Наконец, заключил несколько озадаченно:
— Уже тринадцать, что ли… — похоже, с математикой у него было гораздо хуже, чем с языками.
Мориц нервно заржал.
— Ага! Двести тринадцать! И уже цинга. А ты ещё так молод…
— Постой-ка, — забеспокоился вдруг Раевский, неустанно ковыряясь во рту. Ему внезапно показалось, что этот качающийся зуб у него уже когда-то менялся… — А Эспенберг умеет отличить молочные зубы от постоянных?
— Не думаю, — мрачно ответил Мориц. — А синие пятна у тебя есть?
— Чего?
— Синие пятна на теле — тоже признак цинги.
— Ну, есть конечно, — задрал штанину Руся, показывая громадный синяк на колене. — И вот ещё тут, на боку. — Под рубашкой сверкнули очередные синяки. — Будто у тебя нету!
— Не-а, у меня нету, — покачал головой Мориц. — Всё, каюк тебе, — вздохнул он, — будешь пить еловое пиво… до самой смерти.
— Гадость поди? — скривился Руся.
— Гадость страшная, — подтвердил Мориц, — я пробовал. Но это непродолжительное лечение, — попытался утешить он приятеля.
— Почему? — немедля заинтересовался тот.
— С цингой долго не живут! Или умрёшь…
Раевский икнул.
— …или поправишься, — заключил Мориц.
Он вздохнул и сочувственно положил руку на Русино плечо.
* * *
Умел или нет доктор Эспенберг отличать молочные зубы от постоянных, неизвестно, однако капитану Крузенштерну он доложил, что признаков цинги на «Надежде» не обнаружено, и что дёсны у матросов ему показались «даже здоровее и твёрже, чем во время осмотра в Кронштадте». Елового пива, сваренного по рецепту Кука из концентрата еловых шишек, Русе отведать так и не пришлось. К его большому облегчению.
Впрочем, не хуже помогал от цинги лимонный сок и квашеная капуста, которых на «Надежде» заботами Крузенштерна было в достатке.
* * *
А через пару дней наконец выглянуло солнышко. Наступил первый тёплый день с той поры, как «Надежда» снялась с якоря у бразильского острова Святой Екатерины.
На шлюпе тут же начались работы, возможные лишь в погожие, солнечные дни.
Парусники взялись чинить старые паруса: ими вполне ещё можно было воспользоваться во время ровных пассатных ветров. С бака полетели весёлые звуки молотка, бьющего по наковальне — это кузнец готовил топоры и ножи для мены с островитянами. Пушки, временно убранные в трюмы, были подняты и поставлены на свои места, и гвардии поручик Толстой с видимой охотой принялся обучать матросов стрельбе и прочим военным экзерцициям[54].
Крузенштерн, поочерёдно подставляя впалые щёки выглянувшему солнцу и глядя на рвение матросов, одобрительно посмеивался. Погода хороша, да и беспокойному графу нашлось, наконец, полезное применение.
Заложив руки за спину, сосредоточенно поджав тонкие губы, Крузенштерн стал неспешно прохаживаться по шканцам. Нужно было решать, куда плыть дальше.
Хотелось бы, конечно, поскорее доставить посланника вместе со всем посольством в Японию. Капитан бросил взгляд на Толстого, что-то втолковывающего матросу, усмехнулся. Да, это было бы неплохо…
Он замедлил шаг. Нет, в Японии придётся пробыть минимум полгода. За это время товары Российско-Американской компании, которые нужно как можно скорее доставить в Камчатку, перепортятся окончательно.
А если случится так, что японский император заупрямится и откажет Резанову? Тогда и посольство уедет ни с чем, и товары пропадут. Обе поставленные перед экспедицией задачи не будут выполнены.
Решено! Сначала они отправятся на Камчатку.
Глава 32. Туземная дипломатия
«Надежда» пересекла южный тропик и приближалась к Маркизским островам. Она держала курс к Нукагиве[55], самом крупному из них. Здесь Крузенштерн предполагал сделать долгожданную остановку на пути в Камчатку.
Вечером 6 мая стали видны неясные очертания острова, почти полностью покрытого туманом. Наутро туман рассеялся. Шлюп приблизился к побережью, и теперь ясно видны были тёмные обрывистые скалы, увенчанные острыми пиками.
Где же они, плодородные долины тихоокеанских островов, воспетые Форстером и Куком? Путешественники, утомлённые более чем трёхмесячным странствием под парусами, мечтали о рощах кокосовых пальм, о хлебных деревьях и бананах.
Пока не было видно ничего, кроме голых и бесплодных камней. Водопады, переполненные недавними сильными дождями, оживляли пустынный пейзаж. Пенистые струи низвергались с высоты не менее тысячи футов[56] прямо в море.
Впрочем, вид пресной воды, в изобилии льющейся с крутых утёсов, не мог не вызвать ликования даже у самых приземлённых натур: на «Надежде» давно выдавали воду для питья мерою.
На низких камнях у самого берега собрались островитяне, привлечённые любопытством. Крузенштерн послал две лодки — осмотреть берег и гавань.
Из-за мыса появилась каноэ с восемью полуголыми гребцами, которое направлялось прямо к одной из российских лодок. Немного погодя один из гребцов затрубил в раковину, а другой стал размахивать лоскутом белой ткани.
— Белый флаг? — Старпом Ратманов озадаченно воззрился на мотавшуюся над водой белую тряпицу.
Остальные были удивлены не менее. В Европе белый флаг — знак мира. Однако народы других частей света этот знак, скорее всего не понимали.
— Неужели на каноэ европеец? — сам не веря своим словам, предположил Крузенштерн.
Наконец, нукагивское каноэ и лодка поравнялись. Из каноэ в лодку уверенно прыгнул человек, и матросы «Надежды» немедленно повернули к кораблю.
Догадка была справедлива. Однако распознать европейца среди островитян было бы довольно трудно — вся его одежда также состояла из одной лишь набедренной повязки, а загорелое тело покрывали сложные татуировки.
И всё-таки это был англичанин.
Поднявшись на корабль, татуированный европеец поприветствовал капитана на чистейшем английском и сразу же предъявил бумаги с рекомендациями. Два американских капитана аттестовали господина Робертса наилучшим образом, сообщая, что тот во время стоянки их судов у Нукагивы немало способствовал доставке пресной воды и дров.
Робертс предлагал свои услуги переводчика. Он прожил здесь уже семь лет и свободно говорил на местном диалекте. К тому же он был женат на королевской родственнице и имел высокое положение среди прочих нукагивцев.
Вот так сюрприз! Крузенштерн несказанно обрадовался. Заполучить переводчика с нукагивского — да он даже и не мечтал о такой удаче. Общение с «дикими», построенное на догадках, затруднялось всегдашним недопониманием, поэтому-то Крузенштерн заранее объявил команде о необходимости относиться к островитянам дружелюбно и уважительно.
— Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени, — сказал своим людям капитан.
Он надеялся, что гуманное отношение к «диким» станет традицией, которую будут строго соблюдать не только его матросы, но моряки всех последующих русских экспедиций.
Проявление неоправданной жестокости по отношению к дикарям вело к бессмысленным жертвам среди местных жителей и вредило самим европейцам. Пример трагической гибели великого мореплавателя Джеймса Кука, убитого во время ссоры с аборигенами на одном из Гавайских островов, в Тихом океане, должен был послужить другим серьёзным уроком.
Теперь, с помощью Робертса, капитан рассчитывал побольше узнать о нравах и обычаях этих островов, чтобы наверняка избежать возможных столкновений с нукагивцами.
И всё же стычки избежать не удалось, хоть в этом и не было вины российских моряков. Но это случилось много позже…
А пока Робертс, как хорошо знающий своё дело лоцман, помог «Надежде» безопасно пройти в залив Таиохае.
По дороге он успел дать Крузенштерну один совет.
— Вам, господин капитан, следует опасаться одного француза, который живёт здесь уже несколько лет. Его зовут Кабри. Он бывший моряк, и добровольно остался на этом острове. Его худой нрав заставил нас сделаться врагами. Этот человек не желает жить в мире, стараясь оклеветать меня перед королём, и неоднократно покушаясь на мою жизнь.
Крузенштерн лишь головой покачал, удивляясь, что и здесь, вдали от цивилизации, англичанин и француз не могут жить в мире.
— Быть может, я смогу помочь вам и Кабри забыть старые распри и восстановить согласие. Ведь вы же единственные европейцы на этом острове! — с надеждой заметил он.
Робертс только плечами пожал. Он давно не питал насчёт Кабри никаких иллюзий.
* * *
Обширная закрытая бухта Таиохае напоминала гигантский амфитеатр. Высокие тёмные утёсы, испещрённые водопадами, представляли собой остатки кратера древнего вулкана.
