Судя по всему, Брыкин «напрашивался».
И вот, после отбоя...
Впрочем, сначала никто ни о чём не догадывался. Новенький занял койку, которая до сих пор пустовала — между Вовой Угловым и Шуркой. Серёжа открыл чемоданчик, выложил на кровать мыльницу, зубную щётку, две книжки, ласты и маску.
Быстро, чуть подпрыгивая на ходу, деланно размахивая руками, подошёл Генка. Лицо его изображало возмущение.
— Ты что, всегда так делаешь? — угрожающе крикнул он. — Пришёл на чужое, не спросил и раскладываешься?
— Да ведь я... — хотел было объяснить Серёжа.
— Не слышал, что я сюда перехожу? — повышая голос, перебил его Генка. — Тебе отдельно надо говорить?
Это было наглое враньё, ничего никому Генка не говорил о переходе. Но таков был расчёт: ошеломить!
— Что, уже руки не действуют? Помочь? — издевательски допрашивал Брыкин, надвигаясь на Серёжу. Тот, не понимая, в чём дело, пятился назад, пока не налетел на свою тумбочку.
Генка нехорошо усмехнулся и двумя взмахами руки смёл все вещи с кровати на пол.
— Подними! — вдруг приказал кто-то у него за спиной. Генка не спеша обернулся, увидел по-воробьиному взъерошенного Шурку. Медленно двинулся к нему. Теперь Шурка пятился назад, выманивая Брыкина из прохода между койками на широкую «улицу», покрытую полосатой дорожкой.
Шурка отходил до тех пор, пока Брыкин не ступил на дорожку. Решали доли секунды. Шурка плотным комком метнулся вперёд.
Не успев ничего сообразить, Генка грохнулся на пол. Он попытался тут же вскочить, но увидел перед собой ещё Арсения, Никифора и Вовку. Сидя на полу и задрав лицо кверху, плаксиво спросил:
— Четверо на одного?
И вдруг с необычайным проворством, словно неизвестное науке ракообразное, переступая руками за спиной и отталкиваясь пятками, отъехал к середине палаты. Там он вскочил на ноги и крикнул:
— Ну, всё, Горюнов! Только выйди завтра на улицу! Всё, конец! Пиши завещание!
— Вернись, подними! — негромко, но внятно произнёс Шурка.
Брыкин захлебнулся, не зная, какое из ругательств пустить в первую очередь.
— Подними, подними! — веско добавили Степановичи, а Вовка кивнул головой. Все они подвинулись в сторону Генки.
И тогда Брыкин вернулся. Шёл он теперь без подскоков и не махал руками. Ребята расступились, чтобы не мешать ему. Больше всего не хотелось Генке поднимать треснувшую крышку от мыльницы. И только он взялся за неё, Арсений заметил:
— Ничего, свою отдашь...
Под взглядами всего отряда Брыкин вторично дошёл до середины палаты. Остановился и сказал куда-то в потолок:
— Бандиты! Весь угол бандитский подобрался!
Тут он заметил рядом с собой Петю Павлова и грубо добавил:
— Протри очки, председатель! Бандиты людей избивают, а ты не видишь!
Петя улыбнулся и машинально протёр очки.
Шурка, нарочно повернувшись спиной, бросил через плечо:
— Слушай, Брыкин! Забыл сказать. Если будешь хвататься за выключатель, когда не просят — без рук останешься. Понял?
Вместо ответа палату огласило невнятное урчание.
В этот вечер Шурка особенно долго не мог заснуть.
Завтра Брыкин полезет мириться, будет предлагать союз. Это — как пить дать.
Теперь можно подумать и обо всём другом. Он вздохнул. Вспомнил: береговая тропа, зелёный домик среди деревьев...
Поделиться не с кем — вот беда! Если бы нашёлся человек, понимающий Шуркины переживания!
Степановичи хорошие мужики, но уж очень серьёзные.
Может быть, новенький? Но к нему надо ещё присмотреться...
Сюда бы теперь из города Лёшу Кузьмина. Эх, Лёшка, Лёшка, друг верный! Да, Лешке не надо было бы объяснять, что значит неисследованная береговая тропа...
И просто удивительно, что во всём Лёшином доме, когда понадобилось, не нашлось одной необходимейшей вещи: бинокля!
Однако на ловца, говорят, и зверь бежит. Как-то в классе отзывает их в угол Мишка Си- гаев. Открывает ранец, а там — большой настоящий бинокль. Только у него соединение испорчено, обе половинки вокруг оси болтаются.
Считая бинокль совсем сломанным, тётка отдала его Сигаеву. А он копил деньги на новый велосипед. И вот твёрдо объявил Шурке и Лёше: пятёрку, пять рублей.
Сначала была надежда на Лёшиных родителей, но они только замахали руками, узнав, что бинокль сломан.
Счастье повисло на волоске.
Пришлось лихорадочно собирать деньги. Лёша без конца выпрашивал на кино и на мороженое. А у Шурки дома часто бывало так: сорок копеек на краю стола и записка: «Пообедай сам».
Копейки без остатка шли в общую кассу, но Лёша заботливо подкармливал Шурку колбасой, булкой с маслом и пряниками.
И долгожданный день наступил. После уроков два приятеля забрались на чердак соседнего дома. Из чердачного окна, выхватывая друг у друга из рук пупырчатую на ощупь драгоценную тяжесть, они совершали открытие за открытием...
Решено. Завтра же отправить письмо — пусть высылает бинокль.
С этой мыслью Шурка и уснул.
Сочинение письма отняло неожиданно много времени. Когда писал открытку сестре — много не раздумывал. А тут заедали сомнения — то грамматические, то по существу дела.
Шурка вздыхал: вот бы можно было передавать мысли на расстояние, из головы в голову...
«Лёша, здорово!» — написал он на самом верху страницы. После долгого размышления появилась вторая строка:
«Лёша, тут здорово!»
Шурка прочитал обе строки и рассердился. Не успел начать, а уже не поймёшь, где «здоро́во», а где — «здо́рово». Крупно, с нажимом он поставил ударения.
Однако, как тут здорово — Шурка выразить не умел. Великолепие мира стояло у него перед глазами, но не желало заталкиваться в письмо. Тогда он вздохнул и прибавил:
«Но я без тебя скучаю».
Это Лёшка почувствует! Сам небось тоже скучает. Ладно, пора переходить к делу.
«Лёша, пришли мне в посылке наш бинокль, - Очень нужно. Тут не пропадёт. Я назад привезу и не поцарапаю. Честное слово».
Шурка остановился, задумался. Посылка-то не письмо. Посылки по документам получают. Кажется, паспорт надо?
Шурка пошёл искать Лайне Антсовну.
Как два серьёзных человека, они обсудили со всех сторон возникшую трудность. Решили, что посылка должна идти на имя Лайне Антсовны. Так надёжней. Она получит и отдаст Шурке.
Всегда бы так можно было говорить со старшими!
Генкино поражение оказалось важным событием в жизни второго отряда. Когда наутро, в виде опыта, Брыкин попытался обидеть Вадика, самого тихого и маленького во всём отряде — Вадик сжал кулачки, сощурил глаза и предупредил:
— Что, тебе мало было? Мы ещё добавим!
Брыкин вздрогнул от этого неожиданного
«мы». Он обожал слово «мы», когда с подчинённой оравой шёл «брать за жабры» кого-нибудь. Но вот дело обернулось так, что «за жабры» могут взять его самого.
После целого часа тяжёлых раздумий он подошёл к Шурке, осторожно хлопнул его по руке и сказал, заглядывая в глаза:
— Слушай, хватит ерунду разводить, давай мириться! Уговор для начала такой: ты пока будешь командир, а я — твой адъютант....
В предложении была дипломатическая тонкость. Брыкин надеялся, что Шурка, по своему великодушию, предложит в ответ должность начальника штаба.
Шурка, однако, недоверчиво оглядел Брыкина и хмуро заметил:
— У адъютанта, знаешь, какая дисциплина должна быть? Во!
Генка скис.
— Да я — что? Разве я не могу? Я тоже могу — во!
Вечером, после отбоя, едва только ребята улеглись, Шурка внятно сказал:
— Гена, выключи, пожалуйста, свет!
Брыкин, без единого слова, выбрался из постели, щёлкнул выключателем.
Шурка задремал... И вдруг открыл глаза — наступила полная тишина.
Он сел в постели, спустил ноги на пол. Тихо открыл окно, но тут — дёрнуло его обернуться! Приподнявшись на локте, широко открытыми глазами смотрел на него Серёжа.
Шурка рассердился, перемахнул через свою постель, присел возле Серёжи на корточки.
— Ну, что ты? Все спят, и ты спи!
— Шурик, — зашептал Серёжа. — Не думай, я никому не скажу. Ты часто так?
Шурка был польщён, ему не хотелось признаваться, что он и не собирался лезть в окно. Он неопределённо мотнул головой, пожал плечами.
— Шурик, ты не сердись! — захлёбываясь, шептал Серёжа. — Я долго не засыпаю, мне всё разные фантазии в голову приходят. Ты знаешь, у меня в городе какая жизнь? Вот мы сидим в гараже — две недели, месяц, два месяца! Краска, бензин, дым. Отец меня гонит, а я — назад. Наконец — ура! — готово. Залезаем в машину — за сто, за двести километров несёмся куда глаза глядят! Я прилипну к стеклу. Всё мимо летит. Вот лес — и нет леса, вот в горку, вот под горку; вот мостик, ребята рыбу ловят. Они мне завидуют, а я — им. Хочется остановиться, посмотреть, побегать — куда там! Для отца остановка — пропавшее время. Так у меня полжизни в машине прошло, — со вздохом заключил Серёжа.
