— Пират, конечно, тоже. Три пирожка ему скормила, пока позволил погладить. Но самое трудное — первая записка. Помнишь, в коробке с шахматами? Кое-как упросила Маринку допустить меня к подаркам. Я ей за это свою шапку на вечер уступила.
— Ничего себе, сколько хлопот! И все из-за меня?
— И всё из-за тебя, — вздохнул Валюха. — Ой, что же это я чаем-то не угощаю? Пей, Цырен! Сахар бери.
Он уже знал, что прямо сейчас, здесь, в зимовье, расскажет Валюхе все, чем никогда ни с кем не делился. Чего не мог рассказать даже Саньке — их дружба сложилась так глупо, что всякие душевные излияния показались бы смешными и плаксивыми. Расскажет и об отце, и о тетке, которая присылает подарки, и о своем одиночестве, и о том, каким плохим он оказался внуком и товарищем. И про верблюдов Чингисхана расскажет, и про сокровища Отрара, и про карту, похрустывающую на груди. И уже знал, что в будущей экспедиции, которую он условно назвал «По следам верблюдов Чингисхана», не будет у него товарища надежнее, чем эта бедовая девчонка с белыми бантами в косах!
В глубине души он понимал, что Валюха не очень-то годится на роль искательницы кладов, человек она трезвый, рассудительный, не могла же она так измениться за несколько дней. Но именно эти последние дни открыли ему совсем другую Валюху. Раньше он даже не замечал, что она девчонка. И вдруг из активистки, все уши прожужжавшей на собраниях, она превратилась в лисичку с новогоднего бала, без которой белый свет ни мил. Немудрено, что он не узнал ее на елке! И теперь Цырен не мог свыкнуться с мыслью, что никакой лисички вообще не существует, а есть только Валюха Рыжова. Но он должен был довериться кому-то, поделиться своими переживаниями, своей тайной, которую уже не в силах был нести один. И он выбрал Валюху, потому что… Ну, хотя бы потому, что она ему нравилась.
— Валь! — Цырен тронул ее за руку. — Но ведь какой-то секрет ты все-таки хочешь мне открыть? По глазам вижу.
— Хочу. Только секрет я и в школе могла открыть. Раз даже письмо написала, длиннющее, да вовремя одумалась, порвала. Эх ты, Буратино, деревянный ты человечек! Неужели так ничего и не понял? Ладно, получай секрет. Я хочу… дружить с тобой…
Ресницы ее дрогнули и опустились.
— Только и всего?
— Разве мало — дружить по-настоящему? — с затаенной обидой спросила Валюха.
— Ну… не то что мало. Но какой же тут секрет? Подошла бы в школе да сказала.
— И ничего не вышло бы! — горячо возразила она. — Ты бы ответил: «хорошо, давай», и на этом все кончилось бы. Я же знаю, как ты ко мне относился. И вижу, как теперь… Разве не правда?
— Правда.
— А потом… Когда вы, мальчишки, дружите…. или мы между собой — это одно. А тут другое. Это же почти как… как…
— Понимаю, понимаю, — торопливо перебил Цырен, чувствуя, что краснеет. — Тут уже в самой дружбе вроде как тайна…
Он понимал, о какой дружбе речь, только сказать не умел, не хватало слов. Как тайна, возникшая между ними на елке. Блистающий разноцветный снег… Праздничная музыка посреди затаившейся тайги… Загадочный взгляд из-под маски… Да, это был праздник, самый большой в его жизни. И в то же время только начало чего-то огромного.
Но как же так? Ведь Валюха всегда относилась к нему если не критически, то равнодушно, и вдруг… Неужели разом изменила мнение о нем? Или просто впервые разглядела, как и он ее? И что же увидела, чем заинтересовалась? А если… если всего лишь пожалела: один, всеми заброшенный, друзья от него отвернулись? Да нет, она не такая, не из жалостливых. Принципиальная, чуть что, так отбреет — только держись! И еще неизвестно, как она посмотрит на некоторые его «подвиги». Может, сразу расхочет дружить. Но уж тут нужно честно. Чтобы не получилось, как с Санькой, — не дружба, одно приятельство. Значит, разговор предстоит серьезный…
Он решительно встал.
— Ладно, Валюха! Дружба так дружба! Только для начала я расскажу о себе. Чтобы ты знала, с каким типом дружишь.
Но Валюха почему-то не была настроена так же серьезно.
— Для началу, — усмехнулась она, — допьем чай. И доедим картошку. — И вдруг спросила, не скрывая лукавства: — А правда, что я красивее Маринки? Или тебе показалось?
ТРИНАДЦАТЬ СЕРЕБРЯНЫХ СТАТУЙ
Чтобы попасть на противоположный берег, пришлось обогнуть с юга пол-Байкала, побывать в Слюдянке, где добываются мрамор и слюда, в Иркутске и Улан-Удэ. Семьдесят «прямых» километров обернулись семью сотнями «окольных».
После поезда они полдня ехали автобусом. Сначала дорога шла долиной степной красавицы Селенги, потом, после перевала, — вдоль заливов Байкала. Берега здесь были низкие, уютные, точно это и не Байкал вовсе, а сельский пруд. Наконец автобус остановился в большом поселке.
— Приехали, — сказала Фаина Дмитриевна. — Что-то я волнуюсь, ребята. Будто в молодость возвращаюсь. А вдруг ничего не найдем? Все-таки уж четверть века прошло….
— Ничего, Фаина Дмитриевна, — попробовал приободрить ее Санька. — Это было бы уж слишком— с первой же попытки найти остров. Хотя бы след… Нам ведь важно нить не потерять.
— Какую нить? — не поняла Маринка.
— Путеводную! — рассмеялся Рудик. — Не вышивальную же!
Поселок за эти годы разросся. Не сразу отыскала Фаина Дмитриевна улочку старинных изб, выходивших окнами на Байкал, пришлось порядком поплутать среди кварталов, застроенных одинаковыми двухэтажными домами. И лишь когда вышли на пригорок, откуда просматривался Байкал, Фаина Дмитриевна сориентировалась.
— Вот здесь жила моя тетка! Теперь считаем: первый, второй, третий… Четвертый домик!
На крыльце их встретила неприветливая женщина с поджатыми губами и, не пригласив войти, объяснила, что да, жил здесь когда-то старик Мункоев, но уже лет пятнадцать-двадцать, как уехал из поселка, а куда — неизвестно.
У Саньки руки опустились, показалось — это конец всему. Фаина Дмитриевна, тоже расстроенная, решила обратиться в сельсовет. В сельсовете внимательно выслушали, но помочь не смогли, никто даже фамилии Мункоева не знал. Толкнулись в школу — она оказалась на замке по случаю каникул. И путешественникам ничего не оставалось, кроме как повернуть восвояси. Однако на автостанции Рудик взбунтовался.
— Вы как хотите, а я не поеду! Такой шанс выпал, может, никогда больше не удастся здесь побывать, а вы…
— Это же последний автобус! — возразила Фаина Дмитриевна.
— И где ты ночевать думаешь? — добавила Маринка. — У тебя что, номер в гостинице заказан? Или, может, двоюродный твой дедушка здесь живет?
Рудик стоял на своем:
— Люди не исчезают бесследно. Должен же кто-то помнить Мункоева! Мы с молодыми говорили, а если стариков поспрашивать…
Санька чувствовал, что Рудик прав. Эта, как говорит Цырен, «настырность» не раз и не два выручала Рудика. Но и Фаина Дмитриевна права: куда им деваться в чужом, поселке? Нет, видно, придется уезжать ни с чем.
Подошел автобус. Маринка уже влезла, уже место заняла, — и тут хватились, что исчез Рудик. Санька помчался искать его, не нашел, а когда, запыхавшись примчался на остановку, автобуса и след простыл.
А Рудик, как выяснилось позднее, без всякого злого умысла бродил вокруг автостанции, свернул в соседнюю улочку, заглянул за угол и увидел бабку, тянувшую санки с мешком. Бабка была такая старенькая, что впору не везти санки, а самой на них ехать. Вдруг на мостках через канаву санки сковырнулись и мешок вывалился в снег. Рудик бросился на помощь.
Через несколько минут он появился сияющий:
— От ворот поворот! Вон в том доме с белыми ставнями, вон, в конце переулка, живет один старик, он с детства дружил с Бату Мункоевым, так что в курсе всех дел. А вы уезжать хотели!
Ругать его язык не повернулся.
Узнав, что приехали из школьного музея и разыскивают чеканщика Бату Мункоева, высокий безбородый старик в старинных железных очках, бывший бухгалтер пароходства, заставил ребят раздеться и, сколько ни отказывались, усадил пить чай. Сам он спешил на совет пенсионеров.
— Кушайте, отогревайтесь, располагайтесь по-домашнему. Дочь с внуком придут — пельмени организуем. А вечерком поговорим.
— Вы уж заодно посоветуйте, пожалуйста: к кому обратиться насчет гостиницы? — спросила Фаина Дмитриевна. — А то нам и переночевать негде.
— Как так негде? — удивился старик. — Разве вы не у меня в гостях? Живите, изба большая, семья маленькая. Какие разговоры!
— Видали! — подвел итог Рудик, когда хозяин ушел. — А некоторые паниковали. У меня правило: стоит не испугаться первых трудностей — и все само собой пойдет. Санька, давай хоть дровишек наколем.
— А я, пожалуй, посуду перемою, — сказала Маринка.
Это было совсем на нее непохоже, даже Фаина Дмитриевна улыбнулась.
* * *
— Так значит, Бату Мункоев… Что я могу о нем сказать? Добрый был человек, душевный. Но с точки зрения житейской — какой-то неустроенный, со странностями. Как и все здесь, омулем жил. Однако иной раз в путину, когда омуль косяком идет, запирался Бату у себя в пристрое, несколько дней кряду не выходил. Потом наверстывать приходилось в самое неподходящее время. Ну и понятно, сети почти пустые. Люди подсмеивались: чудной человек, вроде как не в своем уме малость.
