какая-то растерянность. Что касается мамы, то, повидимому, мой шумный приход пришелся ей тоже не по душе.
Каратай улыбнулся. Лицо его казалось приветливым и добродушным. Но я- то знал, что за всем этим таится коварство и фальшь.
— Э, Кожатай, а где же твое приветствие?— спросил он.
Мама не раз повторяла мне, что неприветливость — худший признак невоспитанности. Я был обязан выполнить свой долг.
— Здравствуйте,— сказал я хмуро.
— Что с тобой?— ласково поинтересовалась мама. Обидел тебя кто-нибудь?
— Ничего. Так просто,— буркнул я и присел у этажерки в дальнем углу комнаты.
Входя в горницу, я не знал еще, зачем мне это нужно. Так просто, вошел в порыве гнева. Теперь мне нужно было сделать вид, что я пришел по делу, и не торчать как столб.
Повернувшись спиной к маме и Каратаю, я стал копошиться в куче старых журналов и газет. Сам. аллах не знал, вероятно, что я там искал. Я чутко прислушивался к тому, о чем говорили мама и Каратай.
— Да... весна была дождливой,— говорил Каратай, как-то по-особому, противно растягивая слова. У нас в
«Коминтерне» хлеба сейчас по пояс. Если устоят против осенних градов и ливней, неплохой доход придется на трудодни...
«Трудодни тебя интересуют,— усмехнулся я про себя.— Как же, рассказывай. А то я не чувствую, что разговор шел совсем о другом!»
Я продолжал рыться в бумажной куче, стараясь не упустить ни слова.
— Да, доход будет неплохой,— подтвердила мама.
А я в ее голосе слышал совсем другое: «Эх, Каратай, не обманешь ты моего сына. Он все знает, все понимает».
Несколько минут прошло в молчании. Потом Каратай, так и не дождавшись моего ухода, начал что-то шептать. Я
разобрал только одно слово: «обижусь». Он еще обижается! Да пусть он уйдет из этого дома, сгинет с глаз долой!
Моя не произнесенная пламенная речь против Каратам была прервана мамой. — Что ты там ищешь, сынок?— спросила она.
Меня словно плеткой по спине вытянули. Этого еще не хватаю... «сынок».
Всегда мама меня называла по имени...
Эх, мама! Как посмотрела она на меня! Казалось; глаза ее говорили: «И не стыдно тебе хитрить со мной?» Я
опрометью выбежал из комнаты, схватив первый попавшийся журнал.
В этот день Каратай недолго засиделся у нас. Он вышел из комнаты почти следом за мной. Обычно, покидая наш
дом, Каратай тепло прощался с бабушкой и, будто не зная о моем отношении к нему, шутил со мной и ласково
хлопал по плечу. Частенько он предлагал мне прокатиться на мотоцикле. Это он делал, конечно, стараясь «подкупить» меня.
В этот раз Каратай был, явно не в духе. Его темное лицо почернело еще сильнее. Он хмуро взглянул на меля, пробурчал: «Матушка до свидания», и вышел. Через минуту у крыльца послышалось чиханье мотоцикла.
Неужели мама хочет выйти замуж за Каратая? Не может этого быть! Разве мы втроем, я, она и бабушка, не
живем так мирно и дружно? Зачем нам нужен Каратай с его грязным и чумазым старым мотоциклом?
Я бы сам сказал об этом маме. Но мне неловко... Разве мама сама не знает, как ей быть! Маму уважают за
хороший характер и светлую голову все в ауле — и старые и малые. Разве иначе ее выбрали бы два раза подряд в
депутаты сельского Совета?
Размышляя таким образом, я шагал к речке. Солнце уже клонилось к закату, но жара не спадала. Казалось, что
огненные лучи собирались проткнуть мой лоб. Передо мной стелилась далекая низина с пашнями и дрожало
марево над полями, точно волны тепла, поднимающиеся над железной печкой.
А справа упрямо ползли вверх горы Алатау. Они похожи издали на зубцы огромной пилы, покрытые сверкающим, алмазным снегом.
Наша речка Мукан почти пересохла. А ведь недавно она была вовсе не такой бледно-серой, а темной, почти синеватой, беспокоилась и бурлила.
Здесь раньше купались девочки. И Жанар была среди них. Ах, как жаль, что вы незнакомы с этой девочкой! Мы с
ней учимся в одном классе. Погодите, я постараюсь рассказать вам о ней получше. Она... Ну, во-первых, она
самая умная девочка в классе. Во-вторых, она самая красивая. Она всегда красивая, но когда наденет свой
красный берет, то становится еще красивее. У Жанар чудесный голос.
А как она танцует! Если бы вы только один раз посмотрели, как Жанар, надев на голову берет с перьями филина, исполняет «Камажай»!
Как подумаю о Жанар, так на душе становится радостно.
Никто не знает, о чем я думаю, о чем мечтаю. А вот Жанар я рассказал бы все. Пусть Майканова — наша классная
руководительница — ругает меня и говорит, что из меня не получится ничего путного. Жанар я открыл бы свой
секрет. Я стану писателем. Книги мои будут печататься в тысячах, в миллионах экземпляров. Тогда все узнают,
кто я талантлив. Признаюсь, что я сильно мучаюсь оттого, что не решаюсь рассказать обо всем этом Жанар.
Но ждать придется очень долго. А мне уже сейчас хочется сделать что- нибудь такое, чтобы все вокруг
заговорили: «Ай да Кожа! Вот это Кожа! Ну и Кожа!» Вот тогда бы Жанар стала относиться ко мне по-другому.
Да что сделаешь, сидя безвыездно в тихом ауле? Ничего...
Берег речки пуст и тих. Но здесь уже кто-то побывал. На песке следы босых ног. Я осторожно ставлю свою ступню рядом. След чуть поменьше. Наверно, это была Жанар. И мне кажется, что песок как-то неособенному
мягко обволакивает теплом кожу моей ступни. Я уверен, что здесь была Жанар.
В которой рассказывается о том, как Жантас получил путевку в пионерский лагерь, а мне такой путевки не дали, о том, как я рассердился...
Я пришел в школу, чтобы погонять футбольный мяч. Неведомо откуда прямо передо мной оказался хитрец
Жантас. В руке он держал листок исписанной бумаги. Несколько раз щелкнув по нему пальцами, Жантас спросил:
— Кара Кожа, ты знаешь, что это такое?
— Ну?
— Путевка. Мы едем в лагерь. Ну, а тебя оставляют в ауле. Г оворят: как же наши собаки? Г онять некому будет.
Сначала я собирался немного помять бока Жантасу, чтобы поучить его вежливости, но сообразил, что сперва
следует разузнать о том, что это за путевка.
— А кто тебе дал путевку?
— Конечно, Майканова-апай. Она раздает эти путевки по списку. Только тебя в этом списке нет.
Я так
