Мы встречаемся с ним на мосту. Он останавливается и смотрит на меня так, словно хочет что-то сказать. Радость, счастье так и брызжут из его голубых глаз. Я понимаю его. Если и я готов всех обнять в этот жизнерадостный день, то что же должно происходить в его маленьком чистом сердце? Я ласково улыбаюсь ему, киваю головой и говорю:
— Хорошо жить на свете, братец, а?
Лицо мальчика засветилось ещё больше, но он ничего не сказал. Да и что он мог сказать? Мы и без слов понимали друг друга.
Я шёл не торопясь, а мальчик, будто подсолнух, поворачивал вслед за мной своё круглое личико. А глаза его всё так же излучали счастье, и всё так же казалось, что он вот-вот что-то скажет. Скажет, что очень уж приятно в такой день скакать босиком по мосту да размахивать свежей хворостинкой, что в груди его сейчас слишком тесно и оттуда что-то выпирает, что весь мир прекрасен, что дяденька, которого он встретил на мосту, тоже красивый и хороший, да и вообще все дяди и тёти красивые и хорошие… Он ничего не говорил только потому, что не умел выразить свои мысли и чувства. Да и ни к чему это было — я и так всё понимал. Разве я сам когда-то не был таким, как он? Разве я сам не ощущал радости жизни? Особенно в такой чудесный день.
Я его понимал. Но он, видно, этого не знал: всё глядел мне в глаза, словно чего-то ожидая от меня. Он захлёстывал меня своим счастьем, а я в ответ ничего не мог ему дать. Для него моей приветливой и ласковой улыбки было мало. Я должен ему что-то сказать. Но что? Что ему. сказать, как передать всё, что согревает меня, когда я гляжу в эти по-мальчишечьи светлые глаза? А мне осталось ступить только один шаг — и мы разминёмся. Разминёмся, может, навсегда.
— Как звать тебя? — сказал я, наконец, чтобы только не молчать.
Сказал — и сразу же покраснел: мальчик ничего мне не ответил. Своим детским чутьём он, видимо, понял, что слова эти сказаны так себе, лишь бы что-то сказать. Мало того: лицо его потускнело, даже как-то болезненно скривилось. А потом… потом из груди его вырвался крик!..
Много лет уже прошло с того времени, а голос мальчика и сейчас ещё звенит в моих ушах. Это был невольный, от всего сердца крик детской души. В нём была и обида, и разочарование, и надежда, и горький упрёк нам, взрослым и умным людям.
Только два слова было в этом крике:
— Дядя!.. Шапка!..
Но и этого было достаточно, чтобы понять, хоть и с опозданием, всю ту трагедию, что произошла здесь на мосту в этот радостный летний день.
У мальчика на голове была новая шапка, которую он надел, видимо, в первый раз. Хорошая шапка, серая, добротная. Она охватила не только голову мальчика, но и всё тело и душу. Это ведь она причина того, что сегодня такой чудесный день, а я этого не знал. И солнце так щедро светит только для того, чтобы все издалека могли видеть шапку, а я не заметил её и вблизи. Один, всего лишь один шаг оставалось сделать — и вся встреча пошла бы прахом. Могла ли нежная детская душа стерпеть такую несправедливость, такое холодное бездушие?
И она не стерпела…
Я почувствовал себя очень виноватым и бросился исправлять свою вину.
— Ах, какая у тебя замечательная шапка! — крикнул я. — Покажи, покажи!
Глаза мальчика снова засветились радостью.
Я снял с его головы шапку. Она действительно была ещё совсем новая, даже хрустела в руках.
Мальчик глядел на меня благодарными глазами, как на своего избавителя.
— Какой козырёк! И шнурок! И пуговички две! — старался я. — А подкладка какая чудесная! Кто купил?
— Мамка! — с гордостью ответил мальчик.
С несправедливостью было покончено.
И мы оба, снова счастливые, разошлись каждый своей дорогой.
1937 г.
Мама вынесла Ирочку во двор. Здесь, в тихом уголке» уже стояла её коляска. Тут же была горка жёлтого песка, где играли дети, и среди них — старший брат Ирочки, шестилетний Арсенька.
Ирочка уже дремала; мать сразу уложила её, накрыла коляску от солнца марлей и сказала Арсеньке:
— Присматривай за Ирочкой. Слышишь? Мне надо домой.
Арсеньку, занятого постройкой гаража для своей трёхтонки, конечно, не очень интересовало данное ему поручение. Матери он, однако, ответил:
— Слышу.
Мать ушла в дом. Арсенька продолжал строить свой гараж. Ирочка спала. Всё обстояло хорошо, как и вчера и позавчера. Арсенька был спокоен, и мать не тревожилась.
День так и прошёл бы мирно до конца, но, к несчастью, откуда-то вдруг появился большой мохнатый шмель. Как он сюда попал — неизвестно. Рядом были огороды, росли деревья, лопух и другие растения, а он почему-то уткнулся в каменную стену большого трёхэтажного дома, потом пролез под марлю, в коляску Ирочки, и давай там гудеть грубым, страшным голосом.
Такой мохнатый шмель разбудил бы даже маму, не то что Ирочку. Но ей так не хотелось открывать глаза.
Непрошенный гость вёл себя, однако, всё более нагло. То вдруг в одно ухо загудит, то в другое, то даже к носу проберётся.
Ничего не поделаешь, Ирочке пришлось раскрыть свои синие глаза. Тут она и увидела, что над нею кружит что-то огромное, чёрное и косматое. Когда Ирочка раскрыла глаза, шмель, видимо, подумал, что это два синих цветка, и ему захотелось опуститься на них. Ирочка вскрикнула, замахала руками и сдвинула марлю. Шмель тут же исчез.
Арсенька ничего не видел и не слышал. Строительные работы шли полным ходом: Толя, пыхтя, строил дом, Дима пытался воздвигнуть крепость, Лиля сооружала театр, а Володя кончал рыть подземелье.
Мимо прошёл чей-то папа и спросил:
— Ну-ка, строители, что вы здесь построили? Вот это, например, что? — указал он на постройку Арсеньки.
— Гараж! — с гордостью ответил мальчик.
— Ах, какой замечательный гараж! — сказал дядя.
Его слова не остались незамеченными.
— Я тоже строю гараж! — воскликнул Толя.
— И у меня будет гараж! — присоединился Дима.
— И у меня гараж!
— И у меня…
В один миг и жилой дом, и театр, и крепость, и подземелье превратились в глазах строителей в гаражи. Даже притронуться к ним не пришлось. Вот что значит сильно захотеть!
Но радость длилась недолго. Небо над головами ребят вдруг потемнело- и прямо на гаражи шлёпнулась… Ирочка!
Что тут началось, описать невозможно. Ирочка заплакала изо всех сил — больше, конечно, с перепугу, чем от боли: приземление на гаражи оказалось довольно мягким. Арсенька заплакал оттого, что погиб гараж. Лиля заплакала потому, что коляска больно стукнула её по голове. Только Дима с Володей хохотали, стоя над перевёрнутой коляской. Неожиданно засмеялась и сама виновница происшествия.
И тут же все успокоились. Коляску поставили на колёса, Ирочку — на ноги и сразу приступили к восстановлению гаражей. Арсенька, как ответственный за сестру, хотел было сунуть её обратно в коляску, но получил такой отпор, что был вынужден оставить её в покое.
Таким образом Ирочка завоевала себе свободу, которой до того времени не пользовалась.
Единственный человек, имевший право распоряжаться ею, занялся своим делом. Больше некому было кричать ей: «Нельзя! Иди сюда!» Она стала по-настоящему свободной, и ей очень захотелось громко крикнуть. Она напряглась из всех сил, потянула в себя воздух, присела и так крикнула, что если бы это сделал её тридцатилетний дядя (а это значит в тридцать раз сильнее), то оглушил бы весь дом. А крик Ирочки не оглушил никого, кроме неё самой.
Куда же теперь направиться? Интереснее всего, видно, здесь, где Арсенька и другие дети. Все они заняты делом, копаются в песке. Почему бы и ей не покопаться?
Ирочка подошла поближе и запустила руку в песок. А он, как живой, ускользает между пальцами. Любопытно!.. Ирочка стала подбрасывать песок вверх, и он золотым дождём падал на землю. Дух захватило от радости… Ещё, ещё!..
Но тут послышались со всех сторон протесты:
— Ой, глаза засыпала!.. Дом разрушила!.. Иди отсюда! Не мешай! Нельзя!
Арсенька вспомнил, что несёт за Ирочку ответственность, и принял строгие меры: легонько шлёпнул её по ручкам, стряхнул с них песок и, подражая взрослым, прикрикнул на неё:
— Нельзя! Нельзя!
Снова это вечное «нельзя»! Сами играют, а ей почему-то нельзя.
Где же справедливость?
Ирочка, скривив губы, уже готова была заплакать, но в этот момент Лиля принесла котёнка, чтобы поселить его в песчаном дворце. Плач пришлось отложить: кто же станет плакать, когда рядом живой котёнок! Котёнок ни за что не захотел лезть во дворец, и Лиле пришлось оставить его у себя на коленях.
Ирочку неудержимо влекло к котёнку. Протянув руки и лепеча: «Дай, дай!», она двинулась к нему прямо через все постройки. Правой ногой разрушила гараж, левой — театр, потом споткнулась и упала, уничтожив всё остальное.
