ухо, остановила её мать.
По перрону прошёл Сева Малютин с худенькой, бледной женщиной. Они тихо разговаривали, не обращая внимания на общую сутолоку.
— Я тебе, мама, разных-разных цветов насушу… Помнишь, когда я болел, ты приносила мне мяту… И руки у тебя пахли мятой… На даче, помнишь?
— Помню. Только не вздумай привезти мне мяту, — засмеялась мама, — её и здесь много. И по сырым местам не лазь, Сева, а то промочишь ноги и заболеешь, а мамы там не будет с тобой, — улыбнулась она и вдруг тревожно поглядела в синие глаза сына. — А может… не ехать тебе, Севочка? Ещё не поздно…
— Ну, мамочка! — засмеялся Сева. — Ну, что ты, трусишка какая! Я же не один — со мной товарищи!
Мимо, нагруженный всем дорожным снаряжением, прошагал Мазин.
Рядом с ним семенила его мать — рыхлая, болезненная женщина.
— Дай же мне что-нибудь, Коленька! Ведь я с пустыми руками иду! — уговаривала она сына.
— Да уже дошли. Стой тут, я вещи сложу. Вот здесь, у колонны, на эту корзинку сядь, а то толкнёт кто-нибудь, — беспокоился он, снимая с плеч вещевой мешок. — Я сейчас… Эй, Булгаков! Где Одинцов? — закричал он, заметив на перроне Сашу Булгакова.
— Он около вещей! — крикнул Саша, разнимая сестрёнку и братишку, которые вдруг о чём-то сильно заспорили. — Ну, что у вас тут?
— Саша, я этого следопыта первая узнала, а он говорит — он первый узнал.
— Я первый его узнал! —толкая сестрёнку, сердился мальчик.
— Тише, тише, — погрозила им пальцем мать. — Что это вы брата перед всеми товарищами срамите?
— Ничего, — сказал Саша, поднимая на руки толстого Валерку и глядя на мать грустными глазами. — А тебе, мама, трудно с ними без меня будет…
— Ну что ты, Сашенька! Отдыхай от нас, голубчик, и ничего такого даже не думай. У отца отпуск скоро…
— А у тебя, мама, когда отпуск? — вздохнул Саша.
— А куда же я денусь? Мне без них и дня не прожить, Сашенька… За тебя-то всё сердце изболит, сыночек…
— Граждане! Граждане! Приготовьтесь к посадке! Через две минуты подходит поезд, — громко объявили по радио.
На перроне всё задвигалось, зашумело.
— Пионеры, к вагону, стройся!
— Родителей просим на минутку отойти! — пробегая, кричал Митя.
— Ну, ну, — заторопились родители, наскоро обнимая детей, — бегите, бегите!
Чёрный массивный паровоз, тяжело ворочая железными колёсами, подошёл к перрону.
За ним потянулись новенькие свежезелёные вагоны.
Началась посадка.
Через полчаса платформа вокзала опустела.
Поезд медленно отходил.
Из всех окон высовывались сияющие, взволнованные лица ребят.
— Мама, подойди сюда! Мамочка! — кричала Лида, посылая воздушные поцелуи.
— Лидок! Не высовывайся, дорогуша…
— Папка, пиши, слышишь? — кричал через головы товарищей Васёк шагавшему рядом с поездом отцу.
— Петя! Перейди на нижнюю полку, ты разбрасываешься во сне. Слышишь, Петя!
— Сергей Николаевич, вы уж за нашей Нюрочкой последите, пожалуйста, — обмахиваясь платком, бежал за поездом отец Синицыной.
— Мама, не скучай, мама! — просил Сева Малютин.
— Валерка, до свиданья, расти большой… Маму слушайся! — кричал Саша.
— Бабушка, не беги! — грозил из окна Одинцов.
— Коленька! Да… ах, батюшки, пирожки-то остались!..
— Мама, будь здорова… Не плачь, ну, мама… Эх, жизнь! — отходя от окна, махнул рукой Мазин.
Паровоз круто завернул и дал полный ход.
— До свиданья, до свиданья!
Замахали платки, панамы, галстуки.
На вокзале остались осиротевшие родители.
— Ведь вот, как они дома — и ругаем мы их и надоедают они нам, а как оторвутся куда — так и сердце за ними рвётся, — смеясь и плача, говорила чья-то мама.
— Да уж это вы, женщины, чувствительный народ, — шумно сморкаясь, говорил чей-то папа. — А в общем, в чём дело? Великолепная экскурсия, с вожатым, с учителем, все условия — о чём же тут слёзы лить?
— Верно, верно! — соглашались с ним родители. — А всё-таки трудно расставаться.
— Ну, кому куда? Кто со мной по пути? Дальние проводы — лишние слёзы. Эдак и заночевать на вокзале можно! — шутил Павел Васильевич. — Пошли, пошли, товарищи родители!
Глава 40
УКРАИНА! УКРАИНА!
Свежий ночной ветер врывался в открытые окна вагонов. Он шевелил рыжий чуб спящего Васька, обвевал прохладой спокойное лицо Мазина с упрямой нижней губой и по-детски пухлыми щеками, трогал длинные ресницы Пети Русакова, разметавшегося на нижней полке, гладил доброе, озабоченное лицо Саши, заснувшего с мыслью о матери, трепал светлые волосы Одинцова и заглядывал в бледное лицо Малютина, а потом, шаловливо перебегая в соседнее купе, начинал трепать выбившиеся прядки волос в чёрных косичках Лиды Зориной, пробегал по разрумянившемуся во сне лицу Синицыной и по серьёзному личику Вали Степановой, сложившей под щекой ладони…
Ребята крепко спали, утомлённые сборами и прощанием с родными. А поезд мчался в темноту ночи; чёрный блестящий паровоз по-хозяйски отстукивал километры, увлекая за собой длинную цепь вагонов.
В отдельном купе, так же спокойно как ребята, спал старик — отец учителя. Сергей Николаевич стоял у раскрытого окна. Митя, свесив голову с верхней полки, смотрел на учителя.
— Вы знаете, Митя, это изумительное чувство— ощущение
