Цадик открыл рот, желая что-то сказать. Но она сделала шаг вперед, разгневанная, и Мишлет вздрогнул и попятился, отчего огонь в его лампе замерцал. Глаза Ай Линя горели, из них прямо-таки сочился яд или еще какое-то едкое вещество, но Салли не обращала на это внимания. Она продолжала:
— Я узнала еще кое-что и, думаю, должна быть благодарна вам за это. Я узнала, как выглядит зло. Оно не похоже на зловещего толстяка в инвалидном кресле, и у него нет национальности — китайской, русской или еще какой-нибудь. Оно вовсе не загадочно. Вы тоже не зло. Вы слишком карикатурны, чтобы быть злом, со своей мартышкой и планами, как научить мою дочь кормить вас с ложечки и вытирать салфеткой ваш отвратительный рот.
— Откуда вы это знаете? — встрепенулся он.
— Потому что однажды ночью я спускалась сюда и слышала, как человек, стоящий сейчас за вашей спиной, торговался с секретарем, кому воспитывать мою дочь!
— Это неправда, месье! — вскричал Мишлет.
— Правда, и он об этом знает, потом что затем поймал меня на лестнице. Я все слышала…
Мишлет поставил лампу на пол и бросился на нее, будто взбешенный пес. Поскольку Салли видела, что он нападает, и поскольку в этот момент ничего не боялась, она не отступила ни на шаг. Она встретила его кулаки своими руками, ногтями, зубами; она вцепилась в его лицо, волосы, руки, повязка слетела у него с головы, он в страхе отпрянул и, хныча, повалился на пол.
— Мишлет, поставь лампу в держатель! — раздраженно приказал Ай Линь.
Салли нагнулась и сама выполнила просьбу Цадика. Слуга валялся на полу, держась за голову, и выл. Тут Салли увидела рукоятку своего пистолета у него в кармане. Если он вспомнит об оружии, то может убить ее в любую секунду. А она еще не закончила.
Она повернулась к человеку в кресле.
— Я говорила о зле, — напомнила Салли, — Так вот, теперь я знаю, что это такое. Это то, что заставляет человека напиваться и прикладывать раскаленную кочергу к спине собственного ребенка. Это то, что заставляет людей часами стоять в очереди у ворот дока в надежде получить работу, хотя рабочих мест всего-то не больше дюжины. Поэтому они дерутся, пытаясь пролезть вперед, а мастера смеются над ними и подстрекают на драки. Это зло. Оно заставляет престарелую пару, у которой ничего не осталось, кроме друг друга, расстаться и отправиться в работный дом, где каждый из них умрет в одиночестве. Это то, что заставляет брать ренту за комнаты в трущобах, но позволяет не ремонтировать канализацию, так что дети вынуждены ходить по колено в нечистотах… Не перебивайте. Ничего не говорите. Слушайте и запоминайте. Зло… Это то, что заставляет семью голодать. Недавно я слышала о семье из пятерых человек — отец, мать и трое детей, — они все умерли, так вот в их комнатушке не было ничего, вообще ничего, потому что они заложили каждую ложку, каждое полотенце и каждый стул. Работы они найти не могли и просто умерли с голода. А я, например, ни разу не голодала. И это мой город. То, о чем я рассказала, происходит в городе, где я живу. Это зло. А вы знаете, кто тому виной? Где затаилась эта опухоль, что уничтожает, пожирает и опустошает город? Дело не только в вас, несчастный вы человек. Дело и во мне тоже. Во мне и еще десяти тысячах жителей. Потому что мы владеем акциями той компании, которой принадлежат эти дома и которая не ремонтирует трубы. И мы получаем прибыль с доков, которые процветают, потому что не дают людям работы, а мы просто никогда об этом не задумывались. Все это время, что мы получали деньги, удачно покупая и продавая и опять покупая… мы не задумывались, что это за деньги. Мы не знали цену одному фунту. Одному шиллингу. Но теперь я знаю. Благодаря Дэниелу Голдбергу, мисс Роббинс из миссии в Спайталфилдс и другим подобным им людям, я теперь знаю. И благодаря вам тоже, гнусный, беспомощный человек. Я не задумывалась о том, что все в жизни имеет свои последствия, пока не увидела тот шрам на вашей груди. Все те несчастные курильщики опиума, которых вы убили, мой отец и евреи, которых вы обманываете, и я… Мы все связаны. Голдберг прав.
Она вытерла слезы. Но они все текли и текли.
— А тогда ночью в кебе… — вспомнила она. — Что вы собирались сделать? Убить меня?
Его лицо было неподвижно.
— Возможно, — ответил он.
— Значит, надо было убить вас. Но ведь я попыталась, правда?
Ответа не последовало.
— Да, попыталась. И смотрите, что наделала. Обрекла вас на все это… Нет, я никогда не желала вам такой участи, Ай Линь. Вы этого не заслуживаете. Но я это сделала. Так же, как я заставила голодать ту семью, а людей на доках оставила без работы. И довела того мужчину до отчаяния, что он начал истязать ребенка раскаленной кочергой. Я во всем виновата. Я и все остальные держатели акций, дельцы и капиталисты. Знаете, где кроется зло? Не только в вас. Зло — это когда вы делаете вид, будто ничего не знаете, хотя все прекрасно видите. Видите нечто ужасное, но закрываете глаза, отворачиваетесь. Раньше я этого не понимала, но теперь понимаю. Поэтому я собираюсь…
Она остановилась, ее дрожащий от волнения голос умолк, грудь вздымалась. И сквозь слезы, застилавшие глаза, она увидела, что Ай Линю просто-напросто скучно.
Ошибки быть не могло. Он просто не понимал ее. И она осознала, насколько была права: это жестокий, ограниченный и бездушный человек, скрывающийся за хорошими манерами; он напоминал кучу мусора, которую побрызгали дорогим парфюмом. Она исповедалась этому человеку. Открыла свою душу, сожалея, что причинила ему столько бед. А он… Ему было скучно.
Но что она хотела сказать? «Я намерена присоединиться к Голдбергу и работать с ним…» Нет, ничего она не намерена. Она собирается умереть. Ей было холодно. Через минуту он прикажет Мишлету застрелить ее, и все будет кончено. Что ж, по крайней мере Харриет была в безопасности. Когда вернется Джим, они с Маргарет найдут ее дочь и позаботятся о ней. Если нет, то более безопасного, более дружелюбного места, чем дом Катцев, и найти трудно. Голдберг проследит, чтобы… О, хоть бы он был еще на свободе, хоть бы его не поймали…
— Кстати, — прервал ее размышления Ай Линь, — вы еще не слышали. Пэрриш нашел вашу дочь.
Он шутит? Его круглое лицо смотрело на нее хитро и ликующе.
— Где… Откуда вы узнали…
— Уинтерхалтер наткнулся на людей. Евреев. Они искали пропавшего ребенка, и когда полиция опросила их, они признались, что девочку забрал Пэрриш.
— Нет!
— Это правда. Она в руках Пэрриша и скоро будет в моих.
— Я вам не верю.
— Что ж, не буду голословным. Ее незаконно скрывали в доме человека по имени Катц. Теперь верите? Вы проиграли, мисс Локхарт, а я наконец-то выиграл.
Салли опустилась на пол. Она слышала гул, но это гудело не у нее в ушах. Ее руки и ноги тряслись, но не сами по себе, — это тряслись пол и стены.
И тут кресло начало двигаться, медленно подкатываясь к ней, хотя Мишлет все еще лежал на полу.
Лицо Ай Линя приняло настороженное выражение. Потрясенная Салли успела вовремя отползти в сторону, а тяжелое кресло прокатилось мимо нее, ударилось в стену, и Цадик упал на пол.
— Мишлет! — закричал он.
Но Мишлет не мог пошевелиться. Не мог даже кричать, он оцепенел от ужаса, так как пола под ним больше не было: он стоял по пояс в бурлящей воде.
Все случилось так быстро, что он даже ахнуть не успел. Повязка упала ему на плечо, его раненый глаз, красный и воспаленный, в свете лампы был похож на единственное око Циклопа. И тут Мишлет закричал от страха и, потеряв опору под ногами, рухнул в поток и скрылся под водой.
Салли не двигалась. Она не могла даже пошевелиться. Пол покрывался трещинами и разламывался, огромные куски камня и бетона откалывались и падали в бушующий поток, который внезапно ворвался в помещение. Салли лежала у стены, возле кресла, которое наехало одним колесом на ее плащ и мешало подняться. Сначала пол накренился, и каталка врезалась в стену, придавив плащ Салли, а сейчас, когда она отрывала пуговицы, чтобы поскорее высвободиться, потоки воды ворвались в подвал. Пол наклонился в другую сторону, в сторону ямы, где исчез Мишлет.
