читает свои стихи.
«Ну, – думаю, – напугала. Сумела. Молодец! Сейчас ты у меня тоже вздрогнешь».
И это не потому, что я какой-нибудь кровожадный, это оттого, что во дворе папа бегает с ружьем, того и гляди за угол заглянет. Так что терять мне было нечего, и я пошел. Прямо мимо забора, по освещенному неверным лунным светом пространству. Стихи прекратились… А сзади мне в спину Витька дышит и спотыкается.
Из-за забора голосом Марии спрашивают:
– Господи… Это что?
А я тогда обнаглел, от холода или от страха, и нахально отвечаю:
– Аура… дяди Тома.
Ну так как я негр.
И побрел дальше с трясущимся Витькой за спиной.
А там, за забором, уже громко икают. Только воды поблизости нет. За водой нужно в дом бежать. Так что обошлось без уточняющих вопросов.
Проскользнули мы в дом, я чулок быстро с головы содрал и сразу хотел дать Витьке в морду.
– Потом, – шепчет Витька. – Разберемся потом. Сам подумай, как это, когда все во дворе, а нас нет?! Заподозрят, вычислят, убьют. За одни только помидоры казнят…
В общем, Витька прав. Переоделись мы быстренько в свою одежду – и на улицу. Витька грим, конечно, с лица стер, так что не подкопаешься…
А во дворе трагедия! Дядя Витя слез со штакетника и никак не может объяснить, зачем он на него взгромоздился. Рубашка у дяди Вити на животе расстегнулась, волосы на голове приподнялись и вокруг лысины почетным караулом стоят, руки дрожат, но обломок палки не выпускают. Папа, выставив ружье, как в плохих детективах, нервно кидается на каждый шорох, того и гляди пристрелит замотанную в одеяло Сашку, которая перемещается у него за спиной.
«Ну, – думаю, – нужно срочно разряжать атмосферу, а то папа разрядит ружье в какого-нибудь подвыпившего прохожего».
– А вдруг показалось? – спрашиваю невинным голосом.
– Да, – вставил Витька. – Вдруг?
– Негры! – наконец прорвало дядю Витю. – Тут стояло! И тут! Карлик и мавпа! 2
Он ткнул в землю обломком палки, где на самом деле никогда ничего не стояло. Если бы мы с Витькой тут «стояло», мы бы сейчас бездыханные и некрасивые тут «лежало», расплющенные боцманской дубиной.
– Не знаю, что там стояло, – папа как-то странно поглядел на дядю Витю, – а я лично видел цыганку с цыганенком. Тогда я выбил окно и спросил, что им надо. А они игнорировали…
Дядя Витя с трудом выдержал многозначительный папин взгляд и неожиданно взорвался:
– Да! Да! Может, когда-то в Сингапуре. Ну и что? Был я знаком с одною, як вы кажэтэ, цыганкою! Тилькы вона була не цыганка, а мулатка.
Тут нам с Витькой как-то стало неуютно – мулатка из Сингапура!
– Так шо вона, по-твоему, сюды прыйыхала? – спросил дядя Витя у всех.
Все пожали плечами, один только папа продолжал качать пальцем перед носом дядя Вити, что, должно быть, обозначало: знаем-знаем мы вашу военно-морскую выправку и как вас любят женщины…
– Да ты, Паша, сказывся, – схватился за голову дядя Витя, – колы цэ було. Ну и шо, як що мэнэ заставлять платыть алименты, я буду, Паша, я нэ такый… Я заплачу, Паша, но тилькы николы, Паша, я нэ буду довбасыты свою сардынку гилякою по маковци!
Волосы на голове у дядя Вити окончательно вздыбились, и он перешел на украинский язык.
А потом стало тихо. И в этой тишине было слышно, как где-то далеко прогремел по рельсам поезд. На реке Самарке взвыла сирена – швартовался теплоходик. И дядя Витя грустно так сказал:
– Як бы прыйыхала… Тилькы так нэ бувае, Паша.
И, вздохнув, вытер тыльной стороной ладони пот со лба.
И мне сразу стало ясно, что на какую-то миллионную долю секунды дядя Витя засомневался… Ему вдруг представилось, что, может быть, действительно та самая мулатка… сардинка… Но так не бывает. И дяде Вите стало очень печально. Потому что здесь, у нас в стране, у дяди Вити почему-то не было семьи. И может, из-за той мулатки, которую он не смог позабыть… Вот что мы с Витькой наделали – влезли в душу хорошему человеку. Знать бы, так перекрасились бы в китайцев… Наверно, китайские наши лица не вызвали бы травмы в душе боцмана. Если, конечно, он не…
– Труп! – вдруг прошептала Сашка, прячась за папину спину.
Папа пошатнулся.
Дядя Витя нервически хохотнул:
– Хе-хе… Где?
Я сразу понял все и тоже похолодел: это папа, близорукий мой папа, пристрелил вместо меня постороннего человека.
– Вон! – ткнула пальцем в заросли малины Сашка и заплакала.
– Мама! – простонал Витька с надрывом, как в мексиканском многосерийном фильме.
– Папа… – прошептал я, и у меня тоже на глаза навернулись слезы.
Теперь его – в полосатый костюм, в наручники его, в красивый милицейский автомобиль… Что ты, Витька, наделал?! Или ты, Витька, Тарас Бульба, который своего сына… отца… Или кого он там?!
И действительно, шагах в десяти на траве валялось поникшее тело трупа ни в чем не повинного человека. Несчастной жертвы в виде женщины.
Дядя Витя, как увидел, что труп женский, в лице переменился.
– Нэвжэ? – прошептали его губы.
Представляете, что он подумал? Что именно ее, сардинку!
Папа посмотрел на меня, на свои руки, сжимающие оружие, и разжал пальцы… Он брезгливо поморщился. Ружье полетело в траву. Боцман опять нервически хохотнул… Всем стало страшно, как в кино. Нет, хуже, потому что не выключить.
– Что здесь происходит? – раздался со стороны калитки деревянный голос Марии Переваловой. – Стреляли?
Тщательно выговаривая слова, студентка филологического факультета приблизилась к нам, наступила на застреленный организм и остановилась.
– Тут двое не пробегало? Та-а-аких черненьких, в шляпе, таких ма-а-аленьких? – И студентка показала краешек ногтя, размером не больше мышиного ребенка.
– Хе-хе-хе… – хохотнул дядя Витя и, глупо улыбнувшись, попросил: – Уберите ногу с трупа, пожалуйста…
– Может, он еще живой? – с надеждой в голосе добавил папа. – Она!
– Может, она еще дышит? – пролепетала Сашка, захлебываясь слезами.
– Может, ей искусственное дыхание… – вспомнил я.
– Как вы… – студентка поглядела в смеющееся лицо боцмана, – вы сказали… трупа?! – И перевела взгляд себе под ноги.
Перевела она этот самый свой взгляд и, слабо пискнув, грохнулась на траву в обморок. Вот тебе и стишки… Разлеглась рядом с покойником, мешая тому дышать.
– В обморок… – рассмеялся странным голосом папа. – Кто еще? Все в обморок. Все!
И тут Витька сказал такое, что я действительно тоже чуть не загремел в обморок.
– Наша мама, – сказал Витька и побледнел.
У меня изморозью покрылась спина: как же я сразу не разглядел мамино платье? Значит, она вечером приехала сюрпризом из Кисловодска и наткнулась в саду на папину пулю?!
Ну, тут папа бросился к покойнику! Тут мы все бросились в надежде на чудо. И представляете – свершилось!
– Наташкино платье, – прошептал папа, поднимая с земли мамино праздничное платье. – Сам дарил. Не-е-ет… Сам деньги давал. Но откуда?!
И тут до меня дошло, как до жирафа, и до Витьки тоже дошло, потому что вижу – он белеть перестал: это же то самое платье, в котором Витька изображал Анжелику. Или мулатку?
Знаете, как сразу у меня легко сделалось на сердце? Будто камень с души свалился… Честно. Сразу так захотелось вмазать Витьке в глаз, что просто руки зачесались.
«Ну, – думаю, – ты у меня алфавит забудешь и до пенсии вспоминать будешь, как отдельные буквы называются!»
И вмазал бы, да сейчас нельзя, поскольку все и так нервные, как я не знаю что…
Потом мы откачивали Марию Перевалову. Сначала ее все хлопали по щекам. Затем на этот шум подошел Петька-радиотехник и сказал, что с некоторых пор он лучше знает, что Маше нужно. Оказывается, дуть на нее нужно. Петька стал дуть, и Машка очухалась. Очухалась и стала доводить папу до ужасного состояния своими расспросами о том, куда мы
