Первым делом Роман ножом перерезал капроновые нитки и освободил утку. Прихрамывая, она топталась на одном месте, видно, все еще не веря в свое спасение. Тогда Роман взял ее в руки и, раздвинув камыши и молодую невысокую осоку, пустил на воду. Утка обрадованно закрякала и, быстро-быстро перебирая лапами, поплыла вдоль берега. Через мгновение лишь светлая дорожка в воде напоминала, что здесь проплыла утка.
Немного погодя он снова увидел ее на чистой воде: утка плыла к другому берегу, а вслед за ней ниточкой спешили восемь коричневых комочков.
Роман оделся и, подставив солнцу лицо, долго стоял на одном месте. У ног ворохом лежала спутанная капроновая сетка. В ней зеленели с десяток крупных окуней. Роман знал, что сетью ловить запрещено, но знал и другое: если хозяин сетки — а он догадывался, кто это, — заподозрит его в хищении или порче своего имущества, добра не жди…
Выбрав окуней, Роман сложил их в зеленую противогазную сумку, в которой лежали рыбачьи принадлежности, а в изорванную сеть завернул несколько скользких, обросших зеленой слизью камней — он их подобрал у самого берега, — и бросил запутанный комок в камыши, на дно озера. Теперь сеть никто не найдет. Так и сгниет она в воде.
Отец Романа — Тимофей Георгиевич Басманов — был общественным рыбинспектором, он привил свою ненависть к браконьерам и сыну.
На Черном озере лодок не было, и браконьеры сюда редко наведывались. И вот кто-то объявился! Без лодки сеть не поставишь; значит, человек пришел сюда с надувной резиновой лодкой. А у кого в поселке были лодки, Роман отлично знал. Если это тот, на кого Роман думает, то надо быть очень осторожным. Это человек злопамятный и мстительный. Если узнает, что это сделал он, Роман…
Роман быстро зашагал прочь от озера. Причем пошел совсем другой тропинкой. Не к поселку, а в глубь леса.
Лесная тропинка — пожалуй, кроме Романа, ее никто бы и не разглядел — привела его в глухую чащу. Сквозь колючие еловые ветви не пробивается ни один луч. Тонкие нити клейкой паутины протянулись меж стволами. Мох под ногами зеленый и пружинит. Птиц не слышно.
Взобравшись на толстый пень, облепленный древесными ступенчатыми грибами, Роман всматривался в мглистый полусумрак. Толстые ели вперемежку с осинами. Тянет гнилью и прелыми листьями. Ромка долго прислушивался к шумам леса. И все-таки он не услышал, как за его спиной появился медведь. Лишь когда он поднялся на задние лапы и глухо рыкнул, Роман повернулся к нему улыбающимся лицом и сказал:
— Пришел, Тришка! Покажи лапу!
Роман подошел к нему и протянул пригоршню конфет. Как и в прошлый раз, медведь степенно стал разворачивать бумажки — удивительно было видеть, как он мощными когтистыми лапами ловко освобождал конфеты от оберток — и класть угощение в рот.
Роман гладил его плечи, теребил густую бурую шерсть, говорил ласковые слова. Когда он захотел посмотреть пораненную капканом лапу. Тришка быстро отдернул ее и зарычал.
— Больно, Триша? — сказал Роман.
Съев конфеты, медведь положил лапы на плечи мальчика и, как собака, быстро облизал его лицо. Мальчик чуть не согнулся от медвежьей тяжести, но вида не нодал. Да, тяжело было чувствовать на себе громадные лапы медведя.
Впрочем, Тришка скоро отпустил его и, опрокинувшись на мох и ржавые листья, стал с фырканьем кататься по земле. Иногда он поглядывал на Романа, будто приглашая и его принять участие в этой приятной процедуре, но у того еще ныли плечи от Тришкиных лап, и он понимал, что играть с ним теперь стало опаснее: уж больно возмужал медведь.
Тришка проводил Романа до старой вырубки. Когда-то здесь росли огромные деревья, а теперь чернели пни да валялись полусгнившие ветви и сучья. Повсюду тянулись к небу маленькие елки с длинными лиловыми сосульками. Молодая поросль с трудом пробивалась меж пней и завалами из веток и сучьев. Повсюду разрослись кусты малинника.
Тришка дальше не пошел. Они всегда здесь расставались. Медведь снова вознамерился возложить Роману лапы на плечи, но тот уклонился от этой чести и, потрепав приятеля по груди, припустил по тропинке к поселку. Тришка долго смотрел ему вслед, потом опустился на все четыре лапы и не спеша потрусил обратно в глухую чащобу.
Уже подходя к поселку, Роман увидел на лугу неподалеку от узенькой заросшей осокой и кувшинками речки Уклейки приезжего старичка. Согнувшись в три погибели, он что-то внимательно рассматривал в большую в черной оправе лупу. В руке — капроновый сачок на длинной палке, через плечо — вместительная полотняная сумка.
Заинтересованный Роман подошел к старичку и поздоровался. Тот оторвался от желтого цветка на тонкой длинной ножке, рассеянно взглянул на мальчишку и, щелкнув лупой, спрятал ее в карман легкой светлой куртки. Лицо у него вдруг стало сердитое.
— Теперь понятно, почему в небе не видно жаворонков, — сказал он. — Откуда им тут быть, если лес обрабатывали ядохимикатами?
— И отравили птиц? — спросил удивленный Роман.
— Так можно всех птиц на свете уморить, — гневно ворчал старичок. — В морях-океанах душат их нефтяной пленкой, а в лесах-полях травят химией!
— Кто?
— Люди! Такие же, как мы с тобой, о двух ногах-руках! Человек называется мыслящим! И кто только посыпал эту гадость? — старичок ткнул рукояткой сачка в луг.
И Роман вдруг вспомнил, как ранней весной над лугами, полями и лесом летал маленький самолет-кукурузник и волочил за собой большое серое облако. В поселке говорили, что лесу угрожает какой-то опасный вредитель, вот его и травят с воздуха.
Старичок сердито выслушал его, будто это Роман опылял ядохимикатами окрестности, и мудрено сказал:
— Вредитель выжил и дал новые стойкие к ядам мутации, а птицы пострадали… Если бы природа не помогала пернатым и животным, ну, к примеру, ливневый дождь, который смывает с растительности химикаты, мы бы с вами, молодой человек, уже жили в безмолвном мире, где больше не услышишь птичьего голоса…
— А рыб вы не изучаете? — спросил Роман, вспомнив про сеть.
— Я орнитолог, меня интересуют только птицы, — ответил старичок.
— В лесу много птиц, — сказал на прощанье Роман и зашагал к своему дому, а сердитый старичок пошел вдоль речки Уклейки к сосновому бору.
Тимофей Георгиевич Басманов и его сын Ромка складывали в поленницу дрова, когда эхо принесло из леса два прозвучавших один за другим выстрела. Роман выронил полено и оглянулся. Всякий раз, когда он слышал выстрелы, сразу представлял себе раненного пулей-жаканом Тришку… Охота запрещена, но браконьеров в лесу много. Что стоит убить почти ручного медведя? Тришка не боится людей и охотно идет им навстречу. Найдется какой-нибудь охотник, который этим воспользуется. Попался же на днях Тришка в капкан?
Старший Басманов тоже прислушался. Немного погодя в той же стороне прозвучал еще один глухой выстрел. Скуластое лицо Тимофея Георгиевича стало хмурым. Он высокий, широкоплечий, с густыми черными волосами, зачесанными назад. Широкие брови срослись на переносице. Роман знает, что отец у него сильный и отчаянный человек. Не один раз вступал он в неравную схватку с браконьерами. И не один из них грозился расправиться с отцом, но тот лишь усмехался. Говорил, что браконьер в своей сущности трус и хватается за оружие от страха.
— Наверное, опять гости с Липовой Горы, — сказал отец.
— А вдруг они в Тришку стреляют? — взволновался Ромка.
Отец глянул на кромку леса: солнце клонилось к закату, высокие перистые облака медленно наползали на поселок. В березовой роще высвистывали соловьи.
Раздался еще один выстрел, а немного погодя сразу два. Дуплетом.
— Черт бы их побрал! — выругался отец и бегом бросился в дом. Через минуту он вышел в резиновых сапогах, брезентовой куртке, в руках двустволка.
— Можно, я с тобой? — попросился Роман.
Отец ничего не ответил. Роман сорвался с места, вбежал в сени, схватил с гвоздя свою куртку, а переобуться времени не хватило — отец ждать не будет, — так и побежал вслед за ним в сандалетах.
Отец шагал быстро и бесшумно. Редко сучок хрустнет под сапогом да закачается задетая плечом ветка. Роману приходилось то и дело припускать бегом. Путь они держали к Черному озеру. В той стороне раздались выстрелы.
— Наверное, устроили облаву на лося, — сказал Роман, поравнявшись с отцом. — Если это с Липовой Горы, так их много… Они по одному не охотятся.
— Пожалуй, лучше бы ты вернулся домой, — хмуро уронил отец.
Роману кровь ударила в лицо: отец подумал, что он трусит!
— Пусть их будет хоть двадцать, — сказал он.
И увидел, как уголки губ у отца дрогнули, обнажив белые зубы.
