Ознакомительная версия.
Арзак держался настороженно, все подмечал.
Дома то и дело теперь обступали дорогу. Были они не больше шестиколесных кибиток, крышей служила побуревшая на солнце солома. А на склонах оврагов, среди акаций, Арзак увидел лежавшие на боку ровные глиняные бочонки. Над ними роились подвижные черные тучки. Бочонки предназначались для пчел.
Постепенно дорога стала заполняться. По колеям, выбитым в каменистой почве, затарахтели колеса. Застучали деревянные подошвы сандалий. Заклубилась поднятая копытами серая пыль.
Город открылся на шестой день пути. Залитые солнечными лучами, поднялись среди равнин белые каменные стены.
Это место мореходы-греки приметили сто лет назад, когда остроносые корабли только начали бороздить темные воды моря. Море было свирепым. Волны рычали, срывали обшивку, ветер рвал паруса. Греки сложили легенды о блуждающих скалах — Семплигадах, разбивавших корабль, как хрупкий орех, и называли море «Аксинским», что значило «Негостеприимное».
Но приветливы были берега. Там купцы могли продать свой товар в обмен на пшеницу, в которой нуждалась Эллада. Тем, кто в поисках лучшей доли собрался покинуть старые города, плодородные земли предлагали новую родину. Еловые весла снова взрезали темные воды, четырехугольный парус развевался на мачте, кормчий поворачивал тяжелый руль.
Мореходы узнали нрав моря, приспособились плавать, не выпуская землю из вида. Семплигады перестали губить корабли, и подобревшее море получило новое имя. Его стали называть «Понт Евксинский» — «Море Гостеприимное», или просто Понт[6].
Ольвия была из первых городов, заложенных на его берегах.
Издали, в ограде из белых стен, город казался вытянутым треугольником: две стороны отсекали глубокие балки, граница третьей была образована рекой Гипанис[7].
«Удобное место выбрали, трудно неприятелю подступиться, — оценил Арзак расположение города. — Стены толстые, запряженная парой волов кибитка по верху проедет». Внимание было обострено. Он ничего не выпускал из виду.
В воротах пришлось задержаться. Толкаясь и блея, в город входило стадо овец. Наконец путь расчистился и вместе с толпой, собравшейся у ворот, Арзак въехал в Ольвию.
Люди, повозки, стадо — все устремились в одном направлении.
Арзак выбрал противоположное. Он не привык двигаться зажатый, как пленник, со всех сторон.
— Куда глаза глядят, — сказал он Белоногу, и Белоног, не знавший до этого ничего, кроме степи, осторожно перебирая ногами двинулся по узкой улице. Слева и справа уныло потянулись однообразные ограды, сложенные понизу из круглой гальки, выше — из необожженного кирпича. Приземистые дома слепо выглядывали из-под соломенных кровель глухими без окон стенами.
«Так вот что такое город, — думал Арзак, косясь на прохожих, шедших по каменной вымостке, тянувшейся вдоль оград. — Город — это западня стен. В городе люди не могут передвигаться по собственной воле. Они подчиняются стенам.»
Улицу, по которой ехал Арзак, пересекала другая — прямей и шире. Вдоль белых стен, как дым по земле в ветреный день, плыли, стелясь, протяжные тонкие звуки. Их медлительная напевность напоминала степь, и Арзак потянул повод, поворачивая Белонога навстречу протяжной музыке.
«Спрошу у людей, где живет знахарь, может быть, он живет как раз в одном из этих красивых домов?»
Дома на широкой улице были свежебеленые, с фундаментом из тщательно пригнанных тесанных плит.
Прошли две женщины в ярких платьях, прошел мужчина в накинутом на руку белом плаще, но Арзак не решился задать свой вопрос. Прошли еще три человека, проехал всадник.
— Смотрите-ка, сам в штанах и коня в штаны обрядил!
Тонкий, как ветка мальчишка, раскинув руки, загородил дорогу. Встал посреди улицы — не объехать.
— Отойди и вернись к своей забаве, — сказал мальчишке Арзак. — Твоя музыка звучит лучше, чем твои слова.
До того, как выскочить на середину, мальчишка сидел у стены и перебирал отверстия в тростниковой дудке, зажатой между колен. Теперь его замолчавшая дудка валялась брошенной у стены, на камнях.
— Ха-ха-ха! — расхохотался мальчишка. — Ничего не видел смешнее. Оштаненный разговаривает, как человек, а не лопочет, как варвар: ва-ва-ва! Может быть, и лошадка знает эллинский язык?
Последнее дело — раздувать пожар ссоры, и Арзак ответил спокойно, не злясь, не повышая голос.
— Твоя насмешка пуста, — сказал он. — У всех племен свои обычаи, свой язык, своя одежда. Пропусти.
— Как бы не так.
— Пропусти. Земля широка, и лучше нам разделиться, один пусть пойдет на закат, другой — на восток, без злобы.
— Клянусь Гефестом, мне скучно, и ты, оштаненный, замечательное развлечение.
Мальчишка сделал попытку схватить Белонога за повод. Этого стерпеть было нельзя. Арзак выпрыгнул из седла, на лету пятками сбил мальчишку, и тот полетел к своей брошенной дудке. Не приставал бы — и лететь не пришлось. Сам виноват.
— Видишь, — сказал вдогонку Арзак, — дороги у нас разные.
Покинуть улицу он не успел. Откуда-то взялся другой мальчишка, широкоплечий и крепкий, и молча бросился с кулаками. Арзак отскочил, мальчишка — за ним. Они запрыгали друг перед другом. Мальчишка выставил вперед левую руку, правую поднял на уровень плеч. Кисть правой руки была перевязана ремешками. «Если ударит, не устою, вон он какой, словно одним железом питался», — успел подумать Арзак. Он ушел от удара. Костяшки пальцев едва задели скулу. Из-под левой руки противника сам нанес несколько быстрых ударов, но не успел увернуться. Кулак, обмотанный ремнями, вдвинулся в подбородок. В глазах стало темно…
— Ксанф, остановись! Чужеземец, прости меня! — мальчишка, затеявший свару, бросился между ними.
— Разве ты не летел, словно диск, пущенный дискоболом, или словно тебя лягнул жеребец? — не без насмешки бросил тонкому широкоплечий. Кулак, однако, разжал.
— Я сам виноват. Я дразнил его «оштаненным». Он только сбил меня с ног, а ты… Зачем тебе боги дали такую силу?
— Лучше скажи, зачем они дали тебе змеиный язык? Первый раз скифа увидел, что ли? Мало их приезжает в наш город?
— Много. Только этот с лошадкой в белых штанах мне очень понравился. Он такой сдержанный и задумчивый, к тому же говорит на языке эллинов, как ты и я.
Арзак плохо слушал их разговор. Он направился к Белоногу.
— Прости, чужеземец, — догнал его тот, с кем он дрался. — Кулак у меня тяжелый, да еще с тренировки иду. Полдня «грушу» — корикос молотил, даже ремни не снял, предохраняющие суставы пальцев. С Филлом мы с детства друзья, почти, что братья, вот я и не сдержался, когда увидел, как ты его двинул.
— Филл — это я, — сказал тонкий с веселой важностью и прижал руку к груди. — Потомка Геракла, с кулаком которого ты, чужеземец, только что свел знакомство, величают Ксанфом. Посмотри, как он мускулист и ладен, словно статуя самому себе.
Филл широко повел в сторону Ксанфа. Против воли Арзак улыбнулся. Из рассказов Миррины он знал, что в честь мужественных и сильных воинов эллины устанавливают из подобия — фигуры из камня или бронзы. Ксанф в самом деле был словно бронзовый. Кулак от него отскакивал, как от металла.
— А ты, чужеземец, откуда ты прибыл? Дело ль какое у нас, иль без дела скитаешься всюду?
Эти слова Филл произнес нараспев и тягуче, потом добавил обычным голосом:
— Так спросил бы тебя замечательный древний поэт Гомер, лучший из всех поэтов, живших во все времена и у всех народов.
— Я скиф, из племени царских скифов. Мое имя Арзак — Медведь. В Ольвию я приехал по важному делу. Мне нужно как можно скорее найти врачевателя Ликамба. Укажите, где его дом, чтобы, встретившись с ним, я успел сегодня покинуть ваш город.
Филл присвистнул и вскинул правую руку.
— Ликамб живет за пределами Ольвии, у загородного храма.
— Сколько дней пути?
— Утром выедешь, днем приедешь — рядом. Дело не в этом. Ликамб уехал лечить земледельцев, живущих в окрестностях, он вернется лишь к ночи или, скорее всего, к завтрашнему утру.
— Поеду его искать.
— Разминешься в дороге. Лучше отправится к Ликамбу завтра, мы с Ксанфом можем тебя проводить.
— Филл дело говорит, Ликамб его дядя, — кивнул головой Ксанф. — Утром поедем вместе, втроем веселее.
— День потеряю, — Арзак сокрушенно махнул рукой. Из-под рукава куртки вниз на запястье соскользнул один из браслетов, державшихся возле локтя.
— Ух ты! Какая работа! — Филл подпрыгнул. — Покажи.
Арзак снял браслет и протянул Филлу.
— Кто делал? Форма похожая на нашу, а изображение ничуть.
— Старик делал.
— Скиф?
— Кто же еще? Мастер, по имени Гнур, из племени царских скифов, лучший из всех кузнецов, живших во все времена и у всех народов. В степи его называют Старик. Я учусь у него.
Ознакомительная версия.
