— А я откуда знаю? — Толя явно пожалел, что проболтался.
— Ты в милицию сообщил?
— Охота была связываться. Да и что проку? Страховку за шины не платят.
— Если хулиганов поймают, суд может их обязать, чтобы уплатили за причиненный ущерб.
— Ну… Пока там суд… — Толя старательно замазывал свою оплошность. — И вообще, мне-то какая забота? Машина не моя.
Володя решил ему подыграть:
— Ладно, приятели твои не обедняют. А дядя Вася, конечно, не светлая личность.
Володя выдал путятинскому умельцу самую негативную характеристику. И умышленно утаил, что дядя Вася с недавних пор вообразил себя внештатным активом милиции. Можно не сомневаться, что завтра же спозаранку он будет у Фомина.
Намаявшийся Толя уснул мгновенно. Володя оделся, взял блокнот Кости-Джигита, письмо, вышел в сад, зажег лампу над пятигранным столом. «Ружье!.. Чехов говорил: если в первом акте на стене висит ружье, в последнем оно должно выстрелить. Современный детектив, наоборот, начинается с выстрела, ружье удается обнаружить только в финале. Мой детектив уже начался, ружье выстрелило, четыре раза…»
Володино воображение нарисовало картину ночного леса, оживило ее шелестом ветра в деревьях, криками ночных птиц. Володя увидел палатки, крадущуюся фигуру с ружьем, золотого медалиста Ральфа, предательски завилявшего хвостом и поползшего на брюхе, лунный блик на стекле автомобиля…
И тут вдруг Володе бросилось в глаза нечто странное и неправдоподобное. «Поразительно! Как же я раньше не обратил внимание? Был там днем, говорил с Толей и его приятелями, а не заметил. Днем все показалось мне естественным. Но стоило вообразить, как это происходило ночью, — совсем другое дело. Почему никто не проснулся от четырех подряд выстрелов? Или зададимся другой загадкой: почему они ночью — все! — уходили из лагеря? Куда и зачем?»
В горотделе Фомин прежде всего спросил, есть ли вести от сельских участковых инспекторов, предупрежденных с утра, чтобы следили, не появятся ли поблизости подростки-лошадники.
Никаких известий от участковых не поступало. Угонщики вместе с шестеркой лошадей как сквозь землю провалились.
Фомин позвонил в штаб дружины и попросил, чтобы дружинники обошли всех городских охотников и кого удастся из сельских. Пусть знают, что подростки украли ружье, необходимо быть настороже, информировать милицию о каждой даже самой малой пропаже огневого припаса. Подростки обязательно попытаются выйти на кого-нибудь из охотников, потому что в магазине им патронов не продадут.
Вскоре после Фомина пришла Нина Васильевна. Ей удалось узнать от мелюзги, всегда почтительно околачивающейся неподалеку от Супы и его дружков, что вчера ребята из микрорайона собирались идти в городской парк на танцы. А кто-то сказал, что апачи назначили сбор. Супа предложил своим подшутить над апачами — угнать лошадей из фабричной конюшни. Никакого разговора о ружье мелюзга не слышала.
Безин, как рассказали пенсионерки из его дома, проводящие весь день на лавочке у подъезда, спозаранку куда-то укатил на своем мотороллере. Вернулся он часов в одиннадцать, весь заляпанный грязью. И без грибов, чем и обратил на себя особое внимание старух. Другие соседи возвращались тоже на заляпанных машинах и мотоциклах, но все с грибами, поскольку нынче пошел сильный слой белых.
— Белых? — не веря своим ушам, вскричал Фомин. — И помногу приносят?
— Я не спрашивала. — Она растерянно улыбнулась. — Мне, Коля, и в голову не пришло.
— Потому что ты не грибник, — скорбно пояснил Фомин. — Ладно, давай, что у тебя дальше.
Безин никуда из дома не отлучался. Окна у него открыты, на всю мощь орет музыка. У Безина импортная стереоустановка, подарок родителей. А сами они работают где-то на Севере. По его словам, гнут горб, чтобы накопить на «Жигули». А его прислали сюда, на попечение бабушки. Безин где-то достает самую модную музыку, крутит целыми днями. Другие тоже крутят, но только Безин ровно в одиннадцать вечера вырубает звук. Хоть часы по нему проверяй.
— И хорошо, что соблюдает правила, — заметил Фомин. — А ты вроде бы недовольна.
— Я не верю, что Безин может хоть что-то сделать из уважения к другим. Других он откровенно, не скрываясь, презирает. Ты же знаешь, у нас народ терпеливый. Если у кого гулянка до утра, разве соседи сделают замечание? В парке на танцах ансамбль гремит до двух ночи, а люди из ближних домов жаловались? Нет. Ладно, мол, пускай, дело молодое. Вот Безин и демонстрирует свое столичное презрение к нашей провинциальной уживчивости. Ровно в одиннадцать одним щелчком всем по носу.
— Здорово ты его не любишь.
— Есть за что! Он мне как-то сказал с наглой своей улыбкой: «Лучше быть плохим и жить хорошо, чем быть хорошим и жить плохо». И оглядывает этак оценивающе, как я одета на свою зарплату. Ладно, меня такими взглядами не проймешь. А других? Спроси любого мальчишку в микрорайоне, любую девчонку, они тебе перечислят, без чего нынче нельзя жить. Фирменные штаны, фирменная рубашка, кроссовки «Адидас». Для них папа с мамой — не авторитет, учителя — ханжи, книги врут, инспектор Вороханова — смешная идеалистка… Зато Безин — личность. Он прикажет — они в лепешку расшибутся, все сделают, не раздумывая. А девчонки?.. Они в упор не видят, кто красив, кто умен, кто всех сильнее. Видят, у кого сколько престижных вещей. А у Безина, кроме модных шмуток, золотого кольца, еще и мотороллер, стереопроигрыватель. И отнюдь не все это куплено на деньги родителей. Они, по его словам, жмотничают. А он обходится и без их помощи. Мне он заявил, что ездить на Север за длинным рублем, как его папа с мамой, удел серых. А он не серый, он делает деньги здесь. И знаешь, каким авторитетом он пользуется у подростков?! Одному объясняю: «У тебя второй разряд по гимнастике, а Бес не умеет подтянуться на турнике. Ты можешь починить любой магнитофон или транзистор, а Бес — ни уха ни рыла в технике. Ты на гитаре играешь, в ансамбль приняли, а Бес — нуль, бездарность». Все таланты человеку перечислила, вознесла его до небес. И что, думаешь, услышала в ответ от этой одаренной личности? «Вы, Нина Васильевна, смешная идеалистка со своими примерами из спорта и техники. А Бес умеет…» Начинаю допытываться, что же, в конце концов, такое особенное умеет Безин. Жмется: «Ну как вы, Нина Васильевна, не понимаете… Умеет жить…» И я чувствую, он недоговаривает. Боится Безина. Тот умеет подчинить себе, запугать. Супу превратил в раба…
— Н-да-а… — произнес задумчиво Фомин. — А как ты думаешь, Безин мог утром повидаться с Супой и всеми прочими? Не к ним ли он ездил на мотороллере?
— Супрунова дома нет. И еще нескольких из его компании. Я теперь примерно знаю, кто вместе с ним участвовал в угоне. — Нина Васильевна протянула Фомину листок с десятком фамилий. — Когда они вернутся, трудно сказать. По-разному бывало. И по два дня пропадали. Но скорее всего, заявятся сегодня вечером…
— Придется опять просить дружинников. — Фомин взялся за телефон.
В штабе обещали организовать наблюдение за домами, где живут Безин, Супрунов и другие лошадники.
В семь часов вечера Фомин съездил на мотоцикле домой, пообедал и возвратился обратно. За время его отсутствия ничего не произошло. От сельских участковых по-прежнему никаких известий. Супрунов и его компания домой не вернулись. Дружинники видели одного подозреваемого, но он в угоне не участвовал, ездил с родителями в лес.
Ровно в восемь в кабинете Фомина раздался звонок.
— Фомин, ты? — спросил бодрый голос. — Скажи, в чем преимущество гужевого транспорта перед автомобилем? — Звонили из ГАИ, они там все воображали себя великими юмористами. — Не знаешь? Ну так слушай. Угнанный автомобиль никогда сам не возвращается к хозяину. — На том конце провода смеялся не один юморист, целая компания. — Зато лошадь возвращается! — В ГАИ все буквально рыдали со смеху. — Фомин, ты понял? Выходи встречать. Идут в город, все шесть. Только что передал пост на Нелюшкинском шоссе.
Фомин хотел было опять взять мотоцикл, но передумал и пошел пешком. Повернув с Пушкинской на Фабричную, он увидел лошадей. Шестерка шла гуськом посередке улицы нестройным, утомленным шагом, низко опустив печальные головы. Фомина так и резануло по сердцу. Он пошел следом за лошадьми, замечая на асфальте темно-алые капли. У одной из лошадей поранена губа, а может, и у нескольких. Шестерка дошла до конца фабричной ограды, повернула направо, миновала Двудворицы, опять повернула направо и остановилась перед запертыми конными воротами. Ругнув про себя Шилова, Фомин перелез через забор, отодрал приколоченный брус и отворил ворота, приветствуемый дружным лошадиным ржанием. Шестерка потрусила к конюшне. Фомин затворил ворота и пошел открывать конюшню. Внутри было темно, он нащупал выключатель, зажег свет и стал освобождать лошадей от уздечек, скрученных из электрического шнура и проволоки. У двух лошадей губы оказались сильно порезанными. Фомин поискал аптечку. Нету, не обзавелись. Насыпал лошадям овса, но обе лошади с пораненными губами не стали есть. Он посидел, подождал. Не едят, не могут.
