старая — такие же диван, стол и кресло-качалка, как у фрау Балибар, но свободного места больше, а вещей меньше. Под креслом-качалкой спала лохматая собачка. На стене над столом висели фотографии животных в рамках. Светлый деревянный шкафчик был заполнен мелкими предметами — стеклянными фигурками, ракушками, раскрашенными камушками. А в самом низу справа стояла бутылочка. Уж и не знаю почему, но я не могла отвести от нее глаз. Сердце у меня начало биться быстро-быстро. Но еще до того, как я встала и подошла к шкафчику, я знала, что написано на бутылочке: «Ликер слез».
Не удержавшись, я спросила:
— Откуда это у вас?
В комнате опять стало тихо. Фрау Розенталь посмотрела мне прямо в глаза и вздохнула. Я села на свое место, стараясь не смотреть на Фло. Сол с Алексом нахмурились.
— Сегодня очень странный день, — тихо сказала фрау Розенталь. — Эта бутылочка очень старая. Она принадлежала мне и моей лучшей подруге.
— Когда вы были детьми? — Я очень старалась, чтобы мой голос звучал спокойно.
Фрау Розенталь кивнула.
— Да, нам было примерно столько же, сколько тебе сейчас. И мне кажется, — старушка посмотрела на меня и на Фло, — что мы дружили так же крепко.
— А почему вы говорите «дружили»? — Эти слова я произнесла с огромным трудом. — Разве вашей подруги больше нет в живых?
Фрау Розенталь поставила чашку. Фло ущипнула меня за ногу. Я затаила дыхание.
— Не знаю, — проговорила старая женщина. — Я не видела свою подругу с…
Она умолкла. Что-то произошло с ее огромным телом, очень похожее на землетрясение.
Я медленно выдохнула, не спуская с нее глаз.
— Так с каких пор вы не видели свою подругу?
Женщина взглянула на внучку, которая помешивала кофе в своей чашке, и сказала:
— С одного очень скверного дня.
Фло снова ущипнула меня, очень больно, но я уже не могла остановиться. Я вспомнила, как фрау Балибар сидела в одиночестве в кухне и какой печальной она была. И вдруг у меня появилось чувство, словно я здесь не только из-за Белоснежки.
— Что же тогда случилось? — прошептала я.
Фрау Розенталь посмотрела в сторону кресла-качалки, под которым спала лохматая собачка.
— Собака, — сказала она. — Собака моей подруги. Ее у меня украли.
— Украли? Кто? — встрял Сол.
— Гитлер, — ответила пожилая фрау.
Я перестала жевать и сразу вспомнила книгу про розового кролика, которую, между прочим, бабушка мне так и не заказала.
— Гитлер? Как это? — удивился Алекс.
— Это сложно объяснить, — вздохнула фрау Розенталь. — Вы такого даже представить не можете, если не жили в то время.
— А вы все-таки попробуйте, — осторожно сказала я. — Пожалуйста!
Фрау Розенталь внимательно на меня посмотрела.
— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — Я отрицательно покачала головой. — Меня. Когда я была еще ребенком, папа называл меня «Почемучкой», потому что у меня всегда было больше вопросов, чем звезд в небе. — Женщина улыбнулась. — Я была точно такая: приставала ко всем подряд. И если чего-то не понимала, то не успокаивалась, пока не получала точный ответ. Но потом все изменилось.
Улыбка исчезла с лица фрау Розенталь.
— Когда у меня забрали Шнуппера… — звучный и раскатистый голос старой женщины сделался совсем тихим. — Это была собака моей подруги. Ей было пять лет, когда в день рождения ей подарили щенка. Мы с ним так нянчились, что нас называли «собачьими мамочками»… А в тот день, когда пришли люди Гитлера, мне исполнилось десять. Но Шнупперу я помочь так и не смогла. Я ничего не смогла ни сказать, ни сделать.
Фрау Розенталь уставилась в чашку. Она долго молчала, но я не вмешивалась. Чувствовалось, что мысли ее сейчас далеко отсюда. Я понимала, что ей нужно время.
— Мой папа был евреем, — наконец заговорила старая женщина. — А мама — немкой и католичкой. Родители моей подруги тоже были католиками, и тем, что нашу семью довольно долго не трогали, мы были обязаны в первую очередь им. Но потом началась война, и когда на Гамбург стали падать первые бомбы, родители моей подруги испугались. Они отправили ее к родственникам в деревню, подальше от опасности. Но Шнупперу пришлось остаться. Деревенские родственники моей подруги не захотели держать в доме пса… Мы писали друг другу, когда могли, и под каждым письмом я ставила чернильный отпечаток лапы Шнуппера…
Фрау Розенталь умолкла. Собака под креслом-качалкой зевнула. Часы тихо тикали на стене.
— Люди Гитлера появились в пятницу, — продолжила женщина. — Как раз вышел новый закон, согласно которому евреям больше не разрешалось держать домашних животных.
— Что? — у меня едва челюсть не отвалилась. — Но почему? Зачем такой закон?
Фрау Розенталь вздохнула.
— Хороший вопрос. О том времени можно задать много хороших вопросов. Только тех, кто мог бы на них ответить, уже нет.
— Но… почему их нет? — У меня в голове вертелось столько вопросов, что я даже не знала, какой задать раньше.
Фрау Розенталь взяла меня за руку. Ладонь у нее была большая, теплая и шершавая.
— Ты можешь представить, что за вопросы можно заплатить жизнью?
Я хотела покачать головой, но не могла пошевелиться.
— Люди Гитлера забрали с собой Шнуппера, — сказала фрау Розенталь. — В тот день Земля для меня перестала вращаться. Все застыло. На следующий день папа занялся подготовкой нашего побега. А когда для этого было все готово, вдруг появилась моя подруга. Она приехала в Гамбург на выходные: очень волновалась, что я не пишу ей уже несколько месяцев. Хотела узнать, как у меня дела… Ну, и у Шнуппера, конечно.
«Его нет», — вот и все, что я могла сказать. Подруга не поняла, в чем дело. Она рассердилась и стала кричать на меня. Она бросала мне в лицо самые ужасные слова, но я только молча стояла. Потом она ушла, а ночью мы покинули Германию. С подругой я больше никогда не встречалась.
Фрау Розенталь повела плечами. Потом встала, подошла к белому шкафчику и кончиками пальцев прикоснулась к маленькой коричневой бутылочке. Собака под креслом-качалкой зашевелилась. Она поднялась, зевнула, потянулась и, виляя хвостом, направилась к двери.
— Я скоро вернусь, — сказала старая женщина. Она подмигнула нам и вышла из комнаты.
Ее внучка осталась за столом. Мы тоже сидели, как пришитые.
Никто не произнес ни слова.
Только часы на стене тикали. Не знаю, сколько прошло времени. Я смотрела на белый шкафчик и на бутылочку, которую две девочки наполнили слезами много лет назад. И спрашивала себя, какой вкус теперь у этих слез. Стали ли они ароматными, как пообещала когда-то фрау Розенталь фрау Балибар, или сладкими, как ликер? Мне хотелось, чтоб так
