— Нет, нет, ты не знаешь как. — Миша скатал одеяло и привязал его к мешку, на котором болтались уже кружка и котелок. — Вот как надо!
— Хорошо… Делай сам. Только не потеряй там ничего и, пожалуйста, далеко не плавай.
— Сам знаю. — Миша, обжигаясь, прихлебывал чай на краю стола с откинутой скатертью. — Ты меня все маленьким считаешь, и напрасно… Вот вернусь из лагеря, обязательно эту штуку сломаю. — Он показал на сложенную в углу печь. — Скоро паровое отопление пустят. Знаешь, как тепло будет!
— Когда пустят, тогда и сломаем, — ответила мама.
С мешком за плечами Миша выбежал из квартиры. В дверях он столкнулся с шедшим к нему Генкой. Генка тоже был в походной форме. Миша послал его во двор собрать остальных ребят, а сам поднялся к Славе.
Как и следовало ожидать, Слава еще не проснулся.
— Так и знал! — рассердился Миша. — Сколько можно спать?
— Ведь мы договорились, что ты за мной зайдешь, — оправдывался Слава, потягиваясь и протирая глаза.
— Нужно на себя надеяться. Одевайся быстрей!
Из спальни вышел Константин Алексеевич, Славин отец. Его большой живот спускался на ремешок, поддерживавший брюки. Низкий ворот вышитой рубашки открывал мощную грудь, заросшую рыжими волосами. И без того маленькие глазки теперь, со сна, казались совсем узенькими щелочками на полном, добродушном лице.
— Ну, пионеры, — зевая, произнес Константин Алексеевич, — в поход? — Он протянул Мише руку: — Здравствуйте! С утра подчиненных пробираете! Муштруйте их, муштруйте!
— Здравствуйте, — ответил Миша. — Мы просто так разговаривали.
Он всегда почему-то смущался, встречаясь с Константином Алексеевичем. Мише казалось, что тот в душе посмеивается над ним и вообще над ребятами. К тому же технический директор фабрики — «спец», как говорила Агриппина Тихоновна.
— Ну-ну, разговаривайте.
Шлепая туфлями, Константин Алексеевич вышел в кухню. Вскоре оттуда послышалось шипенье примуса.
«Чай затевают! — тоскливо подумал Миша. — Опоздаем мы из-за этого Славки!»
— Костя! — донесся из спальни голос Аллы Сергеевны. — Костя!
— Папа в кухне, — громко ответил Слава.
— Слава! Слава!
— Что?
— Скажи папе, чтобы котлеты завернул в вощеную бумагу.
— Хорошо, — ответил Слава, продолжая зашнуровывать ботинки.
— Не «хорошо», а иди сейчас скажи ему!
Слава промолчал.
— Кто к тебе пришел? — снова раздался голос Аллы Сергеевны.
— Миша.
— Миша? Здравствуйте, Миша!
— Здравствуйте! — громко ответил Миша.
— Мишенька, голубчик, — заговорила Алла Сергеевна, не вставая с кровати, — я вас очень прошу: не позволяйте Славе купаться. Ему врачи категорически запретили.
Слава покраснел и отчаянно затеребил шнурки ботинок.
— Хорошо, — улыбнулся Миша.
— И вообще, — продолжала Алла Сергеевна, — посмотрите за ним. Без вас я бы не пустила его. Вы рассудительный мальчик, и он вас послушает.
— Хорошо, я посмотрю за ним, — ответил Миша и скорчил Славе рожу.
В комнату с чайником и проволочной подставкой в руках вошел Константин Алексеевич.
— Ну, путешественники, — сказал он, ставя чайник на стол, — пейте чай.
— Спасибо, — ответил Миша, — я уже позавтракал.
— Костя, — снова раздался из спальни голос Аллы Сергеевны, — что ты там возишься? Разбуди Дашу!
— Не нужно, — ответил Константин Алексеевич, нарезая хлеб, — уже все готово.
— Скажи Даше… — продолжала Алла Сергеевна, — скажи Даше: когда придет молочница, пусть возьмет только одну кружку.
— Хорошо, скажу. Ты спи, спи…
— Разве я могу заснуть! — капризным голосом ответила Алла Сергеевна. — Ну зачем ты разрешил ему ехать! Я теперь два дня должна беспокоиться. А у меня сегодня концерт.
— Ничего, пусть съездит. — Константин Алексеевич лукаво посмотрел на мальчиков. — Как же ему не разрешишь?
— Нет, нет… это безумие! Отпускать ребенка на двое суток, одного, неизвестно куда, неизвестно зачем… Слава! Не смей там бегать босиком!
— Хорошо, — пробурчал Слава, допивая чай.
— Ну-с, — продолжая улыбаться, спросил Мишу Константин Алексеевич, — куда вы побросали тиски, которые я вам дал?
— Мы их не побросали, — ответил Миша. — Они в Доме пионеров, в слесарной мастерской.
— На наших тисках весь дом работает?
— Что вы! — Миша рассмеялся. — Там собрано оборудование со всего района.
— Так уж со всего района?
— Да-а… Ведь там, кроме слесарной мастерской, есть еще столярная, швейная, сапожная, переплетная…
— Скажите, целый комбинат!
— Только ты пожадничал, — сказал Слава, натягивая на плечи мешок, — а вот директор «Напильника» целый токарный станок дал.
— Да ведь у меня токарных станков нет. — Константин Алексеевич с деланным огорчением развел руками. — Пожалуйста, берите ткацкий. Я вам большой дам, вот с эту комнату… Не хотите?
— Ты всегда смеешься! — сказал Слава. — Пошли, Миша.
Прощаясь, Константин Алексеевич сказал:
— Все же хотя вы люди и самостоятельные, но постарайтесь вернуться с целыми руками и ногами, а если сумеете, то и с целой головой.
Мальчики Мишиного звена только что закончили сооружение большого плота, выкупались и теперь отдыхали на берегу.
Безбрежное, расстилалось перед ними озеро. Облака лежали на его невидимом краю, как лохматые снеговые горы. Острокрылые чайки разрезали выпуклую синеву воды. Тысячи мальков шмыгали по мелководью. Белые лилии дремали на убаюкивающей зыби. Их длинные зеленые стебли путались в прибрежном камыше, где квакали лягушки и раздавался иногда шумный всплеск большой рыбы.
— Главное, нужно как следует загореть, — озабоченно говорил Генка, натирая грудь и плечи какой-то мазью. — Загар — первый признак здоровья. А ну, Мишка, натри мне спину, потом я тебе.
Миша взял у Генки баночку, понюхал, брезгливо поморщился:
— Ну и дрянь! Фу!
— Много ты понимаешь! Это ореховое масло. Первый сорт. А пахнет банка. Она из-под гуталина.
Миша продолжал брезгливо рассматривать мазь:
— И крошки здесь какие-то, яичная скорлупа…
— Это ничего, — мотнул головой Генка. — У меня, понимаешь, в мешке все перемешалось. Ничего, давай мажь!
— Нет! — Миша вернул Генке банку. — Сам мажься. Я к ней притрагиваться не хочу.
— И не надо. Вот увидишь: к вечеру буду как бронза.
— Пошли, ребята, — сказал Слава. — Вон Коля идет.
Мальчики пошли к лагерю, к разбитым на опушке леса серым остроугольным палаткам.
В середине лагеря уже высилась мачта. Завтра утром будет торжественный подъем флага. Свежевскопанная и утоптанная ребячьими ногами земля вокруг мачты серым бугорком выделялась на опушке. Кругом земля была коричневая, в опавшей сосновой коре, желтых иглах и сухих, потрескивающих ветках.
Из-за крайней палатки доносились крики хлопотавших у костра девочек. Над костром, на укрепленной на двух рогатках палке, висели котелки. Запах подгоревшей каши быстро распространился по лагерю.
— Чего они орут? — сказал Генка. — Девчонки ничего не могут делать спокойно. Обязательно крик поднимут. Простое дело — кашу сварить, а они шумят, будто быка жарят.
Из лесу вышел Коля, окруженный беспризорниками — теми, что уже регулярно ходили на отрядную площадку. Все они были в своих лохмотьях, один только Коровин был обнажен до пояса.
«Интересно, куда их Коля водил? — думал Миша. — Конечно, он увел их нарочно, пока лагерь устраивали. К работе они не привыкли. Пока устраивался лагерь, они бы заскучали, а может быть, и вовсе разбежались. Но куда он их все же водил?»
— Вы куда ходили? — спросил Миша у Коровина.
— В деревню.
— Зачем?
— Хлеба смотрели, молотьбу… — Он вздохнул. — Мы раньше тоже… И корова у нас была…
Миша с восхищением посмотрел на Колю. Он стоял у костра, окруженный девочками, и пробовал кашу, смеясь и дуя на ложку.
«Какой он все-таки умный, — думал Миша. — Повел этих ребят в деревню. Ведь все они деревенские. И он повел туда, чтобы ребята вспомнили свой дом, свою семью…»
— Еще на станцию ходили, — продолжал Коровин.
— Зачем?
— Детдом там… Смотрели, как ребята живут.
— Ну, как у них, хорошо?
— Ничего живут, подходяще… Свой огород имеют…
«И в детдом их нарочно повел», — подумал Миша.
Миша подошел к костру.
— Ну как я буду все делить? — плачущим голосом говорила Зина Круглова. — Тут сто всяких продуктов! Никто не принес одинаковые. Вот, — она показала на разложенную возле костра провизию, — вот… котлет пять штук, селедок — восемь, яиц — двенадцать, мяса девять кусков, воблы — четыре, крупы все разные. — Она обиженно замолчала и вдруг расхохоталась: — А второе звено рыбы наловило — шестнадцать пескарей… — И ее красное от жары лицо с маленьким вздернутым носиком стало совсем круглым.
