— Ах, простите, пожалуйста! Какое досадное недоразумение!
— Ничего! — сказал парень. — Вы откуда?
— Мы снизу! — подхватил Борька, тыча пальцем в пол. — Мы прямо под вами живем, мы этажом ошиблись. А дверь — ну точно как у нас. Извините, пожалуйста… — и Борька, схватив меня за руку, потащил к лестнице, приговаривая:
— Пойдем… У нас же второй этаж…
Парень сочувственно глядел нам вослед. Уже у самой лестницы Борька напоследок крикнул еще раз:
— Извините… Обознались этажом…
— Ничего-ничего! — повторил парень и приветственно помахал рукой, будто с пьедестала почета отвечал на радостные вопли болельщиков.
Мы спустились вниз, выбежали на улицу и только тут Борька дал мне отдышаться. Сам он будто светился изнутри.
— Теперь он нас запомнил! — потирал руки Борька.
Я пожал плечами. Борька явно сочинил спектакль с непонятной, запутанной интригой. Но поскольку я уже успел согласиться на скромную роль исполнителя в этом его спектакле, мне лишь оставалось подчиняться буйной прихоти режиссера.
Первый акт спектакля мы начали в двадцать два ноль-ноль. Сославшись на усталость, я объявил родителям, что отправляюсь спать, и, улучив момент, незаметно выскользнул на балкон, где, тихонько затворив за собой крышку люка, через подвал пробрался к Борьке, Первый акт облегчался тем, что Борькина мама уехала на три дня в гастрольную поездку по Ферганской области, Борька был в доме один. Мне же оставалось надеяться лишь на то, что в ближайшие три часа я, спящий, не понадоблюсь родителям…
До гостиницы мы домчались в полчаса, и скоро входили в знакомое нам фойе. В ранце за спиной у Борьки лежали две авторучки, два блокнота и целый набор веревок. Прихватил Борька и две простыни, связав их концы узлом. Самохвалов уверил меня, что почти во всех приключенческих романах настоящие, уважающие себя герои успешно пользуются исключительно этим видом транспорта для тайного передвижения по вертикали.
Когда стрелка на больших часах в фойе дрогнула и показала без пяти минут одиннадцать, Борька решительно шепнул: «Пора!» и твердым шагом стал подниматься по лестнице. Он мог бы идти еще тверже — толстый ковер, устилавший лестницу, скрадывал шаги. Скоро мы стояли у знакомой нам двери в двести двадцать четвертый.
— Стучим? — шепотом спросил Борька. На мгновение мне показалось, что, выскажи я сейчас и малейшее сомнение, Самохвалов немедленно поворотит оглобли на Юнусабад. Но я ничем не выдал «режиссеру» своих мыслей, и тогда Борька робко постучал. За дверью стояла тишина. Борька постучал еще. Заскрипела кровать, послышалось глухое ворчание, мягкое шлепанье ног.
Дверь открыл тот же парень, которому мы утром дали возможность привыкнуть к себе… Сонно щурясь от яркой лампочки в коридоре, парень недовольно поморщился:
— Опять этажом обознались? Ну, вы даете! Вы что, считать разучились? Вам — на второй. Топайте, топайте… Режим ломаете, а мне выспаться надо — утром старт.
Он хотел было захлопнуть дверь, но тут Борька горячо стал объяснять:
— Не обознались мы! У нас, можно сказать, происшествие. Чрезвычайное!
Велосипедист придержал дверь, недовольно спросил:
— Что случилось? Только короче.
Борьке только того и надо.
Дверь у нас захлопнулась… Английский замок… А ключ — внутри.
А при чем тут я?! — велосипедист, похоже, начинал терять терпение. — Обратитесь к работникам гостиницы. Пусть замок ломают… За ваш счет…
Обратились уже, — махнул рукой Борька. — Говорят, теперь у нас только один выход — спускаться с балкона третьего этажа. Не поможете?..
Че-го-о-о?! — изумился велосипедист. — Вот еще! Я только ночью на чужие балконы не лазил. Не, пацаны, я — пас…
Да, погодите! — остановил его Борька. — Я ведь в другом смысле. Мы сами полезем, сами. Вы только разрешите.
— А сумеете? — сощурился спортсмен.
Еще как… Сумеем!.. — затараторил Борька, радуясь, что спектакль идет по его плану. — Мы ведь… это… на гимнастику ходим… А это нам — вообще чепуха.
Тогда входите, — пригласил велосипедист и впустил нас в номер. Мы прошли на балкон и, перегнувшись, убедились, что в сто двенадцатом темно. Все ясно: докучливые посетители покинули номер и знаменитый артист отдыхает.
— Вы спите себе на здоровье, — сказал Борька велосипедисту. — Мы сами управимся и вам не помешаем.
— Ничего, ничего! — сказал тот и с головой нырнул под одеяло, спасаясь от могучего храпа своего товарища. Мы привязали один конец простыни к стальному барьеру балкона, а второй сбросили. Хвост связки из двух простыней болтался теперь куда ниже балкона второго этажа.
Можно было начинать второй акт спектакля.
— Давай! — мигнул мне Борька. — Полезай первый.
— Лучше давай сперва ты, — отбоярился я. — А я за тобой. Знаю я вас, режиссеров! Все вам не так. Лезь лучше первым…
Борька не стал со мной препираться. Не снимая ранца со спины, он ухватился за тугой жгут простыни и бесстрашно заскользил в черноту. Жаль, что велосипедист улегся спать. Глядя на Борьку, он бы сразу поверил, что это настоящий акробат. Через несколько секунд Борька стоял на заветном балконе, и мне оставалось только последовать его примеру. Спустившись вниз и глянув в окно, я убедился, что был неправ, полагая, что в номере темно. Настольная лампа бросала прицельный свет на книгу в руках лежащего в кровати мужчины.
— Читает, — шепнул Борька. — Хорошо, что не спит.
— Вижу, что не обедает, — огрызнулся я. Неприятно ведь слышать такие вещи. Будто я и сам не вижу, что читает. Это в Борьке не Борька, а режиссер укреплялся… Впрочем, время и место для ссоры были самыми неподходящими, и я миролюбиво шепнул:
— Надо стучать.
Мгновение нашего триумфа над любимчиком Сиропова Маратиком было близко как никогда — только руку протянуть и постучать. Фитиль для Маратика уже тлел…
Фитиль уже тлел, и Борька потянул к нему руку… и постучал. Было видно, как вздрогнул мужчина и, заслонив книгой лампу, стал вглядываться в окно.
Борька постучал еще раз и жалобно протянул:
— Товарищ Быков, это мы…
Неясно, на что рассчитывал Борька, но только мужчина поднялся и тихонько подошел к окну, с удивлением, а, может, и испугом разглядывая наши темные силуэты.
— Товарищ Быков, — повторил Борька, — мы только на пять минут… Откройте, пожалуйста.
Мужчина отодвинул щеколду и, все еще придерживая дверь рукой, тихо спросил:
— Вы, собственно, к кому?
— Это сто двенадцатый? — полюбопытствовал Борька. — Мы не промахнулись?
Он самый.
Вы — товарищ Быков?
Удивление хозяина номера заметно возрастало, и он повторил:
— Он самый…
Здравствуйте, товарищ Быков! — обрадованно выпалил Борька. — Мы так мечтали встретиться с вами!
Тише!.. Тише, — зашикал хозяин, кивая в сторону второй кровати. — Дочку разбудите. Я ее с собой взял — Ташкент показать….
Борька, ликуя, толкнул меня локтем:
— Видал! Я же говорил тебе, что он с дочкой приехал. Только не видно ничего.
Мы вошли в комнату, полумрак которой скрадывало лишь одно световое пятно от настольной лампы.
— Вы только не удивляйтесь, — захлебнулся в счастливом шепоте Борька. — Днем ведь вас никак не поймать. А нам позарез нужно получить у вас ответы на вопросы.
Чьи вопросы-то? — усмехнулся Быков.
Газеты, — веско ответил Борька.
— Судя по времени, газета ваша называется «Ночной Ташкент»…
— Не-е, — протянул Борька. — У нас детская газета.
— Странно! — пожал плечами Быков. — Никогда не думал, что могу представлять интерес для детской газеты. Взрослой — давал интервью… А вот чтобы детской… Гм-м… Странно все это… И почему такая таинственность?..
Но нам с Борькой было не до разъяснений таких тонкостей. Поняв, что героя интервью мы все-таки заполучили, мы вытащили из ранца Самохвалова блокноты и ручки и, не давая хозяину номера опомниться, обрушили на него свои вопросы. Быков, как и положено крупному режиссеру и актеру, дарил мгновенные ответы.
— Когда вы начали снимать?
— Еще учась на первом курсе геодезического института.
— Какая роль вам нравится больше всего?
— Роль отца этой вот прелестной дочурки. На профессию тоже не жалуюсь.
— Расскажите о самом смешном случае во время съемок.
— Охотно. Их много. Ну вот вам, на выбор, один. Однажды установили мы треногу и начали съемку, дело было, доложу вам, на морском берегу. Только приложился я к окуляру — а тут тренога как закачалась да как пошла от меня. Ну, думаю, землетрясение века началось! Ничего подобного! Представьте себе — по недосмотру установили треногу прямехонько на огромную морскую черепаху, зарывшуюся в песок. А у треноги копыта острые, стальные — вот они черепахе и не понравились, и пошла она себе вместе с треногой на потеху всей группе.
