Владислав Крапивин - Бриг «Артемида»

Ознакомительная версия.

Гриша подумал и возразил:

– Это не простой шторм. Это, наверно, настоящий тропический ураган.

– Не исключено…

– А как вы думаете, мы потонем? – Гриша спросил это без боязни, с холодноватым таким любопытством.

– Скорее всего, нет, – серьезно отозвался доктор. – К счастью, центр урагана миновал нас, теперь мы уже где-то на краю. Капитан приказал поставить штормовые стаксели, это дает возможность не болтаться среди волн, а круто к ветру уходить дальше от опасности. Скверно только, что неизвестно, куда нас отнесло и продолжает относить с нужного курса. Ветер зашел к западу и не пускает прямо на Кубу.

Гришу это не волновало. Качка была по-прежнему очень сильной, но казалась более равномерной. Гриша как бы вписался в ее ритм и снова уснул.

Так, в слабости и полудреме, он провел несколько штормовых дней. Было похоже на ту хворь, которая поймала его в начале плавания. Шторм оставался очень сильным, но уже не был ураганом. Ветер обрел постоянное направление, с веста. Стеньги и брам-стеньги не поднимали (как это сделаешь при такой погоде, да и опасно пока что наращивать рангоут), но поставлены были косые паруса – стакселя и трисели на обеих мачтах. Под ними «Артемида» карабкалась на встречные волны и ухала вниз – Гриша вспоминал катание на санках в туренском логу.

Он иногда выбирался на палубу, к грот-мачте, и, ухватившись за головки кофель-нагелей, подставлял себя шторму. Это были минуты слияния со стихией и какого-то сумрачного азарта. Но сил хватало ненадолго, скоро Гриша опять валился на койку.

Время бежало быстро и без тревог. Главным неудобством при этом была необходимость выбираться наружу по нужде. Если по малой, то можно было в вечерней темноте справить дело на мокрой палубе у фальшборта, прямо в шпигат. А если по-серьезному, приходилось просить какого-нибудь матроса помочь добраться до гальюна под бушпритом (туда, где неслась над волнами невозмутимая деревянная Артемида-охотница). Вот где требовалась цирковая ловкость! Грише советовали пользоваться жестяным ведром, но он отказался (этого еще не хватало – стыд такой!)… А в офицерский гальюн Гриша тоже не ходил. Он думал, что поссорился с Николаем Константиновичем, и считал, что не имеет права на привилегии капитанского воспитанника.

Впрочем, частой нужды не было, поскольку не было нормальных обедов. Питались сухарями, копченым мясом и купленными на Флореше бананами (пока не съели весь запас).

Иногда появлялся в каюте гардемарин Невзоров, устраивался отдыхать после вахты. Гриша отворачивался к стенке. Оба молчали. И только на третий или четвертый день после ссоры Митя выговорил Грише в спину:

– Ну, ладно… возможно, я был не прав, когда… ударил тебя. Но ты ведь тоже… головой… Думаешь, не больно?

– Я – в ответ, – не повернувшись, сказал Гриша.

– Ну… так что теперь? Если бы ты пошел учиться в Корпус, то, когда выпустился бы офицером, мог бы вызвать меня на поединок. – То ли он неумело шутил, то ли говорил всерьез, поди разбери.

– Больно надо, – сказал Гриша. – Ради этого тянуть кадетскую лямку.

– А без того – никак. Офицерство дает дворянское звание, которое только и позволяет драться на дуэли.

Гриша шевельнулся, но поворачиваться не стал. Сказал в стенку:

– Если хочешь знать, мое дворянство не меньше твоего. Мне дядя Платон Филиппович говорил со слов моего отца, что мой пра… прапрадед был командиром конной тысячи в ханстве Тумэн-Тура. А ханство это было… настоящее царство-государство, не какая-то орда. А тысячник – это по-нынешнему значит полковник. А полковник – это всегда дворянин. Значит, и внуки, и правнуки его… Для дуэли этого хватило бы…

Митя непонятно молчал.

Гриша подумал и сказал:

– А стреляться с тобой или на шпагах биться я бы и не стал. Продырявишь ненароком, а потом совестью мучайся всю жизнь…

– Ну… а тогда что? – спросил Митя, уловив минутное притихание качки.

– Что? – сказал Гриша. И наконец обернулся.

– Тогда… может, помиримся? – Митя смотрел как-то совсем по-ребеночьи.

– Ну… давай, – сказал Гриша и сел.

Митя тоже сел. Они протянули друг другу руки. Но не обменялись рукопожатием, как два отказавшихся от поединка противника, а… вдруг сцепились мизинцами. Будто два мальчишки на краю Городищенского лога, которые решили покончить с глупой ссорой. Качок судна поторопил их – они раздернули руки («мирись – не дерись!»). И рассмеялись.

Потом Митя встал.

– Пойду, гляну, нет ли проблеска в тучах… – И вышел, хватаясь за переборку и карнизы.

Гриша посмотрел ему вслед, потом взглянул на привязанного к пиллерсу кнопа. Глазки у того блестели чисто, но с каким-то вопросом. А над ними Гриша заметил бурое пятнышко. Наверняка – кровь от его, Гришиной, ссадины.

– Теперь деваться некуда, мы с тобой кровные братья, – вздохнул Гриша. – Ты меня спас…

Кноп обрадованно дернул ножками.

Штурман Иван Данилович был раздосадован сверх меры. Стал раздражительным и огрызался на вопросы офицеров.

– Господа, я не ангел с крыльями, чтобы вознестись с секстаном над облаками и взять высоту светил. И смотреть сквозь тучи, извините-с, пока не обучился…

Да, загроможденные штормовой облачностью небеса были целую неделю непроницаемы. А если не видно ни звезд, ни Луны, ни Солнца, как определишь, где сейчас твое судно?

Определяют иногда «по счислению», то есть измеряя скорость и пройденное расстояние на карте. Но это, когда у судна ровный ход и четко определенный курс. А когда тебя несколько суток носило, как в котле у Вельзевула, какое тут к чертям собачьим счисление! Так объяснил в кают-компании офицерам штурман Иван Данилович (в иное время – человек спокойный и деликатный). Офицеры, а также доктор, Митя и Гриша собрались у стола, чтобы отведать горячего супа, который исхитрились наконец изготовить судовые повара (но надо было еще исхитриться съесть его – тарелки приходилось ловить на лету).

Немного успокоившись, штурман сказал:

– Посудите сами, господа. Под стакселями и триселями мы идем довольно круто к ветру, однако же ветер этот нас крепко отжимает к зюйду, сдвигая с прежнего курса. Боюсь, что прямо на Кубу мы не вырежемся, и придется идти вдоль Малых и Больших Антил не с севера, а с юга…

Прошли еще сутки, и волны вдруг позеленели, стали ниже, в облаках просветлело. Ветер начал успокаиваться и зашел к норд-весту. Стало гораздо теплее. Грише почудились в этом ветре запахи незнакомых трав.

Капитан решил, однако, не ставить пока стеньги и брам-стеньги – ослабление шторма могло оказаться временным. Но и с укороченными мачтами, под одними лишь косыми парусами бриг резво бежал теперь на вест-тень-норд (знать бы еще поточнее – куда именно). Капитан, кажется, надеялся все-таки вернуться на прежний курс и выйти к Гаване, как и было задумано, с норд-оста. Впрочем, верилось в это слабо.

К сумеркам ветер совсем ослабел, волны превратились в пологую зыбь. Триселя иногда полоскали, но командир не хотел уваливать под ветер. Штурман хмурился, однако пока не высказывал опасений вслух. К ночи стали появляться в тучах разрывы, проглянули звезды. Иван Данилович на юте нервно колдовал с секстаном. Ему помогали мичман Сезаров и Митя. Митя светил фонарем на развернутую в руках карту. Мичман быстро писал в блокноте. Деликатный штурман опять поминал чертей. Наконец он обратился к командиру:

– Николай Константинович, следует удвоить впередсмотрящих… хотя, конечно, не видно ни дьявола… И все-таки… Необходимо приготовить якоря. Пошлите на бак матроса с лотом, пусть попробует взять глубину. Убавьте парусность вполовину. А еще лучше бы лечь в дрейф…

– Вы полагаете, что близко суша?

– Боюсь, что ближе, чем хотелось бы. Возможно, расчеты пока ошибочны, но… извольте взглянуть на карту…

Капитан при свете фонаря взглянул и… присвистнул (что считалось неприличием и дурной приметой).

– Неужели правда? Это доктор наколдовал… й-ёлки-палки… На баке, быстро мерить глубину! Всем смотреть вперед и по бортам! Канаты крепить к якорям! Триселя долой! Кливера и стаксели – втугую!..

Гриша все это слышал, приткнувшись в закутке рядом с ведущим на ют трапом. На баке началась шумная суета с перекличкой и ругательствами боцмана. Матросы возились у закрепленных на носовой палубе становых якорей – тянули к рымам канаты с коваными скобами…

Ветер сделался совсем тихий и ровный, бриг едва двигался, волны почти улеглись – лишь слегка приподнимали судно, подкатываясь спереди и справа.

– Лот взял глубину! – донесся с бака звонкий и какой-то слишком веселый голос. – Сто двадцать футов! – И почти сразу: – Шестьдесят футов!.. Двадцать футов!..

– Святой Николай Угодник… – сказал кто-то на юте вполголоса. Потом царапнул днище негромкий, но очень страшный скрежет. Будто подводное чудовище провело когтем по медным листам обшивки. Несильно провело, словно предупредило…

Ознакомительная версия.