— Ты уж выручай, Вихорек! — приговаривали женщины, запрягая Вихря в легкую телегу, подаренную стариком кузнецом.
Они подвели его к крыльцу, ушли в избу и вскоре появились, согнувшись под тяжестью человеческого тела, завернутого с головой в толстое стеганое одеяло. Вихрь испуганно всхрапнул: лошади не любят возить мертвых. Женщины с трудом приподняли длинный сверток и занесли в кузов. Вихрь успокоился: в одеяло был завернут живой человек.
Одна из женщин подошла к Вихрю, погладила, уронила ему на губы теплые соленые капли:
— Прости, Вихорек, если что…
Другая села на облучок, натянула вожжи и негромко приказала:
— С богом!
Вихрь влег в хомут, взял с места и сразу же заспешил впритруску, слыша позади слабые стоны и слезную мольбу:
— Терпи, скоро доедем…
Какое там «скоро»! Вихрь по сборам, по прощанию понял, что дорога будет долгой, трудной. Только бы хватило сил! Нынче ему никак нельзя то подналегать, то расслабляться, нынче ему бежать да бежать. Его торопили вожжи, взмахи тонкой хворостины, упрашивал голос: «Но-о-о, милый!», подгоняли стоны, доносившиеся с телеги. Дорога не кончалась, телега сделалась невыносимо тяжелой, Вихрь задыхался, весь взмок, каждый шаг мучительно отдавался в больных суставах, глаза застилал туман, но он все бежал и бежал, слыша позади: «Но, милый! Терпи, скоро доедем…»
Терпеть он умел, на том возрос и жил. В роду у Вихря все были терпельники. Так неужто он, последний в своем роду, не вытерпит все муки на последнем, быть может, своем пути? Кончается терпеливый лошадиный род — так пусть кончается не бесславно.
Вихрь подналег из последних запасов сил, и ему показалось, что он помчал резво, как, бывало, в молодости. Только уперевшись в больничные ворота, Вихрь очнулся и понял, что не летел сюда во весь опор, а едва доковылял, шатаясь и засекаясь. Но ведь не свалился, довез!
Обернувшись назад, он следил, как сверток в одеяле переложили на носилки и унесли. За носилками шла женщина, все еще держа свою ненужную теперь слабую хворостину. Вихрь бессильно уронил голову и расставил дрожавшие ноги пошире, он боялся упасть. Но больничный сторож не позволил Вихрю стоять на месте, умело распряг и, нашептывая ласковые слова, стал водить Вихря по двору, обтирать мокрую спину и бока взятым из телеги сухим душистым сеном. Вихрь понял, что сторож когда-то имел дело с рабочими лошадьми, ему можно довериться.
Но ни Вихрь, ни больничный сторож не знали ничего о войне между Ермаковским сельсоветом, помещавшимся рядом с больницей, и последними жительницами Дебри.
— Откуда у них лошадь? — удивились утром в сельсовете, увидев привязанного к телеге Вихря. Чужие люди взяли его под уздцы, привели на чужой двор, заперли в сарае. Днем пришел больничный сторож, принес Вихрю ведро с теплой болтушкой, от нее вкусно пахло овсом, Вихрь с удовольствием уплел больничную кашу из «Геркулеса», разбавленную водой. Он ждал, когда за ним придет женщина с хворостиной, чтобы ехать обратно в деревню. Она все не шла. Вихрь вспомнил, как другая женщина попрощалась с ним словно бы навсегда, и его охватила гнетущая тоска.
На другой день чужие люди привели к сараю фабричного конюха, который всегда ругался, бил Вихря кулаком по глазам и говорил, что сдаст на мясокомбинат. Вихрь задрожал от страха и стал колотить копытами в стену сарая. После хорошей жизни у Хозяина ему не хотелось возвращаться обратно на фабрику.
— Психует! — сказали чужие люди и отошли подальше.
Конюх заглянул в сарай и рассердился, раскричался:
— Почему не передали приметы? Ездишь из-за вас попусту! У меня рыжий пропал, с белой отметиной на лбу. А у вас какой? Гнедой, без отметины!
Накричавшись, конюх повернулся и пошел, двери сарая опять заперли на замок.
Вихрь вытянул шею и заржал. Он испугался, что стал теперь никому не нужным. Уж пусть снова голый фабричный двор, насмешки над единственной лошадиной силой. Но конюх не узнал его голоса и не вернулся.
В шесть утра Фомина разбудил звонок дежурного по горотделу:
— Передо мной сидит гражданин и уверяет, что ты его хорошо знаешь. Пришел с ценной информацией и, похоже, по твоему розыску. Машина за тобой уже послана.
Фомин приготовился к неприятному известию, что перед дежурным сидит Киселев. Но, слава богу, это оказался всего лишь дядя Вася. Приехав в горотдел, Фомин увидел принесенные дядей Васей «сведения» на столе перед дежурным. Четыре сплющенные пули. Фомин забрал пули и повел дядю Васю к себе.
— Я черного сразу узнал, но виду не подал. Помните, в запрошлом годе художники пытались обокрасть музей? — Рассказ дяди Васи сопровождался таинственным подмигиванием. — Один из ихней шайки. Пытался, между прочим, отобрать у меня вещественные улики. Но не на такого напал. «Куда-то, — говорю ему, — бросил, не помню». А все четыре пули у меня в кармане. Потом перепрятал в банку из-под графита. Еле утра дождался — и скорее в милицию…
По предположениям дяди Васи, в лесу произошла стычка двух бандитских шаек, не поделивших добычу. А художник темнит и прикрывается подростками-лошадниками, которые будто бы ночью прострелили шины. На самом деле художник и его сообщники за кем-то гнались на «Жигулях», бандиты, как в кино, отстреливались, целя в шины.
— Теперь они где-то в лесу, скрываются. — Дядя Вася перешел на трагический шепот. — Не дай бог, напорется на них кто-нибудь из грибников! Пришьют и зароют в чащобе, так что и не отыщешь. Мой вам совет: срочно вызывайте вертолет, сверху вы их мигом обнаружите.
Фомин мрачно разглядывал четыре комочка свинца. Значит, Супрунов все-таки соврал. Патроны у мальчишек были. А туристы, обратившиеся за помощью к дяде Васе, те самые, которые прогнали лошадников от своего лагеря.
— Вам художник сообщил, где их лагерь? — спросил Фомин дядю Васю. — На чем он привез шины? И говорил ли, кто ему посоветовал обратиться за помощью к вам?
Дядя Вася клятвенно прижал к груди растопыренную черную пятерню.
— Вот ей-богу, больше ничего не смог выведать! Сам удивляюсь, как мне удалось прибрать пули. А грузовик скрылся. Я выхожу и вижу у своих ворот художника. Сразу вспыхивают подозрения, но спросить, на какой машине он приехал, значит, спугнешь…
Дядя Вася удалился с гордо поднятой головой. И тотчас раздался телефонный звонок.
— Привет! Мне дежурный сказал, что ты уже на работе. Как самочувствие? — Голос Киселева звучал до наглости жизнерадостно. — Дядя Вася приходил? Пули принес? Коля, я серьезно. Не огрызайся на друга детства и не бросай трубку. Нашего старого знакомого Толю направил к дяде Васе я. Учти, произошла чисто случайная встреча на шоссе, никакого вмешательства в дела милиции. — Киселев тараторил, уверенный в том, что Фомин на другом конце провода слушает с полным вниманием. — Дядя Вася, конечно, не знает, где стоит лагерь. А я там побывал. Значит, так. Поедешь по Нелюшкинскому шоссе. Не доезжая моста через Медвежий овраг, по правую сторону есть сверток в лес. Вчера мы на ЗИЛе оставили там след. Не собьешься. Поезжай по следу — и увидишь роскошную жизнь современной интеллектуальной элиты. И я бы тебе посоветовал…
— Потом, Володя, потом, — перебил Фомин. — Спасибо тебе, ты мне очень помог.
К туристам Фомин поехал вместе с инспектором ГАИ Холеный пес в раззолоченном ошейнике выскочил навстречу «газику», предупреждающе гавкнул. Из палаток выглянули сонные, разгневанные лица.
— Безобразие! У людей отпуск!
Последним выглянул чернобородый Толя. На его лице выразился явный испуг, сменившийся жалкой просительной миной: «Не выдавай, что мы раньше встречались». Фомин кивнул в ответ: «Понял, не выдам». Туристы, продолжая возмущаться, расселись по шезлонгам, ни один из них не собирался помочь Фомину и инспектору ГАИ в поисках пыжей. Толя тоже возмущался, но взглядами выражал самое горячее сочувствие Фомину и инспектору ГАИ, ползавшим по мокрой от росы траве. После долгих поисков были найдены три пыжа из газеты, еще один исчез неизвестно куда. К сожалению, так и не удалось установить время, когда были совершены выстрелы. На все расспросы туристы отговаривались полным незнанием.
Сколько они еще тут рассчитывают прожить? А это как позволит погода.
На обратном пути инспектор ГАИ разъяснял Фомину, насколько надежен существующий порядок учета личного автотранспорта и контроль на дорогах.
— Эти желтые «Жигули» мы берем на себя. Проследим за каждой поездкой. Установим, кто владелец. Между прочим, раньше и лошади состояли на строгом учете. Мне батя рассказывал. Существовали лошадиные паспорта. Год рождения, кличка, масть, приметы, кому принадлежит. Обязательно полагалось таврить лошадей, у каждого хозяйства имелся свой именной знак. А теперь… Все пересели на машины, о лошадях никакой заботы. О них даже в отчетности не упоминают…
