Ваганов жалел, что придется отпустить Рустема. Кто еще, кроме Рустема, мог бы оценить его исповедь! Рустем единственный в лагере человек, для которого педагогика — призвание, а не заработок, а у него, Ваганова, есть о воспитании кое-какие мысли, которые могли бы кое-кому пригодиться.
— Так вот, если бы ты хотел послушать…
— Что за вопрос! — воскликнул Рустем. — Я давно уже хотел, да вас рвут на части, больше пяти минут вы никогда не бываете на месте.
— А что я могу поделать с собой? Думаешь, такую стройку поднять — простое дело? Если по-честному, нам нужен целый штат — бухгалтер, снабженец, инженер, прораб, сметчики, я знаю, кто там еще? И весь этот штат — вот он у меня где! — Ваганов ткнул пальцем в лоб, над которым поднимался короткий ежик волос. — Никаких счетов я не веду, бог меня памятью не обидел…
Ваганов любил похвастаться своей памятью. Он помнил все строительные расценки, нормы, материалы, постановления, помнил всех' игроков ведущих футбольных команд, помнил раскладку продуктов в детском рационе, помнил по именам не только ребят, но и родителей и не упускал случая продемонстрировать свою память. Об этой его слабости Рустем знал. И даже говорил об этом с Броней, которая педагогом Ваганова всерьез не считала. Он, правда, заслуженный учитель, но поглядите на него и послушайте — разве это учитель? Отличный хозяйственник, организатор, администратор, мастер устанавливать контакты и доставать нужные материалы, он мог бы руководить стройкой, заводом, комбинатом, чем угодно, но почему-то прилепился к детям. Когда-то он был беспризорником, колонистом, — может быть, именно этим можно объяснить его странную привязанность? Ваганову не раз предлагали перейти на более солидную работу — заместителем директора завода, начальником СМУ, председателем райпотребсоюза, но он от ребят не уходил. И все же в высшем смысле был ли он педагогом? Чему он мог научить ребят? Умению строить? Практичности? Реализму жизни? Во всяком случае, Рустем не торопился с выводом и не рубил сплеча, как Броня. В Ваганове надо было еще разобраться. Однако несомненно было одно — Ваганов был ему приятен. От него исходили токи дружества и веселой энергии. Он умел внушить ребенку любовь к делу. Это немало. Он легко подчинял себе людей, не только ребят, но и взрослых, а приятелей у него было полсвета, хотя он не пил, не курил и особым хлебосольством не отличался. Перед начальством он не угодничал, любителей поживиться за чужой счет не терпел. Он состоял из блоков, но это были качественные блоки. Он был редкостным экземпляром среди педагогов, и подражать ему было невозможно.
Рустем с удовольствием смотрел в его хитрые армянские глаза, на его добродушно-отвислый нос, выступавший на одутловатом лице чудовищным горбылем. Над своим носом Ваганов сам любил смеяться и похвалялся, что таких носов, как у него, только три на всю страну, и, если бы чины и звания давали за длину носов, он давно был бы католикосом Армении, хотя в Армению его никогда не тянуло — он считал себя сыном страны, которую еще в молодости исходил вдоль и поперек. Родом из Ростова, он называл себя одесситом, хотя в Одессе прожил всего два года, заведуя детским домом у Черного моря. Он считал себя одесситом, потому что это был город его пристрастий, его любви.
— У тебя мало времени, а я тебе морочу голову байками. При случае возьмешь карандаш, бумагу, и я тебе расскажу всю жизнь, как она есть, без всяких прикрас. Но об этом хватит. Поговорим о тебе. Так вот, сдается мне, что все эти сплетни насчет тебя и Брони исходят не от кого-нибудь, а от моей жены, будь она неладна. Ларису хлебом не корми, только дай кого-то с кем-то свести. Между нами, мужчинами, она… э… как бы поделикатнее выразиться… хорошая бездельница… Ты думаешь, наверно, ай, Яков Антонович, как нехорошо — жена, а ты всякие гадости про нее говоришь… Но ты не знаешь всего… — Ваганов перехватил взгляд Рустема, полный терпеливого внимания, и доверчиво похлопал его по плечу.
В этом кавказце было что-то от доктора, которому не страшно было поведать даже о своих тайных болячках, а женитьба Ваганова, как видно, была одной из таких болячек. Женился он на Ларисе три года назад и. конечно, не жалеет. Все равно бы умер холостяком. А так он все-таки даст ей свое порядочное имя. Может, она воспользуется им себе и сынишке на благо. Ведь если подумать, она глубоко несчастный человек. Женщина в расцвете сил и не знает, что делать, разве это счастливый человек? Так вот, Лариса еще смолоду решила всем нравиться — это тоже важное дело. И она занималась этим делом, работая то манекенщицей, то администратором каких-то актерских бригад, то выступая в кордебалетах в роли статисток и статуй. Она вышла замуж, родила ребенка и с мужем вскоре развелась. И тогда-то она вцепилась в Ваганова. Он еще хорошо знал ее покойного отца, вместе колесили по стране. Когда ее отец умирал от рака, то попросил Ваганова, единственного друга своего, присмотреть за Ларой. Это еще тогда, когда ей было двадцать лет. Ну как, скажи на милость, как можно было присмотреть за ней? Это все равно, что присмотреть за летающей птичкой. Ну хорошо, можно смотреть, как она летает, но как можно руководить ее полетом? И что же он, Ваганов, мог сделать для Лары? Она не очень считалась с отцом, пока тот был жив, так станет ли она отчитываться Ваганову, который ей не кум, не брат и не сват? Она гоняла по курортам с какими-то сомнительными типами, ездила с концертными бригадами и вспоминала о Ваганове, когда доходила до полного безденежья. «Папаша» — а она его по наследству стала называть папашей — должен был выручать, и он посылал ей все, что у него было под руками. Она, дуреха, думала, что у него большие деньги, запасы на книжке, а он этих книжек в глаза не видел и, кроме своей зарплаты, ничего никогда не имел. И он занимал, у кого поближе, и высылал ей сто рублей или сколько собирал, чтобы потом в получку расквитаться. Зачем, спрашивается, ему зарплата? Может быть, он чудак, но деньги всегда были ему противны, он всегда ощущал их как балласт. Как только у него заводились копейки, он тут же старался избавиться от них. В молодости он поигрывал в карты или отдавал тому, кто первый попросит, но чаще тратил их на ребят.
Вообще, кто такой Ваганов? Ваганов — человек из коммуны, с детства привык жить в коммуне, всегда без семьи, без больших потребностей. Таким он был всю жизнь, таким и умрет… Так вот, три года назад на него сваливается Лара с сыном и говорит: «Мне после гастролей нравится у тебя. Раз папочка просил тебя присмотреть за мной, а ты был его хорошим другом, то и смотри за мной получше. Я свободная женщина, могу улететь. Спрашивается: зачем ребенок из-за меня должен терпеть неудобства? Ведь ему скоро учиться». Тогда Ваганов и говорит ей: «Чтобы ты не очень летала, а мне было меньше хлопот смотреть за тобой и ребенком, можешь взять мой паспорт и сделать визит в загс. Распишись там с моим паспортом и, если можно, без моего присутствия». Может, этот вариант ей понравится и она хоть немного остепенится и даст отдохнуть себе и сынишке от своих гастролей. И вообще, не пора ли бросать гастроли? Тем более, что он, Ваганов, все равно уже не женится — холостяк он был, холостяком и останется. Ему семья не нужна. Его семья — это ребята. Так они и поженились. И он не жалеет… Хоть у ребенка есть отец. Сыночек, правда, хорошенькая штучка — лицедей, каких поискать, но все же он ребенок, как и все дети, и лучше, если он будет знать, что у него есть отец. И мамочке тоже будет лучше. А ведь, кажется, неплохой человек. Если надо, последнее не пожалеет. Попадешь в беду — она в лепешку разобьется, а выручит. Ее отец был верным другом, а она кое-что унаследовала от него. Но вообще-то глубоко несчастная женщина. Вникнуть в ее положение, так можно ужаснуться. Вот взять, например, горбатенькую Фросю, помощницу поварихи, — ну кто на нее посмотрит, кажется, на такую кривобокую? А ведь заглянуть ей в глаза — это глаза счастливого человека, который любит свое дело. Ведь накормить ребят, чтобы все были сыты, большего счастья ей не надо. Пускай не международной важности дело кормить ребят, но все же дело, человек прирос к нему, а оно, это дело, питает душу человека, и это главное… Самые несчастные люди на свете, кто не знает своего дела… Он, Ваганов, считает, что и в воспитании главное — привязать детей к делу… Он, конечно, не педагог в точном смысле, какой он педагог, хотя и перевидал на своем веку немало педагогов, и общался с умными людьми, и кое в чем поднаторел. Но все же люди почему-то называют его педагогом. И он не открещивается, не говорит — берите свои слова обратно, это ошибка. И если люди считают, что он приносит обществу пользу, так он не будет отнекиваться и строить из себя скромника. Да, он воспитал уже, наверно, несколько тысяч детей, всех, слава богу, пристроил к делу и пока что не слыхал, чтобы его воспитанниками пополнялись кадры уголовников, хотя, ой-ёй, сколько трудных ребят прошло через его руки! (Яков Антонович поднял свои короткие, пухлые руки и посмотрел на них с уважением.) Значит, он чего-то стоит, если нашли возможным его, человека без образования — окончил учительский институт экстерном, но какое это образование?! — если нашли возможным присвоить ему звание заслуженного учителя… Конечно, таких, как он. наверно, много, есть педагоги поумнее его, но и он не последний человек в своем деле. И он от души рад, что у нас наконец-таки догадались, что учителя имеют право и на самые высокие почести в нашем государстве. Теперь, слава богу, можно назвать и других Героев Социалистического Труда, кроме покойного Сухомлинского, хотя в нашем районе пока еще не отметили ни одного. А между прочим, Герои в нашем районе есть, и даже целых три — председатель колхоза Чаусов Матвей Спиридонович, скотница Аглая Семеновна Коптева и свинарка Надежда Ивановна Кыштымова. Он, Ваганов, всех по имени-отчеству знает, всех приглашал в гости к ребятам. Коптева получила Героя за увеличение поголовья скота, Кыштымова вырастила тысячи поросят. Ну так вот, хотелось бы знать: воспитать и приставить к делу, дать государству тысячи полноценных работников — это разве меньше и не так важно, как вырастить молочных поросят? Так что же Рустем молчит? (Рустем молчал, но глаза его на сухощавом лице горели, как факелы. Этот парень умеет-таки слушать, думал Ваганов, все больше распаляясь.) А ведь он, Рустем, аспирант, пишет диссертацию что-то там по детской психологии. Так все это ему рассказывается не зря. Может, кое-что пригодится. Может, кто знает, найдется в диссертации и для него, Ваганова, маленькое местечко, чтобы помянуть его тихим незлым словом, хе-хе, хотя слова, как сказал один умный человек, — это пыль, из них себе шубы не сошьешь… Ну так вот, зачем он все это ему говорит? Зачем травит баланду целых полчаса, когда ребята ждут Рустема и срывается мероприятие?
