Мамы на почте не было. Перепуганный Вовка бросился в коридор, выскочил на привокзальную площадь — мамы нет! — вернулся в здание и, наконец, выбежал на перрон.
На перроне и на путях было пустынно. Одинокий паровоз медленно тащил по дальнему пути платформу. С платформы задумчиво кивал ковшом старый, видавший виды, экскаватор.
Перешагивая через рельсы, прямо на Вовку шёл здоровенный чёрный пёс. Он перепрыгнул через последний рельс и очутился на перроне.
Вовка попятился.
Заметив, что мальчик его боится, пёс зарычал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом.
Вовка начал медленно отступать. Он отступал до тех пор, пока не упёрся спиной в вокзальную стену.
Пёс шаг за шагом преследовал его. Видя, что Вовка остановился, пёс оскалил зубы и, готовясь к прыжку, присел на задние лапы.
Вовка закрыл лицо руками… «Сейчас!..» Но тут послышался глухой удар, собачий визг и звуки удаляющихся прыжков.
Вовка отвёл руки от глаз. По перрону удирал, поджав хвост, чёрный пёс. Мальчишка в замусоленной школьной куртке, без фуражки, швырял вслед ему обломки кирпича.
Швырнув последний камень, мальчишка сунул в рот два грязных пальца и пронзительно засвистел.
Пёс взвыл и, как ошпаренный, метнулся за угол.
— Испугался, головастик? — добродушно спросил мальчишка, поворачиваясь к Вовке. — Ты откуда?
Вовка промолчал.
— Ишь ты, ботинки какие у тебя фасонистые! — сказал мальчишка, с любопытством разглядывая Вовку. — Из города, что ли?
— С самолёта…
Мальчишка присвистнул.
— Вон как! А здесь ты с кем?
— С мамой.
— Где она?
— Не знаю.
Мальчишка сразу сообразил, в чём дело. Задав ещё несколько вопросов, он предложил:
— Пошли, мать поищем. Тебя как зовут?.. Вовкой? А меня, — он почему-то хитро подмигнул, — Григорием. Айда!
На вокзале Вовкиной мамы нигде не оказалось.
Однако около автобусной остановки им сказали, что молодая женщина, которая ищет сына, пробежала полчаса назад по улице.
— Во-он туда!
— Пошли и мы! — предложил Григорий. — Здесь и до базара недалеко. У нас кто потерялся — всегда на базаре ищут! У тебя деньги есть?
Вовка показал гривенник.
На базаре кипела шумная разноголосая толпа. Старые покосившиеся лотки были завалены картошкой и рыбой
Мамы не было.
На гривенник купили стакан мелких, как семечки, смолистых орехов. Щёлкая их, выбрались из толпы и незаметно, узенькими немощёными улочками, вышли на берег реки.
Вода в реке оказалась холодной как лёд и очень прозрачной. В ней хорошо были видны каждая песчинка на дне и булавочные мальки, танцующие над песком.
Мальчики сели верхом на гранитные тёплые от солнца камни.
Говорил и спрашивал один Григорий. Вовка односложно отвечал. Он устал. Ему было тепло на шершавом камне. Ветерок тихо перебирал медные проволочки волос. Испуг проходил, и понемногу начинало казаться, что всё улаживается, мама найдётся сама собой и ничего особенно страшного не случилось.
Григорию скоро надоели вялые Вовкины ответы.
— Знаешь что, — решил он, — пойдём сейчас ко мне.
— А мама?
— Найдём. Я тут рядом — в Курятне.
Курятней назывался старый посёлок, который ютился между базаром и стройкой на окраине нового, выросшего вместе с гидростанцией, города.
Дом Григория стоял в середине посёлка.
— Заходи, никого нет, — пригласил Григорий, когда ребята подошли к дому. — Мамка на линии — пути чинит… У тебя отец есть? — неожиданно спросил он.
— Нет.
— И у меня. Твой что, тоже сбежал?
Вовка вздрогнул. Так вот, оказывается, как бывает! Он начал было подыскивать ответ, но Григорий ответа и не ждал. Проведя Вовку коридором в тёмную полупустую комнату, он быстро обшарил в ней все углы.
— Пожрать даже нечего, — проворчал он. — Что делать будем?.. Может, продадим чего, а? Ну-ка, покажи штиблеты…
Он с видом знатока поколупал ногтем подошву.
— Хороши… Десятку дадут!
Вовка не успел опомниться, как он сгрёб ботинки, а взамен выбросил из-под кровати вдребезги разбитые башмаки.
— Бери. Почти новые!
Григорий ушёл. Вернулся он через полчаса, довольный, с лоснящимися губами и большим свёртком в руках. В свёртке оказались две буханки хлеба, колбаса и банка зелёного повидла.
— Живём! — веселился Григорий. — Налетай, на всех хватит!
Ребята начали есть, ломая хлеб и доставая повидло ложкой прямо из банки.
В дверь кто-то постучал. В комнату вошёл мужчина.
При взгляде на него Вовка вздрогнул: «Кожаный!»
Перед ним стоял пассажир, документы которого проверял в аэропорту милиционер. Кожаное пальто, кепка…
— Кто это у тебя? — спросил вошедший Григория.
— Это, Пал-фанасич, мальчишка один. Мать потерял. Приезжий.
Кожаный внимательно оглядел Вовку.
— Потерялся, значит? Нехорошо это, нехорошо… Дело у меня к тебе, — обратился он снова к Григорию. — Всё то же, старое…
— Пал-фанасич, сами знаете, мне теперь никак, — быстро и жалобно взмолился Григорий.
— Знаю, а надо… Так… так… А мальчишка — приезжий, значит?
Кожаный помолчал и не торопясь вышел вместе с Григорием за дверь.
Когда они вернулись, Гришка был чем-то озадачен.
— Вижу, парень, — обратился Кожаный к Вовке, — что надо тебе помочь. Сделаем так: мамашу твою я найду и приведу. Скажи только её имя, фамилию. Сам здесь пока побудь, поживи у приятеля. А завтра ко мне с утра приходите. Прямо на работу… Ну. счастливо оставаться, ребята!
— Проспали! — разбудил на следующее утро Вовку Григорий. — Вставай, Пал-фанасич ждёт! Не видал, куда он вчера сумку поставил?
Григорий выскочил в коридор, покопался там и быстро вернулся. В руках у него была жёлтая сумка.
По спине у Вовки почему-то побежали мурашки. Это была та самая жёлтая сумка, которую он уже видел в аэропорту!
Наскоро перекусив, ребята вышли из дому. Пройдя в конец улицы, они очутились на большой дороге.
Дорога вела на стройку.
По ней, обдавая ребят клубами пыли и дыма, мчались самосвалы с жидким бетоном. Из коробчатых кузовов на дорогу пулями летели крупные серые брызги.
Машины ревели, как быки. Серебряные звери на их радиаторах грозно рвались вперёд.
— Вон она, плотина! —показал Григорий, когда ребята вышли на пригорок. — Вторую станцию на нашей реке строят.
С бугра, где остановились ребята, стройка была видна как на ладони. Река, сжатая с обеих сторон насыпями, бурлила.
Бетонная плотина пока что стояла на сухом месте на дне котлована.
— Плотину достроят и к ней реку в котлован пустят, — объяснил со знанием дела Григорий.
Воздух был полон звуков и запахов стройки.
— Выучусь — пойду на кран. Или на экскаватор! — похвастался Григорий и сразу помрачнел. — Только мамка доучиться не даст. Пьёт она у меня. И батьки нет. Был бы батька, я… — он махнул рукой. — Дом наш скоро сломают…
Вовка оглянулся на Курятню.
Посёлок доживал своё последнее лето. Его сносили. Тупорылые бульдозеры уже работали на окраинах. Они двигались, как утюги, взад-вперёд, взад-вперёд. Острыми ножами срезали ветхие заборы, валили дощатые стены, в труху сминали покосившиеся сараи.
За бульдозерами тянулось ровное, словно вспаханное, поле. По нему рабочие уже выкладывали белые цепочки водопроводных труб.
— Шагай давай! Стал тут, раззявил рот! — неожиданно зло крикнул Григорий, но тотчас почему-то переменил тон: — Вон видишь — за колючей проволокой склады? Там Пал-фанасич работает. Идём.
Не доходя до проволоки, он остановился.
— Дальше сам пойдёшь. Пройдёшь ворота. Там будет вахтёр с винтовкой. Спросит — куда, скажешь: «Мамке обед несу». Понял? За воротами сам встретит. Валяй, а я здесь за кустом подожду. Держи сумку.
Сбитый с толку таким поворотом дела — при чём тут обед? Какая мамка? — Вовка взял сумку — она оказалась лёгкой — и побрёл по направлению к воротам.
В проходной действительно стоял вахтер — старичок в очках и с винтовкой. Опасливо косясь на винтовку, Вовка прошёл мимо него и у первого же барака столкнулся с Кожаным.
— Ага, пришёл! — ласково встретил его тот и, обняв за плечи, быстро увёл в барак.
В бараке было холодно. Пахло кожей и краской. Вдоль стен до самого потолка громоздились дощатые полки, на них грудами лежали одеяла, полушубки, стояли банки и ящики.
— На сухаричек, погрызи — я мигом. Кожаный усадил Вовку на табурет, исчез и вернулся с сумкой.
— Отдашь Грише, — сказал он. — Ну, погостил, детка, и хватит, теперь иди.
Ничему уже не удивляясь, Вовка покорно взял сумку, — она почему-то стала тяжёлой, — и потащил её назад к проходной.
Навстречу попались две девочки. Они тоже несли сумки. В сумках стояли кастрюльки, бутылки и лежали краюшки хлеба.
