class="p1">Васёк Трубачёв, Саша Булгаков, Коля Одинцов, Мазин и Русаков приехали поздно вечером. Родной город встретил их грозным, предостерегающим воем сирены. Перебегая от дома к дому, под грохот орудийной пальбы товарищи пробирались по улицам. На вокзале Саша встретил соседского паренька, который рассказал, что семья Саши Булгакова уехала вместе с заводом на Урал. Сначала Саша растерялся от этого известия, но когда над городом проплыли немецкие «мессершмитты» и от орудийной пальбы задрожала земля, он крикнул на бегу Трубачёву, закрывая обеими руками уши:
— Мал мала далеко! Там спокойно! Молодцы они, что уехали!
— Ко мне бежим! Я всех ближе! — не слыша его, отвечал Васёк.
У двора Трубачёвых стояла тётя Дуня в кожаной куртке, с противогазом на боку. Васёк и его товарищи чуть не сбили её с ног и, узнав, остановились как вкопанные.
— Тётя Дуня! — Васёк повис на её шее. — Тётечка, здравствуйте!
Тётя Дуня ахнула, обхватила его за плечи, потащила в дом. Товарищи, смущённо улыбаясь, двинулись за ними.
В маленькой кухоньке тускло горела лампа. Ребята сбросили у порога вещевые мешки.
— Батюшки, живой пришёл!.. Паша-то, Паша узнает!.. — поворачивая во все стороны Васька и прижимая его к себе, бормотала тётка.
— Где папа? Тётечка, где папа? — вырываясь из её рук, кричал Васёк. — Где он?
— Пишет, пишет нам отец. Вчера письмо прислал — раненых возит… Сейчас сменюсь с дежурства, найду письмо-то… Вот, ешь пока… да гостей угощай своих! — торопливо говорила тётя Дуня.
— Это не гости — это мои фронтовые товарищи! — горячо сказал Васёк. — Ты ничего не жалей им, тётечка. Мы последний кусок вместе делили.
— Да разве мне чего жалко? Что ты! Что ты, господь с тобой!.. Ешьте, пейте, были б живы… — суетилась тётя Дуня, вытаскивая на стол всякие кулёчки, баночки. — Ешьте, ешьте, а я побегу…
* * *
«Батюшки, Васёк у меня дома! В бомбоубежище, что ли, их свести? Не случилось бы чего!» — с волнением думала она про себя, громко убеждая граждан не беспокоиться.
А в это время усталые и голодные ребята, наскоро уничтожив все запасы тёти Дуни, стояли у занавешенного окна, прислушиваясь к тяжёлым ударам зениток и гуденью самолётов.
— Пойдём! — нетерпеливо дёргал Мазина Петя Русаков. — Меня мать ждёт.
— Нас тоже ждут! Мы пойдём, Трубачёв! — торопились Мазин и Одинцов.
— Не надо, подождите! — удерживал их Саша. — Вдруг убьют? На самом пороге, подумайте только! У самого дома!
Васёк колебался. Он понимал нетерпение товарищей. Но на улице была уже ночь, и от гула орудий по спине пробегал неприятный озноб. Ну что, если осколок или воздушная волна!
— Не уходите, ребята! Только до утра останьтесь. А то мы с Сашкой не будем даже и знать, добежали вы или нет. Ну, хоть бомбёжку переждите… Давайте заберёмся на папкину кровать все вместе и переждём, ладно? — просил Васёк.
Ребята согласились.
Васёк прыгнул на отцовскую постель, обеими руками обхватил подушку и, зарывшись в неё лицом, счастливо засмеялся.
— Все, все полезайте! Всем места хватит, — приглашал он товарищей, отодвигаясь к стене.
Широкая, уютная кровать Павла Васильевича приняла всех пятерых, и через полчаса ребята крепко спали, уткнувшись друг в друга.
Васёк заснул последним. Мягкая подушка, словно тёплая отцовская рука, лежала под его горячей щекой, перед сонными глазами тихо качались и кланялись знакомые с детства вещи: «Здравствуй, Васёк, здравствуй, Рыжик…» Васёк жмурился, как от солнца. Но сон его часто прерывался тяжёлыми ударами зенитных орудий. Мальчик ближе придвигался к товарищам.
Мысли его убегали назад — к Мите. Он вспоминал тяжёлый, мокрый лес, запутанные тропы, идущих впереди дядю Якова и Митю. Изредка они перебрасывались словами, о чём-то советовались. Несколько раз, поворачивая к ребятам строгое, серьёзное лицо, Митя тихо командовал: «Ложись!» Они ложились и ползли, прижимаясь к мокрой земле.
Один раз, совсем близко от них, промчались на мотоциклах фашисты. Другой раз, под вечер, переходя вброд речку, они заметили немецкого солдата, стиравшего бельё… В минуту опасности Митя быстро взглядывал на ребят, лицо у него становилось твёрдым, словно оно было высечено из камня. Когда опасность оставалась позади, Митя улыбался им, кивал головой, а Яков Пряник тихонько подшучивал, ободряя весёлой прибауткой. Так они шли день и ночь, ещё день и ещё ночь и только к рассвету третьего дня перешли фронт. Васёк понял это в тот момент, когда из чащи леса вышли с винтовками три красноармейца…
Васёк вспомнил, как, прощаясь, Митя обнимал его и всех ребят по очереди, долго глядел в лицо каждому, торопливо повторяя: «Ну, всё… Езжайте домой… Поклонитесь школе от меня, ребята…»
А дядя Яков, подняв вверх густые выцветшие брови, задумчиво сказал на прощанье: «Главное в человеке — честность. От неё все качества».
Хорошие слова у Якова Пряника, о них надо ещё подумать, но сейчас думать не хочется. Васёк мысленно ещё раз обнимает Якова Пряника, Митю, передаёт привет Генке.
Он вспоминает, как, уходя, Митя несколько раз оглядывался и кивал головой…
Воспоминания Васька путаются, крепкий сон укладывает его голову на отцовскую подушку…
Прибежав с дежурства, тётя Дуня долго смотрела на смешные, сонные лица, оттопыренные по-детски губы, вихрастые головы. Осторожно поправила неловко согнутую ногу Мазина, положила на подушку голову Пети, покрыла всех пятерых одеялом и с уважением сказала:
— Ишь ты, фронтовые товарищи…
Глава 4
В ОПУСТЕВШЕЙ ШКОЛЕ
Школьный сторож Иван Васильевич сидит в своей каморке под лестницей. Целая пачка писем лежит перед ним на столе. Надев на нос очки, он медленно разворачивает написанные разными почерками листки, внимательно перечитывает их, сортирует, потом достаёт из ящика ученическую тетрадь в две линейки и, вздыхая, пишет ответ. Ручка вертится в его неумелых пальцах, большие, жирные кляксы расползаются по бумаге.
— Эхе-хе… — кряхтит школьный сторож. — Не просто и отвечать на письма…
Вот письмо из Магнитогорска от матери Саши Булгакова на имя директора школы:
«…изболелась душа за нашего мальчика. Если есть какие вести, сообщите, дорогой Леонид Тимофеевич! Измучились мы, места себе не находим…»
Иван Васильевич откидывается на спинку стула и, глядя на эти строчки, качает головой:
— Что ж сообщать…
Не только семья Саши Булгакова не находила себе места.
Прибегали с работы мать Лиды Зориной и мачеха Пети Русакова. Долго медлили,
