— Не стоит тебе ходить наверх.
Джонни кивнул. Он перенёсся в какой-то странный, одинокий мир, где всё казалось ненастоящим, даже смерть Рэба.
Служанка вошла на цыпочках. Она несла доктору поднос с едой. В полном изнеможении молодой человек упал в кресло, опустив свою русую перевязанную голову на руки.
— Ты помнишь тот вечер, — сказал он, — когда «наблюдатели» встретились в последний раз? Джеймс Отис пришёл туда незваный. Всего, что он говорил, я не запомнил, но от некоторых его слов у меня пошли мурашки по спине.
— Я никогда не забуду. Он говорил… чтоб человек мог выпрямиться во весь рост.
— Да. И что кое-кому придётся погибнуть ради того, чтобы другие могли встать во весь рост. Многим ещё предстоит отдать свою жизнь за это! А сколько уже погибло! Пройдёт сто лет, и двести лет, а люди всё ещё будут умирать во имя свободы. Дай бог, чтобы такие люди никогда не переводились! Такие люди, как Рэб.
Молчаливая женщина снова вошла. Она приготовила доктору омлет и молча поставила его перед ним.
— Будьте добры, принесите сверху ружьё, — попросил он.
Она кивнула и пошла исполнять его просьбу. Доктор Уоррен принялся есть. У врачей особый навык, и горе не лишает их аппетита.
— А ты не можешь есть, мой мальчик?
— Нет ещё.
— Попробуй поспать.
— Нет.
Джонни шагал из угла в угол. Он был так ошеломлён, что почти ничего не чувствовал. Потом, потом, говорил он себе. Завтра, послезавтра. Тогда я, может быть, пойму, что Рэб умер. Но сейчас мне ещё не больно. А вот на будущий год, всю жизнь…
Взгляд его упал на мушкет. Он взял оружие в руки и подошёл с ним к окну, разглядывая и ощупывая усовершенствования, сделанные Рэбом. Рэб так ни разу из него и не выстрелил. Не пришлось. Доктор Уоррен стоял рядом.
— Положи ружьё, Джонни. Сюда, возле окна. Теперь дай сюда свою правую руку, вот так.
Джонни уже перестал стыдиться своей обожжённой руки. Он протянул её вперёд и почувствовал, как прохладные, чистые руки доктора сгибают и крутят ему пальцы. Он стиснул зубы.
— Джонни, с рукой совсем не так плохо, как ты думаешь. Это ведь ожог, правда?
— Да.
— Только сейчас, когда ты занимался ружьём, я и мог разглядеть её хорошенько. Ты её держал вытянутой, пока она заживала?
— Нет.
— Верно, твой хозяин призвал какую-нибудь знахарку лечить тебя?
— Ну да, бабку.
— Ох, уж эти мне бабки! Любой бостонский врач знает… Ты понимаешь, большой палец загнулся не оттого, что он был так уж основательно повреждён, а просто из-за рубцов.
— Как так?
— А вот так. Если ты не боишься, я могу перерезать рубец и освободить большой палец.
— И моя рука будет живая, как раньше?
— Я не хочу обещать слишком многое. Не знаю, сможешь ли ты вернуться к своему ремеслу. Впрочем, в ближайшее время и Поль Ревир не будет делать серебряных вещей.
— А ружьё я смогу держать?
— За это я, пожалуй, поручусь.
— Ну, так серебро пусть подождёт. Когда вы можете приступить, доктор Уоррен? Я не боюсь.
— Я сейчас позову кого-нибудь из пивной, чтобы подержали тебе руку.
— Зачем? Я и сам её буду держать спокойно.
Доктор тепло взглянул на него:
— Верю, что можешь. Пойди пока прогуляйся на воздухе, а я между тем приготовлю инструменты.
Джонни вышел на поляну и стал глядеть кругом.
— Цып-цып-цып! — звал женский голос.
Из коровника слышалось, как звенит молоко, ударяясь о стенку ведра. А вот металлический звук. Опытным ухом Джонни сразу уловил, что где-то работает оружейный мастер.
Донёсся запах вспаханной земли и клейких почек. Где-то жгли кустарник. Ноздри у Джонни затрепетали. Ему казалось, что он чует вчерашний порох. День близился к концу.
Зелёный весенний день, полный грёз о будущем и пропитанный кровью.
Это его страна, его народ.
Тут всё его — и мычащая корова, и человек, который её доит, и цыплята, прибежавшие на зов, и женщина, их зовущая, и благоухание вспаханного поля, и сам пахарь. Искусные руки невидимого оружейного мастера — это его руки. Старуха, кидающая камнями в ворон, чтобы они не каркали над ней, не дразнили её, — это его старуха, и вороны тоже его. Дым, поднимающийся от очагов, — он шёл словно из самого сердца Джонни.
Сегодня он неуязвим. Ни смерть Рэба, ни нож хирурга не в состоянии были причинить ему боль. Завтра, послезавтра — другое дело, но сегодня ему всё нипочём!
Издалека, но всё приближаясь, на дороге, ведущей в Менотоми, раздалась барабанная дробь. Это возвращались бойцы из Чарлстона. Джонни остановился, повернул голову. Завизжала флейта. Флейтист был из рук вон плохой. Да и песенка сама дурацкая, а вместе с тем звуки её радовали сердце Джонни. Янки Дудл — в который раз — отправлялся в город.
А кругом в деревне царила тишина. Музыка, негромкая, как стрекотанье сверчка, заполняла эту тишину. По дороге шагали двадцать или тридцать человек, усталые и ободранные. Иные были в крови. Никаких мундиров. Оружие — самое разнообразное. Длинная полоса, оставленная заходящим солнцем, освещала их лица и делала их всех похожими друг на друга. Худые, как и полагается янки. Скуластые. Полные решимости. Усталые люди шли не в ногу, но Джонни в движении стройных, свободных тел улавливал единый ритм. В плечах и подбородках — спокойная уверенность. Вот таким был и Рэб.
Земля Новой Англии, да родит она вечно, поколение за поколением, таких людей, всегда готовых взяться за оружие в борьбе за справедливое дело!
Тут же, за колонной пеших людей, катилась старая карета, в которой ехал их командир. Ибо кто не мог идти в бой пешком, садился на коня, кто и верхом не мог — ехал в повозке.
В ветхой коляске ехал дед Силсби, положив поперёк колен своё старое ружьё.
Джонни хотел было подбежать к нему и крикнуть.
«Дед, дед, вы не знаете… Рэб умер!»
Но он знал, что майор не остановится. Надо было вести бойцов в Кембридж, на осаду Бостона.
Рэб умер. И ещё сотни людей должны умереть, но дело, за которое они сражались, не умрёт никогда.
ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК МОГ ВЫПРЯМИТЬСЯ ВО ВЕСЬ РОСТ
Лорд Норс — тогдашний премьер-министр Великобритании
Перевод В. Корнилова.
Перевод М. Зенкевича.
Рабский труд существовал в североамериканских колониях с давних пор, причём рабство «белых» возникло ещё раньше, чем рабство «чёрных», и сохранялось до времён Войны за независимость. Белый раб не был закабалён ложизненно, он заключал с хозяином контракт, теряя на несколько лет всякие гражданские права.
Эсквайр (буквально: щитоносец) — почётный титул, которым в Англии и Америке наделяли лиц образованных, состоятельных, занимающих заметные государственные должности и не имеющих никаких других отличительных званий.
Игра слов. Фамилия Lyte произносится так же, как light — свет.
Болотистая местность, на которой расположен Бостон, сделала необходимым устройство искусственной дороги.
На улице Дрюри Лейн в Лондоне было расположено несколько театров, в том числе названный именем этой улицы знаменитый театр «Дрюри Лейн» (основан в 1663 году).
Гоблин — по-английски «домовой».
Круг чтения Джонни включает в основном классические произведения английской литературы XVII–XVIII веков. Кроме «Робинзона Крузо» Дефо, здесь есть также эпическая поэма «Потерянный рай» Джона Милтона, поэта времён английской буржуазной революции, «История Тома Джонса, Найдёныша» — роман одного из крупнейших английских писателей XVIII века Генри Филдинга. Перевод «Илиады», который читал Джонни, представляет собой очень свободную обработку древнегреческого эпоса, сделанную видным английским поэтом XVIII века Александром Попом. «Спектейтор» — английский журнал, который в начале XVIII века издавали Д. Аддисон и Д. Стил. Джон Локк, автор трактата «О человеческом разуме», — выдающийся английский философ XVII века. Идеи Локка о государственной и личной свободе оказали большое влияние на вождей американской Войны за независимость. «История Массачусетского залива» принадлежит тому самому Томасу Хатчинсону, который был правителем Массачусетской колонии и неоднократно упоминается в романе Э. Форбс.
Рэббит (англ.) — кролик, заяц.
Колонии на американском континенте принадлежали не только Англии, но также Франции и Испании. Между метрополиями шла постоянная борьба за увеличение своих владений. Особенно острым было соперничество между Англией и Францией.
