыбка. Кошки постарше усаживались перед ней, демонстрируя при этом такую мудрость, словно были вовсе не кошками, а шестью воплощениями царя Соломона, готовыми по первой просьбе девочки дать ей совет. Котята же принимались носиться и прыгать вокруг нее, выделывая до того забавные и замысловатые кульбиты, что в результате Молли заходилась от смеха и тоска в душе ее отступала. Действовали ее питомцы не совсем бескорыстно. Им ведь было известно: вновь обретя хорошее настроение, хозяйка не только их нежно погладит, но и непременно угостит чем-нибудь вкусным из обильных запасов мисс Бат, при этом ласково приговаривая:
— Что ж, дорогие мои, вы меня убедили: горевать бесполезно. Надо набраться терпения. Глядишь, как-нибудь да и прорвемся.
Летом окончательное успокоение для себя она находила в прогулках по реке на лодке, в холодное время — в играх с Бу, отчего все возвращалось в привычную колею. Однако теперь у Молли был план, в который входило не только скрасить жизнь мальчика, но и превратить их запущенный дом в уютный.
«Мне, наверное, лучше всего представить себе, будто мой дом — это жилище некоего сиамского аборигена, в чью страну я приехала, чтобы нести людям свет правильной и хорошей жизни. Мисс Бат, разумеется, ничего этого не поймет, а сама я рассказывать ей не стану. Зато работать мне будет весело», — подумала Молли, примеряясь, с чего бы ей начать выполнение своей трудной миссии.
Куда ни глянь, все в комнате требовало ее внимания. Если сиамские аборигены дошли до столь безалаберной жизни, самое время было ими заняться. Стол, так и оставшийся после завтрака неубранным, являл собой крайне удручающее зрелище. Скатерть в потеках от кофе. Повсюду крошки и скорлупа от яиц. Посередине — большая тарелка с одиноко скукожившейся сосиской. Остальное в столовой выглядело не лучше. Мебель была покрыта пылью. Камин давно не чищен. Ковер весь в крошках. Можно подумать, будто на нем собирались кормить цыплят, но по какой-то причине те не пришли. В обивке дивана зияла большая дыра, в которой сейчас, как сорока, стремящаяся понадежнее припрятать свое сокровище, сосредоточенно рылся Бу. При взгляде на малыша у Молли словно впервые открылись глаза. И это она-то полагала, что содержит братика в чистоте и аккуратности! Выглядел ее «абориген» кошмарно: кудри спутаны до колтунов, одежда грязна и продрана, на лице и руках слой разноцветной грязи. Сколько же потребуется усилий, чтобы отмыть его и привести хоть в сколько-нибудь сносный вид! При одной мысли об этом у девочки вырвался тяжелый вздох.
«Ладно, — решила она немного отсрочить нелегкую эту задачу, — сперва уберу со стола. Вообще для таких вещей мне требуются красивый таз и хорошее полотенце, как у миссис Мино. И я их раздобуду, пусть даже самой придется купить», — твердо проговорила она себе, с такой энергией ставя чашку на чашку, что те едва не лишились ручек.
Мисс Бат, вяло бродившая по кухне с обвязанной клетчатым платком головой и табакеркой в руке (нюхательный табак, как она утверждала, остался единственной ее отрадой на склоне лет), была просто поражена, когда Молли потребовала у нее полотенце и кастрюлю с горячей водой.
— Вот ведь приспичило, — пробормотала она, едва не выронив от неожиданности табакерку. — Большое дело, посуда немытой в столовой осталась. Да у меня всегда она там стоит, пока время убрать не найдется. Отправлялись бы вы лучше с братцем на горку кататься или еще куда. Нет? — вытаращилась она на упрямо выпятившую губу девочку с тщательно заплетенными косами и в чистом фартуке. — Ну, как знаешь, — продолжала ворчливо мисс Бат. — Ничего, скоро у тебя эта блажь пройдет. А нет, так тем более мне на пользу, — добавила она, передвигая пальцем очки с кончика острого своего носа поближе к острым колючим глазам, которые провожали идущую решительным шагом в столовую миссионерку.
