— Чинцов бороду отрастил?
— Ну да. Мы его Дед Мороз зовем.
— Ну, а еще что? В районе строят больницу?
— Уже построили. И ветряк тоже. И еще у нас теперь паровик есть. На торфе работает...
Из кухни донеслось угрожающее шипенье. Вера Павловна всплеснула руками и скрылась. Из кухни донесся ее голос:
— Суп убежал! Мойте руки, скоро обедать будем.
Володя взял Лалбичу за руку и подвел к стене, где висела карта:
— Смотри, откуда мы с тобой приехали! — И, став на цыпочки, Володя дотронулся пальцем до берега Охотского моря, где чернела точка с булавочную головку и стояла надпись: «Гижига». Здесь Володя три года учился и жил в интернате с ребятами из колхозов побережья и далекой тундры.
— Это по карте далеко получается, а на самолет сядешь — и не успеешь оглянуться, как долетишь!
— А не страшно было лететь?
— Поначалу немножко испугался. А как подумал, что птицы ведь летают, а я же человек. И страх прошел.
— Я когда первый раз полетел, тоже немножко испугался... Пошли скорей руки мыть да снимать твои полярные торбаса.
— Снимать так снимать. У вас не тайга и босиком ногу не наколешь!
— Что ты — босиком! Тапочки мои наденешь.
После обеда Володя повел гостя знакомиться с городом. Лалбича старался казаться равнодушным к городским чудесам. Только глаза порой выдавали его удивление при виде многоэтажных домов, милиционеров в белых перчатках и множества празднично одетых людей, которые, казалось ему, весь день без дела ходят по улицам. Но больше всего Лалбичу поражали дороги с бегущими по ним автомобилями.
— Как китовая кожа! — сказал он и притопнул ногой по серому асфальту.
Вечером после чая засиделись в столовой. Володин отец не раз бывал в тундре, хорошо знал дедушку Лалбичи и обо всем расспрашивал:
— Ну как, твой дед все еще думает, что в радиоприемнике сидит нечистый дух? — спросил он Лалбичу.
— Мы, Иван Федорович, дедушку на пионерский сбор вызывали, когда ученый из экспедиции про радио рассказывал.
— Ну и как? Понял дедушка что-нибудь?
Лалбича улыбнулся:
— Дедушка слушал, слушал да покуривал трубку, а потом и говорит: «Однако, тот, кто сидит в ящике, совсем не знает, когда какая погода будет. А почему так получается? Потому что тот, кто сидит в ящике, вроде нашего бригадира Ивула. Ивул тоже за все берется, а хорошо умеет только песцов ловить».
— Да, с твоим дедушкой трудно тягаться в предсказании погоды, — смеясь, сказал Иван Федорович. — Тем более, что у вас передают не местный прогноз погоды, а из Петропавловска.
— Да дедушка не только погоду лучше радио предсказывает. Он про всех зверей и птиц знает. Зимой, в каникулы, дедушка сказал на колхозном собрании, что волки скоро придут в наши места. И волки пришли. Пионеры двух волков тогда убили.
— Это ты, наверно, волков убил? — спросил Володя и посмотрел на отца и мать, как бы говоря: вот какой у меня друг!
— Нет! В волков мне не пришлось стрелять. У моего ружья пружина лопнула от мороза.
Лалбича поднялся и стал прощаться.
— Куда это ты? — спросил Иван Федорович.
— В «Золотой рог». Там мы остановились. Комната пятьдесят девять.
Володя умоляюще посмотрел на мать.
— Что за новости! Я и постель ему приготовила, а он бежать надумал! — сказала Вера Павловна.
Иван Федорович запротестовал:
— Ну нет! Я позвоню в гостиницу и скажу, что мы такого гостя из дома не выпустим. Живи у нас, пока в «Артек» не поедешь. Каков путешественник, а? — Он прихлопнул руками по коленям.
И хотя спать легли поздно, мальчики, взволнованные встречей, долго разговаривали, лежа в постелях. Они вспоминали Гижигинскую школу, товарищей, учителей, приключения во время походов и охоту за белыми куропатками и утками.
— А помнишь, как я щеку отморозил, а ты оттирал ее снегом?
— А ты помнишь, как куропаток ловили?
Володя уткнулся в подушку и приглушенно засмеялся.
— Ты что? — спросил Лалбича.
— Me... медведь! — захлебываясь от смеха, вымолвил Володя.
— Это которого встретили у серых камней, а я еще свистнул?
— Ну да. Помнишь? Как он убегал, только пятки сверкали!
Мальчики долго смеялись. Они вновь переживали прозрачный осенний день, когда отправились по бруснику и на самой лучшей ягодной поляне застали мишку.
Потом Володя рассказал о новой школе и городских ребятах, а Лалбича рассказывал, как весной нашел клык мамонта, из которого дедушка вырезал футляр для ножа, о зарослях кедрового стланика, где прибавились три песцовые норы, о том, что уже линяют молодые гуси и теперь они не летают, а ходят пешком по тропинкам, проложенным от озера к озеру, а морошки и клюквы в этом году так много, что негде ступить ногой.
Лалбича внезапно умолк.
— Ну, а как в этом году? Много горбуши наловили? — спросил Володя.
В ответ донеслось ровное дыхание гостя.
«Устал с дороги. Спит. А мне вот спать совсем не хочется», — подумал Володя, прикрыл глаза и тоже сразу же заснул.
— Двадцать первая верста! — объявил кондуктор.
Петя Макаров вышел из автобуса.
Голубая машина дыхнула синим дымком, заворчала и, поднимая облачко пыли, покатила дальше.
Мальчик с минуту постоял на дороге. Щурясь от солнца, он смотрел в просветы ветвей, за которыми, казалось, были разлиты синие чернила.
— Вода! — вдруг крикнул Петя таким голосом, словно много дней и ночей шел по жгучей пустыне и вот, наконец, увидел источник.
Он перебросил из левой руки в правую желтый чемоданчик, нахлобучил на глаза соломенную шляпу и, спотыкаясь о корни, побежал по тропинке к морю.
На песке лежали желтые и зеленые водоросли, медузы, похожие на желе, и уже поблекшие морские звезды. Ночью бушевал шторм, но сейчас на упругой водной глади не было ни одной морщинки. Лишь у самого берега плескались крохотные волны.
У воды Петя бросил на кучу водорослей чемодан, шляпу, скинул сандалии. Влажный песок приятно щекотал ноги. Необыкновенно ярко и весело светило солнце. А какими прекрасными были море, раковины и каждая песчинка на берегу! Все это такой радостью наполнило Петину грудь, что он широко раскинул руки и вихрем закружился на песке. И вдруг его остановил удивленный голос:
— Шторм в двенадцать баллов! Кто же зарядку делает в одиннадцать часов?
От неожиданности Петя сел на песок.
Перед ним, как из-под земли, вырос мальчик в красных трусиках. Он стоял, заложив руки за спину и выставив одну ногу вперед.
Летя с удивлением разглядывал его черную от загара кожу, присыпанную каким-то блестящим порошком. Порошок сверкал у мальчика на бровях, ресницах и даже на круглой стриженой голове.
— Чем это ты напудрился? — спросил Петя.
— Ничем. — Мальчик посмотрел на руку. — А-а... Да ведь это морская соль. — Он провел ладонью по волосам, и с них, как со щетки, брызнули белые крупинки соли.
— Вот просолился! — с завистью сказал мальчику Петя.
— Еще бы! Из воды не вылажу. Ведь я помогаю инструктору по физкультуре учить ребят плаванию. Слыхал про Кешку-дельфина? Это я и есть. А ты, наверно, опоздавший?
— Да. Болел немного... А ты тоже из лагеря водников?
— Нет. Я с дедушкой при лодочной станции состою... Сразу видно, что новичок: меня все ребята знают. Пошли, провожу в лагерь самой прямой тропинкой.
По дороге Кешка без умолку рассказывал Пете о ребятах из новой смены, о лучших местах для купания и рыбной ловли.
— Ну, вот мы и пришли, — сказал Кешка, останавливаясь у небольшого легкого здания, обвитого плющом. — Ступай к старшему вожатому. А вечером приходи на станцию. Да, а звать-то тебя как? Я тебе про все рассказал, а ты даже фамилию скрываешь.
— Моя фамилия Макаров.
— Макаров? — переспросил Кешка и, отступив на шаг, впился взглядом в смущенного Петю.
— Ну да, Макаров. А что?
— Как «что»? Да я про тебя недавно читал в «Пионерской правде». Я тогда еще подумал: «Вот бы нам такого пловца-чемпиона! А то я один прямо разрываюсь. Только и слышу: «Кешка, научи на спинке плавать», «Кешка, как правильно нырять?»
Петя пожал плечами. Тут была явная ошибка. Он не только не был чемпионом, а даже не умел плавать. Но ему было необыкновенно приятно, что его считают знаменитым пловцом и что пропитанный солью Кешка с таким восторгом смотрит на него.
— Тут есть хорошие места для купания? — наконец робко промолвил Петя.
— Лучшие на всем Тихом океане! Взять одну Бакланью бухту. Там мы прямо со скал ныряем и дна еще ни разу не доставали!
— А помельче есть? Для тех, кто еще не совсем плавает?
— Есть глубина, где и воробью по колено. Но это не для нас с тобой, а для сухопутных крыс.
Последние два слова Кешка произнес таким обидным для всех ребят, не умеющих плавать, тоном, что Петя покраснел и хотел уже обрезать Кешку, сказав ему, что он тоже сухопутная крыса и нечего задаваться, но не успел и рта раскрыть, как новый знакомый дружески ударил его по плечу, улыбнулся и помчался по аллее, крича каким-то загорелым ребятам с удочками в руках:
