— Дьюи мёртв, — сказала она, и все они расплакались.
Бывают такие слезы, и я надеюсь, вы ещё с этим не сталкивались, когда плачешь не оттого, что испугался чего-то ужасного сию минуту, но из-за всего ужасного, что происходит вообще в мире, и не только с вами, но и со всеми, кого вы знаете, и со всеми, кого не знаете, и даже с теми, кого и не хочется знать, и эти слезы нельзя облегчить ни храбрым поступком, ни добрым словом, облегчить их можно, только если кто-то крепко обнимет вас, когда вы сотрясаетесь от плача и слезы катятся по вашему лицу. Солнышко крепко обхватила Кит, а Вайолет — Клауса, и с минуту четверо уцелевших продолжали плакать, и слезы катились у них по лицам и падали в океан, который иногда считают не чем иным, как вместилищем всех слез, пролитых за всю историю человечества. Кит и дети дали своей печали слиться с печалью всех утраченных ими людей. Они оплакивали Дьюи Денумана, и тройняшек Квегмайров, и всех своих товарищей и опекунов, друзей и союзников, и проступки, которые они могли простить, и предательства, которые смогли пережить. Они оплакивали все человечество, но главным образом бодлеровские сироты, конечно, оплакивали своих родителей, которых им не суждено было больше никогда увидеть, — это они теперь знали твёрдо. И хотя Кит Сникет не сообщила им никаких новых вестей о родителях, её рассказ о Великом Неизвестном убедил детей в том, что люди, написавшие все главы повествования «Тридцать три несчастья», навеки канули в Великое Неизвестное и Вайолет, Клаус и Солнышко теперь уже навеки сироты.
— Перестаньте, — сказала наконец Кит, когда слезы её начали иссякать. — Перестаньте толкать плот. Я не могу больше жить.
— Нет, мы должны продолжать жить, — возразила Вайолет.
— Мы почти уже на берегу, — добавил Клаус.
— Отмель затапливает, — проговорила Солнышко.
— Пускай затапливает, — отозвалась Кит. — Я больше не могу, Бодлеры. Я потеряла слишком много близких — родителей, моего любимого и моих братьев.
При слове «братья» Вайолет кое-что вспомнила и, сунув руку в карман, достала роскошное кольцо, украшенное инициалом «Р».
— Иногда потерянные вещи находятся в самых неожиданных местах, — сказала Вайолет и поднесла кольцо к глазам Кит.
Отчаявшаяся женщина сняла перчатки и взяла кольцо дрожащей рукой.
— Оно не моё, — сказала она. — Оно принадлежало вашей маме.
— А до этого оно принадлежало вам, — сказал Клаус.
— Его история началась ещё до нашего рождения, — отозвалась Кит, — и продолжится после нашей смерти. Передайте кольцо моему ребёнку, Бодлеры. Пусть он станет частью моей истории, даже если сразу осиротеет и останется одинёшенек в целом мире.
— Он не останется одинёшенек, — с возмущением возразила Вайолет. — Если вы умрёте, Кит, мы вырастим вашего ребёнка как своего.
— Лучшего я и желать не могу, — тихо ответила Кит. — Назовите новорождённого именем кого-то из ваших родителей, Бодлеры. В обычае нашей семьи давать ребёнку имя кого-то из умерших.
— В нашей тоже, — сказала Солнышко. Она вспомнила, как отец сказал ей это, когда она спросила, как её зовут.
— Наши семьи всегда были тесно связаны, — сказала Кит, — хотя нам и пришлось жить вдали друг от друга. Но теперь мы наконец вместе, как одна семья.
— Тогда давайте мы вам поможем, — сказала Солнышко, и Кит Сникет, всхлипывая и задыхаясь, кивком дала согласие, и Бодлеры принялись толкать Громаду Приоритетных Вещей к берегу острова, куда в конце концов прибивает все.
В это время большая лодка исчезла за горизонтом, и дети в последний, насколько мне известно, раз бросили взгляд на островитян. Потом они уставились на книжный куб и попытались сообразить, каким образом раненой, беременной и отчаявшейся женщине удастся перебраться в безопасное место, чтобы родить ребёнка.
— Вы можете спуститься вниз? — спросила Вайолет.
Кит помотала головой.
— Больно, — сказала она хриплым, сдавленным голосом.
— Мы можем отнести её, — предложил Клаус, но Кит снова покачала головой.
— Я слишком тяжёлая. Вдруг вы меня уроните и ребёнок пострадает?
— Мы можем что-нибудь изобрести, на чем доставить вас на берег, — сказала Вайолет.
— Да, — подхватил Клаус, — мы сбегаем в чащобу и найдём что-нибудь полезное.
— Уже некогда, — проговорила Солнышко, и Кит согласно кивнула.
— Ребёнок вот-вот родится, — сказала она слабым голосом. — Найдите кого-нибудь, кто бы помог вам.
— Мы тут одни, — ответила Вайолет, но в ту же минуту она и остальные Бодлеры повернули головы в сторону пляжа — туда, где они когда-то нашли плот, — и увидели, как из палатки Ишмаэля выбирается единственная личность, о которой они не пролили ни слезинки.
Солнышко соскользнула вниз, на песок, не выпуская из рук кастрюли, и трое Бодлеров побежали вверх по склону к судорожно передвигающейся фигуре Графа Олафа.
— Привет, сироты, — прохрипел он ещё более скрипучим и грубым из-за действия мицелия голосом. Платье Эсме свалилось с его костлявого тела, он полз по песку в своей обычной одежде. Одной рукой он держал раковину с сердечным, а другой держался за грудь. — Вы явились склониться перед королём Олафленда?
— Нам не до ваших глупостей, — отрезала Вайолет. — Нам нужна ваша помощь.
Граф Олаф удивлённо поднял бровь.
— Вам нужна моя помощь?! — спросил он. — Что же случилось со всеми здешними болванами?
— Они бросили нас, — ответил Клаус.
Олаф захрипел жутким образом, и дети не сразу поняли, что он смеётся.
— Ну и как вам яблочки? — просипел он, желая в данном случае сказать: «По-моему, так ситуация исключительная».
— Мы дадим вам яблок, — Солнышко показала на кастрюлю, — если поможете.
— Не надо мне ваших яблок. — Олаф попытался сесть, все так же хватаясь за грудь. — Мне нужно ваше наследство, которое оставили вам родители.
— Наследства здесь нет, — ответила Вайолет. — И возможно, ни один из нас не увидит ни гроша из этих денег.
— Даже если бы деньги были здесь, — сказал Клаус, — вряд ли вы доживёте до того, чтобы ими воспользоваться.
— Маккиав, — выпалила Солнышко, что означало — «ваше интриганство здесь бессмысленно».
Граф Олаф поднёс к губам раковину, и Бодлеры заметили, что он весь дрожит.
— Тогда лучше я останусь тут, — хриплым голосом ответил он. — Я слишком много потерял, чтобы жить дальше, — моих родителей, любимую, приспешников, кучу денег, которые я не заработал, и даже лодку с моим именем.
Дети переглянулись, вспоминая, как они плыли вместе с ним в лодке и как им пришла в голову мысль столкнуть Олафа за борт. Если бы он тогда утонул, медузообразный мицелий не стал бы угрозой для острова, хотя смертоносный гриб все равно рано или поздно вынесло бы на берег, и если бы злодей погиб тогда, сейчас некому было бы помочь Кит Сникет и её ребёнку.
Вайолет встала коленями на песок и схватила злодея за плечи обеими руками.
— Нет, мы должны жить дальше, — сказала она. — Сделайте хоть одно доброе дело в жизни, Олаф.
— Я сделал уйму добрых дел за свою жизнь, — зарычал он. — Однажды приютил трёх сирот, и несколько раз рассматривалась моя кандидатура на получение престижных театральных премий.
Клаус тоже встал на колени рядом с сестрой и поглядел негодяю прямо в его блестящие глаза.
— Вы же и сделали нас сиротами. — Он впервые произнёс вслух тайну, которую трое Бодлеров с давних пор скрывали в своих сердцах.
Олаф на миг закрыл глаза, сморщив лицо от боли, а потом медленно обвёл взглядом всех троих детей по очереди.
— Вы так думаете? — наконец произнёс он.
— Мы знаем это, — подтвердила Солнышко.
— Ничего вы не знаете. Вы все те же, что были, когда я вас увидел в первый раз. Думаете, в этом мире можно победить, имея всего лишь сообразительную голову, кипу книг и вкусную еду от случая к случаю? — Олаф влил себе в отравленный рот последний глоток сердечного и отшвырнул раковину в сторону. — Вы в точности такие же, как ваши родители.
И тут дети услышали стон с берега моря.
— Вы должны помочь Кит, — сказала Вайолет. — Сейчас родится беби.
— Кит? — повторил Граф Олаф.
Молниеносным движением он выхватил из кастрюли яблоко и яростно впился в него зубами. Он жевал, морщась от боли, а Бодлеры слушали, как успокаивается его хриплое дыхание, по мере того как на ядовитый гриб оказывает своё действие изобретение их родителей. Олаф откусил ещё кусок и ещё, а затем со страшным стоном поднялся на ноги.
И тут дети увидели, что одежда у него на груди пропитана кровью.
— Вы ранены, — сказал Клаус.
— Не первый раз в жизни, — отозвался Граф Олаф.
Шатаясь, он спустился по склону и побрёл по воде, затопившей прибрежную отмель. Он бережно снял Кит с плота и понёс к берегу. Глаза у отчаявшейся женщины были закрыты, и подбежавшие Бодлеры не сразу поняли, жива она или нет, пока Олаф не положил её осторожно на белый песок. Тогда дети увидели, что грудь её поднимается и опускается — она дышит. Негодяй посмотрел на Кит долгим взглядом, а потом нагнулся и сделал странную вещь. На глазах у Бодлеров Граф Олаф нежно поцеловал Кит Сникет в дрожащие губы.
