Зал был жидковат, но человек двести все-таки пришли на встречу.
Ровно в час в актовый зал вошли в сопровождении нашей Лены Авраловой Олег Сиропов в знакомом нам синем вельвете, худощавая женщина с тонким длинным носом, чем-то напоминающим указку, которой Наталья Умаровна таранила богатырскую сосульку, а замыкал процессию мальчишка в пальто, в мохнатой шапке и с красным шарфом, туго пеленавшим горло. Свободный конец шарфа, перекинутый через плечо, плескался за спиной, как шлейф короля. Лена Авралова вполне могла бы организовать пару октябрят, чтобы они страховали конец шарфа от контакта с полом.
Гостей встретили аплодисментами. Они прошли на сцену, где их ждал стол с тремя микрофонами. Женщина наклонилась к Рудику и что-то прошептала. Рудик послушно кивнул, расстегнул пальто, но снимать его не стал, потом он стянул с головы шапку, которую с готовностью выхватила у него Авралова и положила на колени. Олег Сиропов взял микрофон и устало сказал:
— Со мной, думаю, уже все знакомы. Да и вообще, ребята, я сегодня пришел только как конферансье, что бы представить вам вашего сверстника — юного поэта Рудольфа Крякина.
Все вновь зааплодировали, и Рудик, а вместе с ним и мама, синхронно раскланялись.
— Рудольф, — продолжил Сиропов, — успешно совмещает учебу с глубоким погружением в пучину творчества. Но, думаю, подробнее и интереснее о жизненном пути юного поэта, о его вылазках на Парнас расскажет его самый близкий друг — мама, Маргарита Павловна Крякина.
Микрофоном овладела мама Рудика и сказала, обращаясь к знаменитому сыну:
— Рудик! Детка! Не открывай ротик. Здесь холодно.
Потом она повернулась к залу и объяснила:
— Рудинька с детства рос болезненным мальчиком, страдал стафилококком, и поэтому ему нельзя простывать — очень хрупкое у него горлышко. Поэтому я и не разрешаю ему снимать пальто в этой стуже…
Хороша стужа! — подумал я. — Сама-то она довольствуется сарафаном.
Крякина полезла в сумку и достала толстую амбарную книгу — похожую я видел у школьного завхоза.
— А сейчас, — объявила Крякина, — я, с позволения Рудички, познакомлю вас с новыми его произведениями. Это так интересно… Так талантливо… Так смешно!.. Я их всем своим пайщикам в правлении читаю. И, уверяю вас, все хохочут до икоты. Да мне и уважаемый товарищ Сиропов не даст соврать, что Рудик — явление!
Сиропов кивнул, храня на лице каменное выражение. На таком лице скульптор мог бы высекать что угодно.
Крякина отворила журнал и, давясь от смеха, начала читать частушки. Все они были нам уже знакомы по «Полному собранию частушек…», хранившемуся в кабинете Сиропова. На сороковой частушке, где Рудик пытался увязать котлован под девятиэтажный кооперативный дом улучшенной планировки — с необходимостью тщательно продумывать каждый пункт годового плана работы дирекции школы, я не выдержал и крикнул:
— Крякина давай! Автора просим к микрофону!
Тут уже все затопали ногами и закричали:
— Автора! Автора!
Крякина, побледнев, отступила назад и щуплым своим тельцем закрыла Рудика от летевших в него увесистых выкриков. Наконец она пришла в себя и взволнованно выговорила в микрофон:
— Да-да!.. Мне понятно ваше законное желание услышать полюбившегося поэта, так сказать, живьем. Но поймите, детки, Рудику сегодня нельзя открывать рот. Врач ему прописал профилактическое молчание для укрепления голосовых связок… Если хотите — я включу для вас магнитофон. Вот, у меня здесь весь Рудинька записан… Двадцать девять кассет… — из бездонной сумки Крякиной выполз магнитофон. — Двое суток звучания!
Повисла тишина.
— Где электрик? — властно спросила Крякина. — Позовите радиста, нужен усилитель. Сейчас… Сейчас вы услышите Рудичку живьем…
Зал дружно затопал, отвергая магнитофон. Положение спас Сиропов, спешно выкрикнувший:
— Тихо! Переходим к следующему вопросу повестки. Тут накопились ваши заказы, и пока мама Рудольфа любезно знакомила вас с новинками его поэзии, сам Рудольф не терял времени даром и успел выполнить все ваши заказы. Разрешите огласить частушки, рожденные только что под сводами этого зала. Все они ярко отражают волнующие вас внутришкольные вопросы и проблемы, содержащиеся в записках. Можете использовать эти частушки на своих школьных вечерах, Рудольф шепнул мне сейчас, что дает вам на это свое любезное согласие…
Все притихли, и Сиропов, подвинув к себе гору листков, которые передал ему с самым равнодушным видом скорострельный Рудик, вдохновенно прочел:
Пилят на горе ольху,
Сыплются опилки.
Вот пусть овчарка сама и сдаст
Обнаруженные бутылки!
Без яичницы к обеду,
Как снежинка, упаду.
Принесу-ка я-ка в школу
Из дому сковороду.
Подружка моя.
Скоро будет лето,
А в кабинете зоологии пылесос
Чуть не слопал двух скелетов.
Я мысленно аплодировал Рудику. Он был просто феноменален. В шестидесяти трех четверостишиях он, можно сказать, в мгновение ока и прочно увязал все мыслимые стихии — грозы, ливни, цунами, Бермудский треугольник и Марианскую впадину, а также фауну и флору планеты, включая вымершие рептилии, — с заданиями на дом, пребыванием у доски и вызовами родителей в школу. Самое забавное, что все это было действительно смешно. Дочитав последнюю частушку, Сиропов устало сказал:
— Вот и все! До новых встреч! А нас с Рудольфом сегодня ждут любители поэзии еще в двух школах. Так что мы поспешим…
Гости поднялись со стульев, зашумел и зал. Но тут вдруг, перекрывая общий шум, раздался громкий голос:
— Минуточку!..
С заднего ряда поднялся тишайший наш Николай Алексеевич. Вот бы не подумал, что он может говорить так громко.
В чем дело, товарищ? — спросила Крякина. — Если вы по вопросу автографа, то Рудинька готов. Приятно, что такой пожилой человек тоже увлекается поэзией.
Вот именно! По вопросу автографа! — подтвердил Николай Алексеевич и стал быстро пробиваться к сцене. Взяв микрофон, он, заметно волнуясь, сказал:
Там, на афише, обещаны ответы на вопросы… Вот я и хочу задать вопрос. Только не поэту Крякину, а самому залу. Так сказать, пользуясь случаем… Дело в том, что в последний день занятий кто-то… кто-то оставил автограф у меня в кабинете. У меня в коробочке… В подсобке… лежали медали. Фронтовые медали. Они пропали. Все одиннадцать… Я не знаю, кто это сделал да и не стремлюсь знать. Я прошу вернуть их на место, если кто из вас пошутил. Кабинет я оставлю открытым на все каникулы. — И каким-то изменившимся, погрубевшим голосом он добавил:
— Очень прошу…
Николай Алексеевич положил микрофон на стол и стремительно вышел из зала. Мы сидели оглушенные услышанным. У Николая Алексеевича пропали медали? Значит, он фронтовик, герой?! А мы, дураки, улыбались его яичнице…
А как ушли гости, я и не заметил.
Акрам говорит: «Не всё то корабль, что плывет». И еще — «Цену суше узнаешь в море».
Больше всех, как мне показалось, был обескуражен услышанным Борька Самохвалов. Как же! Он, Главный Тимур, даже и не подозревал, что наш Николай Алексеевич — герой. А как узнаешь, если человек ходит в скромном пиджаке, а медали свои, оказывается, стесняется надевать. И вот еще новость — пропали… Кто же это мог сделать? А ведь точно — кто-то похозяйничал в тот день в кабинете физики. Ведь и наша с Борькой парта почему-то оказалась в коридоре. Понятно теперь, почему Николай Алексеевич в тот день был таким хмурым.
Я думал обо всем этом, когда мы в толпе выбирались из зала, где нас зарядили новой порцией частушек Рудика Крякина. Борька тоже был мрачен и растерян. Но когда мы наконец выбрались на улицу, он вдруг сказал такое, что заставило меня остановиться.
— Знаешь… — уронил Борька. — Я, кажется, видел эти медали.
— В подсобке?! — удивился я. — Ты заходил туда.
— Ну что ты… Я их у дяди Сидора видел… Когда через балкон к нему лез… Они на столе лежали. Я еще подумал — что за новости, откуда у Щипахина медали?
А ты их посчитал? Не одиннадцать?
Вот еще. Откуда ж я знал, что считать надо.
Я ужаснулся. Жизнь наша с Борькой, помимо нашей воли, то и дело бросала нас к дяде Сидору Щипахину. Он, словно магнит, притягивал к себе нас, как металлические песчинки. Но вот новая задача. Откуда у него все-таки появились вдруг эти медали? Он и в школе-то был лишь раз. В январе, когда стекло побежал на пятерку обменивать. Да и как с ним говорить о медалях?
Но другого выхода не было, и мы решили пойти к дяде Сидору, надеясь на добрый прием. Что ни говори, Борька спас его дверь и замок…
Дядя Сидор Щипахин встретил нас у двери с улыбкой:
— Знаю, за песком пожаловали! Решили не ждать до лета. Угадал?
