— Спасибо. — Отец с мамой тоже подняли свои.
Отец выпил сразу всю рюмку, а Георгий Никанорович с мамой отпили по маленькому глотку и поставили на стол. Карпов снова налил отцу, и он теперь не торопился осушить свою рюмку.
— Ничего? — спросил Карпов у родителей, которые по-прежнему молчали.
Да что они, говорить разучились? Как им не стыдно все время молчать!
— Замечательное, — сказал отец, — напиток богов, а не вино!
— Какой букет! — поддержала его мама. — Никогда не пила такое… Изумительное!
— Ну, бывает и получше, — заметил Карпов, — да кто теперь понимает толк в настоящем вине? Людям нужно, чтобы было покрепче, — напиться, надраться, извините, до потери человеческого облика, до уровня свиньи. А ведь вино существует для украшения жизни, для радости…
— Очень верно. — Отец снова коснулся губами рюмки.
— Как у вас здесь!.. — сказала мама, глядя в сад. — С утра до вечера можно смотреть на море — и не надоест: все время меняется и всегда оно прекрасное.
— Да, у нас неплохо, — проговорил Карпов, — свой микроклимат — вот эти горы защищают городок от холодных ветров с севера. Сухо и тепло. И земля хорошо родит, если воду провести. И берега, как вы могли убедиться, удобные для купания — не сразу обрываются…
Он говорил, и Одик чутко прислушивался к каждому его слову и с острым интересом поглядывал на Виталика, который то появлялся, то исчезал на террасе, однако по-прежнему не выказывал ни малейшего желания подружиться с ним.
Потом отец принес коробку с югославской сорочкой, и Карпов потрогал тонкую сверкающую ткань.
— Хороша! — Глаза его зажглись.
— И гладить не надо, — сказала Лиля, — выстирал в пене «Новость», отжал, повесил просохнуть — и готово. Модно и красиво. А воротник не будет мал?
— Нет, сорок четыре — в самый раз.
Карпов выпрямился, отпил немного вина и рюмкой показал через окно на стену в их комнате, где висел яркий эстамп — женщина в пестром платке.
— Узнаете?
— Да как вам сказать… — замялся отец.
Карпов был деликатен и не стал их мучить.
— Сарьян. Подлинный. Портрет восточной женщины, внизу собственноручная подпись есть, жаль, что карандашом, но все-таки… Ненавижу подделки.
— Понимаю вас, — сказал отец.
— Привез из Москвы один человек, по рекомендации которого у нас жил Геннадий Вениаминович.
— А у нас было море Айвазовского, — сказала вдруг Оля, — если б не оно…
— Помолчи, пожалуйста, — попросила мама.
Одик притих. Он был в каком-то оцепенении. Он вдруг понял, что раньше ничего не знал о жизни. И все, что с ним было до приезда сюда, — все это была не жизнь. Он вышел в сад, в его зыбкий зеленый сумрак. Здесь было прохладно и тихо. Одик, свесив голову, задумался. В это время где-то вблизи, за оградой, раздались ребячьи голоса, смех, и вдруг в его щеку с силой ударилось что-то тяжелое и студенистое. Левый глаз остро защипало. Под ноги плюхнулась прозрачная трясущаяся жижа.
— Ма! — закричал Одик и, закрыв рукой саднящий глаз, бросился к дому. — Меня кто-то ударил! — Губы его скривились.
— Опять эта банда! — сказала Лиля. — Какие сейчас жестокие, бесцеремонные мальчишки! Идем скорей сюда, я тебе промою лицо.
— Это они медузой бросились, — сразу определил Виталик. — Надо, в конце концов, проучить их… Чтобы знали, как бросаться и кричать под окнами.
Больше до самого вечера неприятностей не было. Укладываясь спать, Одик слышал частые, шипучие, как газировка, всплески волн и легкие, без особых переживаний и волнений, вздохи моря, теплый шорох листвы в саду, видел тонкие лунные блики на застекленном портрете восточной женщины. Проснулся он в полночь от чьих-то криков и оглушительных выстрелов, прогремевших где-то недалеко. Он вскочил с постели, вскинул голову, сжал в руках подушку. Прислушался. Все в комнате глубоко спали. Выстрелы смолкли. А может, они приснились ему?
Одик потер лоб, лег и тут же заснул.
Проснулся Одик от тихого шепота:
— Вставай, Лень… Идем к морю!
— Дай хоть на отдыхе поспать. — Отец отвернулся, и полная щека его, как блин, отдавилась на подушке.
Ну что мама пристала к нему?
Комната была наполнена ярким светом и запахом моря. За окнами заливались птицы и доносилось странное сердитое бормотание.
— Ма, я с тобой пойду, — вдруг отозвалась шепотом Оля и тотчас выпрыгнула из-под одеяла.
— Спи, — приказала мама. — Тебе надо спать.
— Ну, ма, — захныкала сестренка (ага, и она способна хныкать!), — я уже выспалась.
— Ну хорошо, только тихо… Одика не разбуди.
«Все правильно, — подумал Одик, — отец в отпуске, я — на каникулах, надо же хорошенько отдохнуть».
Он поудобней расположился под одеялом, послушал тоненький свист из приоткрытого отцовского рта и тотчас забылся. Мама с Олей, вернувшись с моря, разбудили их.
— Вставайте, бегемоты… Сколько же можно!
Отец умолял хоть на полчасика еще оставить его в покое. Одик валялся под одеялом из солидарности с ним. Вот Георгий Никанорович удивился бы, узнав, что они еще дрыхнут!
Прежде чем встать, отец долго сидел на тахте, тер сонные глаза и зевал, и со сна лицо его казалось еще толще и круглее. Вид у него был довольно разбитый, и во дворе, над цементным углублением, он нехотя плескал на лицо холодную воду из крана.
— Ма, — спросил Одик за завтраком, — ты что-нибудь слышала ночью?
— Нет, но на пляже говорят, что хотели ограбить магазин подарков. Да кто-то помешал.
Одик поежился: здесь так уютно и тепло, так пахнет морем и цветами — и вдруг эти грабители, эти выстрелы.
После завтрака все собрались к морю, но Одик задержался.
— Идите, я догоню, — сказал он.
А сам бросился искать Виталика. Может, тот, боясь отказа, стесняется первым подойти к нему, старшему?
Виталик сидел у каменного сарая и ножом чистил тоненькую морковку.
— Виталик, пошли с нами к морю, — сказал Одик.
Тот покачал головой:
— Мне нужно клубнику полоть, мама просила, а то дядя Ваня сегодня на дежурстве, а Пелагея у нас нерасторопная.
— А кто она?
— Тетка… Работает у нас… Но, как говорит папа, не очень утруждает себя.
В это время опять раздалось странное злое бормотание.
— Кто это? — Одик почувствовал легкую дрожь в теле: после ночных выстрелов он был немножко настороже.
— Индюки. Идем, покажу.
Виталик повел Одика по дорожке, посыпанной морским гравием. То и дело наклоняя головы, стукаясь лбами о плоды зеленых еще гранатов и абрикосов, подлезая под виноградные лозы, обходя ароматные клумбы с цветами, они пришли в конец сада. Там в загончике из проволочной сетки расхаживали индюки. До чего же это были отвратительные создания! Не лучше кондоров, питающихся падалью. Ходят надменно, шеи голые, розоватые, а под клювом болтается какая-то красная сопля. И, судя по их неприятному скрипящему бормотанию, они были недовольны решительно всем в этом зеленом благоухающем мире.
— Они очень хрупкие и нежные, — сказал Виталик, — за ними надо следить.
Вынырнув откуда-то из-за деревьев айвы, к ним подошла кособокая старуха в черной юбке и грязной кофте, из драных рукавов ее торчали голые локти.
— Здравствуйте, — сказал Одик и посмотрел на Виталика.
— Почему ты плохо убрала загон? — спросил мальчик. — Вокруг помет, и вода уже на самом дне… Ведь папа тебе говорил.
— Сейчас уберу. — Тетка с пустым ведром пошла к крану. Из старых брезентовых туфель мелькали в продранных чулках пятки.
— Это Пелагея? — шепотом спросил Одик. — Чего она так ходит?
— Спроси у нее. Ты когда-нибудь летал на вертолете?
— Нет.
— А я несколько раз. Вдоль побережья. Говорят, это совсем неопасно. Папу пригласил капитан ледокола «Витус Беринг».
Одик с уважением смотрел на него.
— А-а… почему капитан?
— Потому что папин дом отдыха называется «Северное сияние» и принадлежит полярникам…
И Одик узнал, что их здравница чуть ли не самая богатая на всем побережье: у каждого отдыхающего отдельная комната, кормят обильно и разнообразно и культурный досуг отдыхающих проходит на высоком уровне — ни один столичный артист, гастролирующий по югу, не минует «Северное сияние», потому что их тут не обижают…
«Живут же люди!» — подумал Одик и спросил:
— А папа тебе денег дает?
— Каких денег?
— Ну на мороженое там… На кино… Мало ли на что…
— А как же! — Виталик с иронией посмотрел на него. — И папа дает, и мама, иногда даже просить не надо, сами…
— И много?
— Сколько потребуется… Ну конечно, десятку я у них не попрошу, но трешку могут дать, если захочу купить что-нибудь в магазине.
— Это я понимаю! — Одик поскучнел, подавил вздох и с острой завистью посмотрел на Виталика. — Отец, наверно, много получает.
