подмигнул и осведомился:
— Готов к приему моих почетных гостей?
— Так точно!
Живчик вскочил, вовсю виляя хвостом.
Первый помощник тоже спрыгнул с парома и по-мог капитану положить доски через уступ между бортом и причалом.
Первой спустилась мама и пошла по причалу в мою сторону. На ней была зеленая летная форма. Каштановые волосы собраны в аккуратный пучок, улыбка искренняя, веселая. Она устала, похудела, но выглядела счастливой.
Тут я не удержался. Побежал к ней, а Живчик — следом. С разлета кинулся ей в объятия, почувствовал на макушке ее поцелуи. Прижался покрепче. От нее пахло мамой.
— Я так по тебе скучала, — шепнула она мне в самое ухо.
— Я тоже, — выдавил я.
Она чуть отстранилась, заглянула мне в глаза.
— Ты готов?
Я крепко сжал губы и нервно кивнул.
Мама отошла, поднялась обратно на борт. А через миг с парома сошел мужчина. Постоял, пытаясь поймать равновесие на шаткой платформе.
Я сощурился, потому что полуденное солнце светило очень ярко, попытался во всех подробностях рассмотреть того, о ком думал не переставая, все эти последние месяцы. Высокий, как раньше, но очень худой. Одет в привычную военную форму.
Папа медленно спустился по деревянному настилу, в руке у него была черная трость. Когда он шагнул на причал, раздались аплодисменты. Папа улыбнулся, глаза рыскали по толпе. И вот он увидел меня.
Сделал шаг. Потом еще один, осторожно сокращая расстояние. Мама страховала его со спины.
Тут я не выдержал. Посмотрел вниз. Подметил блеск металла под армейскими брюками. Сглотнул, поджал губы, чтобы они не дрожали.
Вот она, правда. Папа мой был спортсменом. Двигался легко, плавно. А этот человек передвигался медленно, неуверенно. Было видно, что каждый шаг дается ему с большим трудом.
Я внутренне съежился.
И вот папа уже стоит передо мной.
Я не мог двигаться. Говорить. Я отвернулся.
— Джейк, — позвал он.
Я узнал его голос. Медленно поднял голову, заглянул в глаза. Те же, прежние, голубые. Знакомые черты. Линия скул. Прямой нос. Каштановые волосы, густые, короткие.
Родное лицо.
— Папа! — выкрикнул я.
Он выронил трость, и я бросился ему в объятия.
Мне было не сдержать слез. Я чувствовал запах пота от его шерстяного кителя, ощущал щетину у него на щеке, а главное… обнимавшие меня руки. Все страхи и тревоги улетели с морским ветром. Все это неважно — он остался моим папой.
Живчик коротко тявкнул. Папа выпустил меня, хрипло усмехнувшись, и посмотрел на мою собаку.
— Полагаю, этот мохнатый и есть Живчик.
Так здорово было слышать его голос — привычный, прежний. Я утер глаза.
— Ага. Правда, он славный? — ответил я и погладил Живчика по голове.
Папа вытянул руку — познакомиться. Живчик обнюхал его, потом лизнул папе пальцы и подсунул голову ему под ладонь. Папа улыбнулся. «Класс», — подумал я. Мне так хотелось, чтобы они стали друзьями!
— Моя очередь! — заявила Хани, подошла и обвила сына руками.
Я почувствовал, как мамина рука легла мне на плечи. И в этот миг понял, что все будет хорошо. Мы одна семья. Мы вместе. Остальное неважно.
Праздник прошел замечательно. Все так радовались папиному возвращению! Многие здесь знали его, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас.
Мейсон и Лоуви слегка смутились. Дело в том, что они же все лето восхищались папиным журналом наблюдений. Он для них был такой Оби-Ван Кеноби, наставлявший словом и делом.
— Да, пап, — сказал я, жестом подзывая Мейсона и Лоуви, — это мои друзья.
— Приятно познакомиться. — Лоуви протянула ему руку.
— Добрый день, сэр, — поздоровался Мейсон и откашлялся.
Папа улыбнулся.
— Знаю, рассветный патруль. У меня такое ощущение, что мы уже давно знакомы.
Мейсон и Лоуви улыбнулись.
— Человек может считать, что ему повезло, если за всю жизнь он найдет одного настоящего друга, — сказал папа. — А ты уже нашел двух. Этим надо очень дорожить.
— Мы прочитали ваш журнал и тоже стали такие вести, — сообщила Лоуви.
— Что, правда? — Папа посмотрел на меня.
Я ухмыльнулся.
— Да, пап. Хани дала нам по тетрадке и велела все записывать. Лоуви у нас настоящий художник. А Мейсон — мистер Гугл. Собирает интересные факты.
— А ты? — спросил папа.
Я пожал плечами.
— Я неплохо рисую. А вот пишу так себе. И вместо журнала писал тебе письма. Рассказывал, что мы делали и видели. — Я смущенно пожал плечами. — Так было интереснее.
— Я с тобой не согласен.
Улыбка моя погасла.
Папа улыбнулся.
— Мне кажется, ты очень здорово пишешь. Дай покажу тебе одну вещь.
Он засунул руку в сумку, вытащил записную книжку в коричневом кожаном переплете. Вручил ее мне.
Я осторожно взял ее, провел рукой по гладкой коже. На переплете красно-бело-синими буквами было выведено мое имя: «ДЖЕЙК ПОТТЕР». В такой же книжке вел свой журнал мой папа.
— Ты даришь мне журнал?
— Открой его.
Я медленно, завороженно открыл книжку. Там уже были записи и рисунки. Я поднес их к глазам и тут же узнал, чьих это рук дело. Мой почерк. Мои картинки.
Я озадаченно посмотрел на папу.
— То есть это мои письма…
Папа кивнул.
— Я их сохранил. Все до последнего. Отдал переплести. — Он протянул руку, ласково сжал мне плечо. — Джейк, твои письма подарили мне надежду. Твоя вера, твои рассказы про остров, твое особое умение верить в лучшее. Ты спас мне жизнь, сын.
Гости разошлись только на закате. По воде бежали, мерцая, яркие оранжевые, алые и золотые полосы. Настал конец этого замечательного дня. Пора было уезжать.
Родители поднялись на паром первыми. Живчик, на поводке, прыгал у моей ноги. Он не хотел, чтобы его забыли. Все кончено — осталось только попрощаться.
Мейсон с Лоуви дошли со мной по причалу до самого парома. Дальше им было нельзя.
— Ну вот и все, — сказал я и засунул руки в карманы.
Мы все лето болтали не переставая, а тут вдруг оказалось, что никому не подобрать нужных слов.
Взгляд мой скользил по ярко-зеленой поверхности болота, упиравшейся в стену из высоких деревьев. Пахло илом, ветерок с океана касался моей щеки. Тяжело было уезжать с острова Дьюис. Завтра утром я уже не проснусь в знакомом лофте, не пойду в рассветный патруль, не поеду на электромобиле выполнять бабушкины поручения и встречаться с друзьями. Не буду искать интересное, показывать Хани свой журнал… Я сглотнул.
— Вы, наверное, от меня такого не ждете — я же сын военных, но… я не люблю прощаться.
— А мы и не прощаемся, — возразил Мейсон. — Ты же будешь жить в Чарлстоне. Во прикольно-то!
— Уверена, что
