— Не задерживайтесь! Живее! Они сейчас будут здесь! Эй, Шефчики, что вы там наверху копаетесь?! Немедленно сойдите вниз! Кто там мигает карманным фонариком, черт возьми?! Погасите сейчас же! Быстрее, быстрее, не задерживайтесь!
Габи вспомнил занятия по противовоздушной обороне, на которых их учили, что надо делать по сигналу воздушной тревоги. Но занятия совсем не походили на действительность, тогда и кричали меньше, и порядка было больше. Тыква не вопил так оглушительно, ни у кого не подвертывалась нога на лестнице, а если, например, требовалось показать, как помочь пострадавшему, то к нему тут же подбегали два санитара и оказывали первую помощь, хотя в ней, собственно, никто и не нуждался. Кстати, во время этих занятий Тыква никогда не кричал, как сейчас: «Вывих — это пустяки, потом можно вправить в два счета, главное, живее, живее, не задерживайтесь!» Теперь же все было наоборот, и Габи сам убедился, что занятия — это одно, а настоящая бомбежка — другое.
Наконец, несмотря на крики, вопли и приказы Тыквы, все жильцы спустились в подвал, потолок которого подпирали толстые бревна — а то вдруг попадет бомба, вот и рухнет им прямо на голову! В первом подвале вдоль стен выстроились в ряд скамейки, а во втором, кроме скамеек, стояли большие корыта и два огромных закопченных котла, поскольку раньше здесь была прачечная, и стены его пахли сыростью и плесенью.
Семье Габи в подвале было заранее отведено место в углу, как раз напротив двери. Отец сказал, что подвал этот самый прочный из всех, а мама добавила, что уже привыкла к нему, во всяком случае постарается представить себе, будто занята стиркой, и тогда воздушный налет покажется ей сущим пустяком. Габи ничего не сказал, только осмотрелся вокруг.
Он увидел то же самое, что и позавчера, и на прошлой неделе. Возле дверей сидели близнецы, послушные и удивительно похожие друг на друга, только Ица чуть-чуть похудее («Ничего не ест эта девчонка!» — жаловалась всегда ее мама), а Мица чуть-чуть полнее («Эта Мица ест все подряд», — постоянно хвасталась ее мама).
Позади близнецов, отодвинувшись как можно дальше от- остальных, будто боясь подцепить заразную болезнь, сидели Теребеши, забаррикадировавшись чемоданами и круглыми картонками для шляп. Они неподвижно и прямо, словно аршин проглотив, сидели на жесткой скамейке и никого не удостаивали взглядом. Ее превосходительство госпожа Теребеш смотрела только на своего мужа, господина Теребеша, а тот — на свои затянутые в лайковые перчатки руки, покоившиеся на серебряном набалдашнике трости. Господа Теребеши переехали в дом всего несколько дней назад, заняв пустовавшую раньше квартиру. Сложив в комнатах великое множество разных вещей, они сообщили дяде Варьяшу, что в их дом в провинции угодила бомба, превратив его в груду развалин, и что надолго они в этом нищенском пролетарском доме не останутся, поскольку господин Теребеш как-никак вице-губернатор в отставке и не привык жить в подобных условиях. Выложив все это одним духом, они накрепко сомкнули уста и ни с кем больше не пожелали разговаривать.
Вот и теперь они не обращали ни малейшего внимания на маму близнецов, уверявшую, что сегодня обязательно будут бомбить, потому что у нее ноет левая коленка, а это не к добру.
Вместо Теребешей в разговор ввязалась тетя Шефчик и рассказала, что после обеда она немножко вздремнула, так как все еще не может отоспаться после позавчерашнего сидения в подвале. И ей приснилось, будто почтальон принес письмо, похожее на шар, но едва она прикоснулась к письму, как из него выпрыгнула живая мышь и замяукала, а все это, если верить соннику, сулит большое несчастье.
— И без сонника ясно, что с девятнадцатого марта начались сплошные несчастья, — буркнул дядя Шефчик.
— Помолчите, сосед, помолчите! — предостерег его вечно отдувающийся дядя Розмайер и покосился по сторонам.
Эде сидел рядом с отцом, на которого походил как две капли воды, и от безделья глазел по сторонам. Заметив, что Габи смотрит на него, он помахал ему рукой, поднес палец к губам, зажмурил один глаз, покачал головой и поднял вверх левую руку. Это означало, что он знает какую-то тайну, и если Габи даст честное слово, что не проболтается, он расскажет ему о ней. Габи собрался было кивнуть — дескать, ладно, согласен, — как вдруг все умолкли и в дверях прачечной появились Комлоши с кошелками и сумками. А дядя Комлош даже нес на руке одеяло. Они осмотрелись и прошли в третий подвал, где раньше хранился уголь.
— Вот увидите, сегодня обязательно что-нибудь случится, — повторила тетя Шефчик.
В этот момент громовой раскат потряс подвал, висевшая на проводе электрическая лампочка закачалась.
Наступила мертвая тишина. Теперь, по инструкции, спасательной команде надо было привести себя в боевую готовность, а остальным завязать непринужденный разговор, чтобы в случае другого взрыва не возникло паники. Но вместо этого все, словно окаменев, молча поглядывали на потолок; даже сам господин Теребеш и тот устремил на него свой холодный взгляд, как бы ожидая, не обвалится ли он. В следующую секунду в дверях появился Тыква — в шлеме, с зазубренным топором за поясом — и громко возвестил:
— Эти бездельники вечно оставляют люк открытым, а тут ужасный сквозняк. Вот я и захлопнул люк, да так, чтоб век помнили.
И сразу выяснилось, что никто, оказывается, не испугался, все знали, что это не бомба, а что-то другое, ибо у бомбы совсем иной звук.
Когда разговор возобновился, Габи слез со скамейки и направился в третий подвал, именуемый попросту «угольной ямой». По пути он поманил пальцем Эде, чтобы тот следовал за ним. Но Эде остановился в дверях и заявил:
— Я не пойду. Папа сказал, чтобы я не дружил с такими, как ты.
— С какими? — удивился Габи.
— Не притворяйся, ты и сам знаешь.
— Ты что, сбесился?
— Сам сбесился, — отчеканил Эде.
Габи подошел к Эде.
— А ну, повтори еще раз.
Но Эде подмигнул, осклабился и, наклонившись к уху Габи, прошептал:
— Да брось ты блажить, я знаю одну тайну. Очень важную.
— Нет, повтори, что ты сказал, — уперся Габи.
— Тайну про господина Шербана, — снова зашептал Эде, стараясь заинтересовать Габи.
И попал в самую точку. Услыхав имя господина Шербана, Габи сразу позабыл про свою обиду и вплотную прижался к Эде. Тот взволнованно, еле слышно проговорил:
— К господину Шербану забрались воры. Вчера его не было дома, а кто-то расхаживал по его квартире. Он живет как раз над нами, и все хорошо слышно. Вор даже насвистывал. Надо бы все толком разузнать.
— Обязательно разузнаем, — пообещал Габи.
Наверху с нарастающей силой завыли сирены, оповещая, что опасность с воздуха миновала. Габи хотел было отыскать господина Шербана в подвале, но Эде ухватил его за рукав и выпалил скороговоркой:
— Никому ни слова. Мы вдвоем обо всем узнаем. Вот увидишь, на что я способен.
Мимо них прошли Комлоши. Завидев их, Габи поздоровался и спросил:
— Боялась, Дуци?
— Ни капельки не боялась, — ответила Дуци, покусывая кончик косички.
— И не бойся, потому что я с тобой, — подбодрил ее Габи и, вырвавшись из рук растерянно моргавшего Эде, убежал.
Но зря он бежал, господина Шербана в подвале уже не было, а на узкой лестнице толпилась такая уйма народа, что пройти по ней было просто невозможно. Делать нечего — пришлось Габи дожидаться своей очереди, а тут еще послышался голос отца за спиной:
— Габи! Габи! Куда это он запропастился?
— Я здесь! — крикнул Габи.
Так-то оно так, но ответ его был не точен, ибо, хотя он и топтался внизу на лестнице, мысленно был уже давным-давно в квартире господина Шербана: открывал одну за другой двери искал того самого Яноша Чепаня, или, иначе говоря, Андраша Келемена. Лишь однажды встретился он с ним в день рождения. С тех пор произошло столько интересных событий, что он напрочь позабыл о его существовании. Да как тут не позабыть, если, например, закрылись на три дня все кинотеатры, потом начались воздушные тревоги, а в школе Гараи, Шварца, Рону, Халмоша и очкастого Каснара почему-то посадили на отдельную парту и не разрешили к ним подсаживаться. Словом, хлопот полон рот — ведь до всего приходилось докапываться самому. Вполне понятно, что думать о чем-то другом — ну, например, о дяде Келемене — просто не хватало времени. Между тем, если поразмыслить, получалось как-то не очень хорошо с его стороны, пожалуй, даже плохо. В самом деле: господин Шербан показал ему микроскоп, а он и думать забыл о докторе Шербане, и о том, что, может быть, доктор нуждается в его помощи.
Все это пронеслось у него молнией в голове, пока он топтался на нижней ступеньке лестницы и мысленно обходил квартиру доктора Шербана. Его так и подмывало побежать к доктору, но время было позднее — перевалило за полночь; слишком уж долго просидели они в подвале. Да и как объяснишь, что у него срочное дело к доктору Шербану? Ведь о тайне и заикнуться нельзя — на то она и тайна. Плохо, конечно, то, что и Эде кое-что разнюхал, а именно Эде ни в коем случае нельзя посвящать в тайну, это совершенно исключено.
