— Неужели тут нет никакого смысла? Не поверю!
Девочки ушли, и Корольков задумался.
Мягкие теплые сумерки ползли на мол с берега, закат медленно отступал перед ними, но Корольков не замечал ни сумерек, ни заката.
Командиром катера он стал совсем для себя неожиданно. В течение нескольких месяцев он был помощником командовавшего катером капитан-лейтенанта Снегирева, выполнял его приказания, следил за тем, чтобы эти приказания выполняли другие, но никаких важных решений ему самому принимать не приходилось. Все важное решал капитан-лейтенант. И вдруг капитан-лейтенант исчез, не вернулся из десантной операции. В самый разгар боевых действий командование катером пришлось принять на себя Королькову.
Королькову шел двадцать второй год, и он очень страдал от своей молодости. Почти все его подчиненные были старше, чем он, и служили на флоте дольше, чем он. Это были славные моряки, они слушались его, относились к нему почтительно и несомненно старались ему помочь. Но он никак не мог отделаться от подозрения, что они, глядя на него, думают: «Эх, молодой человек, рано тебе охотиться за подводными лодками!»
И действительно, может быть, рано? Чем иначе объяснить эту странную неудачу, которая преследует катер с тех пор, как пропал капитан-лейтенант? Немецкая подводная лодка почти каждую ночь проскакивает мимо Песчаной Косы, где, казалось бы, не заметить ее просто невозможно. А вот он не заметил!
— Иванов!
— Слушаю, товарищ лейтенант!
Иванов почтительно вытянулся перед Корольковым. Он был на голову выше Королькова и лет на семь старше его.
— А вдруг вы все-таки проспали ее, Иванов? Ведь бывает же, со всяким может случиться… Вам мало пришлось спать за последнюю неделю… Всем нам так мало пришлось спать… Иной раз сидишь с открытыми глазами, думаешь, что не спишь, а на самом деле спишь… С вами так не было, Иванов?
— Нет, товарищ лейтенант, я не проспал ее, — сказал Иванов твердо.
Корольков взглянул в сухое лицо Иванова, еще похудевшее за эту неделю. Нет, Иванов — опытнейший акустик, проспать он не мог. Кто же тогда виноват? Неужели все дело в том, что катером командует он, Корольков, а не капитан-лейтенант? Как узнать, что сделал бы капитан-лейтенант на его месте?
— Макаров!
— Слушаю вас, товарищ лейтенант!
— Вольно, Макар Макарыч, вольно… Вы, кажется, давно служите с капитан-лейтенантом?
— Пять лет был он моим командиром.
— Пять лет! Это большой срок. За пять лет можно хорошо узнать человека.
— Знаю его, как самого себя. Взгляну на него и чувствую, сердит он или доволен. Он только кашлянет, а мне уж известно — он сейчас скажет, что палуба плохо надраена.
— А вы часто угадывали, что он собирается сделать?
— Часто. Он еще команды не успеет произнесть, а я уж бегу…
— Скажите, Макар Макарыч, как по-вашему, он сторожил бы подводную лодку у Песчаной Косы?
Макар Макарыч взглянул Королькову в лицо таким понимающим взглядом, что Корольков смутился.
— Сторожил бы, — сказал Макар Макарыч. — И в том самом месте, где мы сторожим. Потому что это самое узкое место, и нигде ей иначе не пройти.
— А если бы она там не появлялась?
Макар Макарыч ответил не сразу.
— Он думал бы, — сказал он наконец. — Днем думал бы и ночью думал бы, в море думал бы и на берегу думал бы. Как вы.
— Как я? — удивился Корольков. — И придумал бы?
— Придумал бы. Как вы придумаете.
Быстро темнело. Закат превратился в далекую узкую полоску, ночь дышала над морем, обступила мол со всех сторон. Город исчез во мраке, ни одного огня нигде — и только высоко в небе сияли звезды, разгораясь все ярче и ярче.
Иванов, повернувшись спиной к городу, смотрел за море, туда, где лежал захваченный немцами берег, теперь совсем невидимый.
— Что вы там увидали? — спросил его Корольков.
— Смотрите, товарищ лейтенант, опять этот огонек, — сказал Иванов.
Действительно, там, за морем, сиял огонек, еле приметный, не больше самой тусклой звездочки. Его можно было бы принять за звезду, но нет, это была не звезда. Звезды движутся, а этот огонек вот уже третью или четвертую ночь теплился на одном и том же месте.
— И у нас и у немцев все огни потушены, затемнение, и вдруг — огонь… — сказал Корольков. — Любопытно, для чего немцы зажигают этот огонь? Освещают что-нибудь у себя на побережье?
— Нет, этот огонь слишком высоко в горах и с того побережья не виден, — сказал Макар Макарыч. — Я знаю ту сторону, там горы нависают над берегом. Этот огонь виден только с моря.
— «Когда огонь горит…» — проговорил вдруг Иванов.
И Корольков сразу вспомнил двух девочек, черненькую и беленькую.
— Что вам пришло в голову, Иванов? — спросил он.
— То же самое, что и вам, товарищ лейтенант.
— Мне? — удивился Корольков. — Да, я подумал было… Но ведь мы ничего про этот огонь не знаем.
— Ничего не знаем, — сказал Иванов.
— И все так же непонятно, как было раньше.
— Так же непонятно, как раньше.
Корольков посмотрел на часы, поднеся их к самым глазам.
— Нам пора уходить отсюда, — сказал он.
И прибавил другим, командирским голосом:
— По местам!
Макар Макарыч первый перескочил с мола на катер. За ним перескочил Иванов.
Корольков помедлил еще несколько мгновений на молу.
— «Когда огонь горит…» — повторил он тихонько. — Неужели в этом есть какой-нибудь смысл? Какой?
В этом городе войну с немцами вели все. Даже Петя, маленький Лидин братишка.
Конечно, об этом мало кому было известно. Пожалуй, никому, кроме Лиды и Марьи Васильевны. Да и они знали далеко не все.
Как автоматчик никогда не расстается со своим автоматом, так и Петя никогда не расставался с рогаткой. По правде сказать, он так и называл свою рогатку — автомат. Когда высоко над городом появлялся немецкий самолет-разведчик и, оставляя за собой узенький белый след, начинал кружиться в голубом небе, Петя выскакивал с рогаткой за калитку. Зенитные батареи били по самолету, в небе возникали и таяли белые облачка разрывов, и Петя бил по самолету из своей рогатки. И когда однажды немецкий самолет вдруг сорвался и, охваченный пламенем, упал в море, Петя считал вполне вероятным, что это он сбил его.
Так принимал он участие во всех, воздушных боях, совершавшихся над городом. Мало того: огнем из своей рогатки отвечал он на огонь артиллерии, обстреливавшей город. Следовательно, принимал он участие и в наземных боях.
Кроме рогатки, у него было много и другого военного имущества. Он подбирал все, что имело отношение к войне: осколки снарядов, пустые патроны, пуговицы от красноармейских шинелей. Он очень дорожил этим своим военным складом и вел постоянную борьбу с Марьей Васильевной, которая вечно стремилась вытрясти из его карманов весь этот тяжелый металлический хлам.
Сегодня ему досталась одна военная вещь необыкновенной ценности. Когда Марья Васильевна чистила на дворе брюки матроса, лежавшего у них в доме, на дорожку выпало что-то маленькое, круглое и покатилось прямо к Петиным ногам. Петя нагнулся и поднял.
Эта маленькая военная вещь была очень похожа на часы. Стеклышко, стрелка, цифры по краям. Но Петя сразу понял, что это не часы. Не слышно никакого тиканья. И стрелка странно мечется из стороны в сторону. И цифр по краям слишком много.
На оборотной стороне этой удивительной вещи была нацарапана какая-то надпись. Одна большая буква оказалась знакомая. Она была похожа на ворота, и Петя знал, что это буква «П». Но с остальными буквами он еще не был знаком.
Петя не расставался со своей находкой ни на минуту. Он таскал ее в кармане и убегал за дом, в кусты, чтобы полюбоваться ею. Он не хотел, чтобы она попалась на глаза Марье Васильевне или Лиде, потому что боялся, как бы ее у него не отняли. Зная обычай Марьи Васильевны вытряхивать по ночам его карманы, он вечером, раздевшись, положил драгоценную находку в свой башмак.
Вечером у них была Катя. Она часто бывала у них по вечерам, иногда даже оставалась ночевать, потому что мама ее приходила с работы очень поздно. Сейчас Лида и Катя сидели рядом за столом и ели вареную картошку, таская ее ложками из большой кастрюли. Окно было плотно закрыто ставнями. Город давно уже обходился без электрического света, и комнату озарял крохотный огонек, дрожавший, как золотая капля, на конце фитилька, вставленного в аптечную склянку.
Катя молчала. После разговора с Корольковым, после того, как она так осрамилась перед Лидой, приняв бессмысленные слова больного за таинственное донесение, она не в силах была разговаривать. Лида тоже молчала, искоса поглядывая на Катю. Она понимала, что происходит с Катей, и жалела ее. В комнате раздавался только стук ложек по кастрюле; и еще один звук, странный и жуткий, доносившийся из-за шкафа.
