— Ещё бы!
— И вот мисс Лавиния чуть с ума не сошла.
— А что Исанна натворила?
— В то утро я вымыла ей голову, — мечтательно протянула Цилла, — и волосы её так и сияли на солнце…
— Понимаю, — кисло перебил Джонни.
— А Исанна шагала по двору, повторяя про себя какие-то стихи, и в лицах что-то изображала. Про капитана Кидда[15] и как он плыл по морю. Культяпка-Джо, старый одноногий матрос, обучил её этой песне. Мисс Лавиния смотрела на Исанну и была похожа не на живого человека, а на каменную статую.
— Она статуя и есть, — вставил Джонни, который не мог не съязвить на её счёт. — Она такой родилась. Дальше?
— Ну вот, она чуть повернула голову к маме и сквозь, зубы процедила: «Мадам, я забираю эту девочку к себе». Мама сперва сказала, что ни за что не даст, а потом сказала, что не хочет мешать счастью своего ребёнка. А Исанна сказала, что без меня не пойдёт. Ну, значит, и договорились: я буду целый год работать у нихI на кухне, или прислуживать мисс Лавинии, или ещё что, а Исанну они берут бесплатно, потому что она маленькая и не всё ест. Теперь мы обе живём у Лайтов.
— Тебе нравится мисс Лавиния?
— Когда как. В общем, ничего.
— А по-моему, она противная.
Он надеялся, что Цилла что-нибудь возразит в ответ, но она промолчала.
— Но мне правда пора, она меня отпустила только на после обеда. До вечера. Я решила предупредить тебя, чтобы ты не ждал меня больше на Северной площади.
Джонни покраснел от стыда.
— По четвергам я завожу газету Лайтам…
Цилла ничего не отвечала, а только посмотрела на него искоса.
— А можно мне с тобой видеться иногда?
— Не знаю, право. Попробуй как-нибудь спросить миссис Бесси, кухарку. Мы с ней вроде как дружны. Ну вот, до свиданья, мне уже давно пора.
Цилла так изменилась, что Джонни чувствовал себя смущённым. Одно было ясно: больше она не станет ждать на углу улицы или у чёрного хода в надежде, что он, может быть, появится.
— До свидания, Цилла, мы скоро увидимся.
А Рэб и не думал прощаться. Он даже не спросил, можно ли ему пойти проводить её до Маячного холма. Он просто пошёл, и Джонни был взбешён. Уж если кому и следовало проводить Циллу, так это ему, или пусть бы Рэб сказал: «Идём, Джонни, давай проводим Циллу до Лайтов». Ну, да ладно, он простит Рэбу его дерзость. Он даже изжарит ему на ужин яичницу. До Лайтов пятнадцать минут и оттуда столько же. Он развёл огонь и начал жарить яичницу. Он всё жарил её и жарил, то и дело бегая вниз, в мастерскую, взглянуть на часы. Наконец, разозлившись, снял её с огня и съел её всю сам. Рэб пришёл ровно через час сорок семь минут. О яичнице, которую Джонни съел, он не горевал ничуть. Миссис Бесси угостила его отличным ужином на лайтовской кухне, сказал он, а Цилла очень славная девочка.
Он хорошо провёл вечер. В глазах его светилось довольство, и, когда он взглядывал на вытянутое лицо Джонни, казалось, он вот-вот рассмеётся.
У Джонни теперь было два основных дела в жизни: не пропустить свидания с Циллой в очередной четверг и уход за Гоблином. Всякий раз, когда ему приходилось отправляться в «Чёрную королеву», он вступал на вражескую территорию. Харчевней завладели британские офицеры, среди которых старшим был полковник Френсис Смит. Кроме Гоблина, все лошади в конюшне принадлежали английским офицерам. Хозяин харчевни своих лошадей отправил в деревню, опасаясь, что иначе, даже если оккупанты и не заберут их, им просто может не хватить сена. Вестовые, офицеры, прислуга и слуги прислуги — мальчишки-конюхи — постоянно толклись возле конюшен. Джонни до них дела не было. Все знали, что он ездовой «Наблюдателя», но знали также и то, что он часто выполняет поручения британских офицеров.
Иногда они всё же к нему приставали. А однажды, когда дело зашло слишком далеко, Джонни увидел, что без драки не обойтись. Противником его был самый большой задира — гроза всех мальчишек. Их обступили плотным кольцом, и зрители — враги Джонни, следили за тем, чтобы драка шла по правилам, и покрикивали: «Молодец, янки!» и «Ай да янки!», когда тиран был повержен. Он ожидал, что все обрушатся на него, как только он повалит задиру; вместо этого он почувствовал, что его стали уважать. Так что дела у Джонни шли лучше, чем можно было думать. Но вот у полковника Смита завёлся новый мальчишка-конюх. Тот, которого полковник привёз с собой из Англии, сбежал, и полковник приказал, своему ординарцу найти другого. Этот другой оказался Давом. Он смущённо улыбался, глядя на Джонни, словно надеясь, что они будут друзьями, — ведь во всей конюшне только они двое и были из местных.
— Ах ты, дрянь! — прошипел Джонни, почти не открывая рта. — Каша ты поганая, размазня, слизняк… так ты не прочь поработать на них?
— Послушай, Джонни, есть-то надо. Твиди меня прогнал.
В конюшню просунулась голова вестового.
— Эй, мальчик! — обратился он к Джонни. — Полковнику Смиту надо отправить письмо в Милтон. Поднимись в гостиную и спроси полковника или лейтенанта Стрейнджера.
Медленная, торжествующая улыбка расплылась по лицу Дава.
— Похоже, что и ты работаешь на них, а?
— Я те покажу «похоже»! — свирепо огрызнулся Джонни.
Он зашёл к полковнику, вернулся за сапогами и шпорами, вывел Гоблина из стойла и оседлал его. Какой-то английский мальчишка повалил Дава и начал крутить ему руки, требуя, чтобы он тут же присягнул его британскому величеству, милостивому королю Георгу Третьему. Дав не замедлил присягнуть, божась, что настроен самым верноподданническим образом. Всех мятежников следует повесить! У Джонни что-то заныло внутри. Он чуть было не ринулся на выручку Даву, но вовремя напомнил себе, что ненавидит его.
— Зато вот тот малый, — Дав показал на Джонни, — вот он так в самом деле заодно с мятежниками…
Джонни решил предоставить Дава его судьбе.
День выдался свежий, по летнему времени на редкость даже прохладный — впервые отпустило после недели невыносимого зноя. Гоблин был в отличной форме. Танцуя и играя, выскочил он из стойла. Джонни дал ему немного побеситься. Он очень любил своего коня. Любил восторг на лицах прохожих, любил видеть, как у конюхов падают из рук скребницы, как офицеры глядят на Гоблина из окон и переговариваются друг с другом, кивая на него, как горничные и богатые джентльмены останавливаются, чтобы посмотреть, как Гоблин резвится.
Джонни всё своё внимание устремил на уши Гоблина, подозрительно прижатые к голове (только по ним и угадаешь, в какую сторону кинется лошадь), однако краем глаза всё же заметил плотное, красное лицо полковника Смита, выглядывающее из окна гостиной.
— Эй, мальчик! — услышал он его громкий голос. — Минутку!
Верно, передумал отправлять письмо в Милтон.
Из гостиной вышел ординарец, лейтенант Стрейнджер. На нём не было шляпы, и он держал шпоры в руках. Это был очень молодой человек, немногим старше Рэба, такой же темноволосый, как он, и в его манере держаться, да и во всём облике что-то напоминало Рэба.
— Славная у тебя лошадка!
— Да, ничего.
— Ну вот, а нам, знаешь ли, довольно противно видеть проклятого янки на таком добром коне. Сколько за него возьмёшь?
— Эта лошадь принадлежит мистеру Лорну.
— Полковник Смит! — крикнул лейтенант, обращаясь к красной физиономии в окне. — Это лошадь Лорна, хозяина типографии «Бостонский наблюдатель», понимаете? Вполне можно реквизировать.
— Так договорись о цене.
— Ну, мальчик, сколько же возьмёт твой хозяин за неё?
— Он её не продаст.
— Не продаст, вот как? Много же ты понимаешь! Да ты знаешь ли права вооружённых войск его величества? Слезай-ка, я хочу испробовать, подойдёт ли этот конь полковнику Смиту.
Лейтенант опустился на одно колено и стал прицеплять шпоры.
На дворе с корзиной мокрого белья появилась Лидия, красивая негритянка-прачка «Чёрной королевы». Джонни осенила мысль.
— Пожалуйста, лейтенант Стрейнджер, — вежливо сказал он.
— Отпусти немного стремена… Теперь подай перчатки. Я вернусь через десять минут.
Гоблин косился своими хрустальными голубыми глазами. Уже много месяцев никто, кроме Джонни Тремейна, на него не садился.
Но лейтенант уверенно вскочил в седло, подхватил поводья именно так, как любил Гоблин. Лошадь спокойно вышла со двора. Лицо полковника Смита исчезло из окошка.
— Лидия, — сказал Джонни, подойдя к ней, — хочешь, я тебе помогу с бельём?
Она ответила ослепительной улыбкой:
— Эх, мальчик Джонни, я от помощи не откажусь. Эти британцы требуют, чтобы им меняли простыни раз в неделю, а рубашки чуть ли не через день.
Джонни молча развесил две рубахи, держа во рту деревянные защепки, как Лидия. Отделанные кружевом рубахи захлопали на ветру.
