— Запиши тему по геометрии: «Теорема Пифагора».
И мы целый час занимались геометрией, пока я не понял, почему квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов катетов. А Венька в это время показывал Жене «теневой театр», и тот взвизгивал от удовольствия: больно уж занятные фигурки получались у Веньки.
Когда они уходили, Григорий Яковлевич записал; мне на листке условия четырех задач по алгебре и велел к следующему дню все решить.
Вот, такие дела, Катя. Вечером дядя Егор принес в палату мою старую доску и приделал ее к кровати. Венька притащил все учебники и повесил на стенку расписание уроков. И я теперь учусь.
По утрам, когда в палате только мы с Женькой, он диктует мне диктанты. Женьке понравилось быть учителем, и он нарочно искажает слова, чтобы я делал ошибки. Когда я кончаю писать, он берет мою тетрадку, заглядывает в книгу, поправляет ошибки и ставит красным карандашом отметки. Когда ему удается поставить двойку, он хохочет и приплясывает от радости. А я переписываю диктант еще раз и заучиваю слова, в которых сделал ошибки. На Женьку я не обижаюсь: он ведь еще маленький, второклассник.
Потом приходят Венька или Алеша Вересов. Они рассказывают, что было задано на дом. По истории, ботанике и литературе я почти догнал их, ведь как ни говори, времени у меня много. А по арифметике, физике и языку отстаю. Григорий Яковлевич и Анна Петровна присылают мне задания. Особенно достается от Григория Яковлевича. Он задает по четыре задачи и через день приходит в клинику сам. И гоняет меня совершенно беспощадно. Даже ребята удивляются, почему он мне столько задает.
И еще одна новость, Катя. Ленька — тот самый Ленька, с которым мы мастерили ракету, — стал нашим отрядным вожатым. Это было первым, о чем Венька рассказал. Он очень рад, говорит, что теперь в нашем классе должны дела пойти на лад. Я тоже рад: Ленька хороший парень, с ним всегда интересно.
Одним словом, Катя, все сразу не опишешь. Об остальном расскажу позже. А что слышно у вас? Как твоя мама? Ребята как? Напиши.
Саша Щербинин».
Только бы не отстать!
Дни бегут так стремительно, что не успеешь, кажется, ничего сделать, а тетя Даша уже гасит в палате свет. Десять часов, отбой. Я кладу учебник на тумбочку и еще долго не могу заснуть. Лежу, смотрю в окно. По улице беззвучно пролетают ярко освещенные троллейбусы. Окна в них разрисованы морозом и инеем, людей мне не видно. Над круглыми фонарями в сквере тихо кружатся снежинки. Кружатся и кружатся, как будто даже не думают оседать на землю. В центре сквера стоит высоченная снежная баба. Малыши все-таки слепили ее, какие-то веселые парни помогли им взгромоздить третий ком. Глаза у бабы сделаны из угольев, вместо носа огромная (и где только среди зимы нашли такую!) морковь, на голову вместо шляпы насажено ведро. Ведро сбито на затылок, и от этого у бабы лихой и забавный вид. Кажется, она вот-вот взмахнет метлой, которую ей ребятишки сунули в руки, и пойдет отплясывать «Лявониху» по расчищенным от снега дорожкам.
Люблю снег. Это неправда, что снег всегда одинаковый — белый. Утром он сероватый, как будто припорошенный пылью, а в полдень отливает синевой, под ярким солнцем в нем осколками стекла зажигаются и гаснут золотые искры. К вечеру снег становится фиолетовым, и за этой переменой красок я могу наблюдать часами. Порой мне хочется взять карандаши и нарисовать снег. И озябшие черные кусты. И бабу с красной морковью вместо носа. Но просто не хватает времени: надо заниматься арифметикой, алгеброй, физикой, географией… Очень хочется догнать ребят. Тогда и мне, и им будет интереснее. А так они повторяют со мной то, что сами уже знают, что давно прошли. А это, по-моему, не очень весело: снова и снова повторять одно и то же.
Идет к концу вторая четверть. Кроме ребят, у меня побывали все наши учителя. Тетя Даша жаловалась, что такого беспокойного пациента у нее не было за тридцать с лишним лет, которые она работает в клинике.
Анна Петровна диктовала мне диктант. Она сказала, что это тот же самый диктант, который ребята писали в классе. Запнулся я только в одном месте — не знал, как правильно написать слово «по-прежнему». Написал «по прежднему» и сделал сразу две ошибки. Смешно, правда? Получил четверку. И в правилах я немного запутался — не мог разобрать, какие глаголы совершенного вида, какие несовершенного. Это еще в 6-м классе проходят, я повторить не успел и сбился. Так что, честно говоря, я даже обрадовался, когда Анна Петровна поставила мне по устному тройку. Зато литературу я ответил на отлично. Рассказывал биографию Алексея Максимовича Горького и «Песню о Буревестнике». Я ее знал на память. Анна Петровна похвалила меня и сказала, что устный в третьей четверти я вполне могу вытянуть на четверку. Ничего сложного в этих глаголах нет. Надо просто хорошенько понять, что глаголы совершенного вида отвечают на вопрос «что сделать?», а несовершенного — «что делать?».
Григорий Яковлевич поставил мне по алгебре четверку, хотя я решил обе задачи и три примера, которые он задал. Решал я ровно сорок пять минут — он поглядывал на часы. А по химии и по физике у меня тройки: я ведь не сделал ни одного опыта.
— Выпишешься, сразу возьмемся за опыты, — сказал он.
Воображаю, что скажет мама, когда он принесет к нам всякие приборы.
Неплохо справился я с белорусским языком и зоологией. А вот по истории поплавал. Просто стыдно было. Один раз прочитал и думал, что знаю. Что тут, кажется, сложного — Иван Грозный, Петр Первый, Полтавский бой?.. А в хронологии как увяз, потом даже тетя Даша ругала. «Экий бестолковый, — ворчала она. — Люди к тебе ходят, стараются, время убивают, а ты мямлишь черт-те что. Наука — дело серьезное, понимать надо».
Я хотел ей сказать, что понимаю, да только почти два месяца совсем не занимался, разве наверстаешь за такой короткий срок. Но потом передумал. Пусть поворчит. Я ведь знаю, что она не со зла, а потому что за меня переживает.
Оставалась одна география. С учительницей географии Клавдией Ивановной я уже был знаком. Она навестила меня вскоре после того, как я вернулся из Качай-Болота, расспрашивала, что мы проходили, когда я занимался еще в санатории, осторожно, словно невзначай, просила перечислить моря, которые омывают берега Советского Союза, рассказать о промышленности Урала, много рассказывала сама. Клавдия Ивановна объездила всю нашу страну — была в Якутии и на Дальнем Востоке, в Фергане и в Эстонии. Она достала из своего портфеля целую пачку фотографий и разложила их на моей кровати. За какой-нибудь час я побывал вместе с нею везде, где она работала в географических экспедициях. Только на фотографиях Клавдия Ивановна была совсем молодой, с тяжелой косой, короной уложенной на голове, с рюкзаком за плечами, в шароварах и клетчатой рубашке с засученными рукавами, а рядом со мной сидела пожилая, коротко остриженная женщина в темно-синем платье с большим белым воротником, и разве только глаза у нее были такие же, как у той, на фотокарточке, — чуть прищуренные и внимательные. Казалось, они все время хотят рассмотреть что-то такое, чего другим еще не видно.
Прощаясь, Клавдия Ивановна как-то очень просто сказала:
— Знаешь, Саша, часто бывать у тебя я не смогу. Времени нет. Дел всяких много, иногда дня не хватает. К урокам по ночам, готовиться приходится. Так что ты занимайся сам. География — не математика, здесь все понятно. А я тебе книги кое-какие подберу, чтоб ты побольше узнать мог. Заниматься, между прочим, тебе нужно много — про Урал ты совсем мало рассказал, а мы это уже давно прошли. На карту внимание обрати, карту надо знать, как таблицу умножения. В конце четверти спрошу по всему материалу. Учти, никаких скидок не будет. Не ответишь — поставлю двойку.
— Постараюсь, — неловко улыбнулся я и спросил: — Клавдия Ивановна, сколько лет вы преподаете географию?
— Сколько? — задумалась она. — Много. Четверть века скоро. А что?
— И вы каждый день готовитесь к урокам? Вы же, наверное, все уже знаете.
