— Снять! — гневно крикнул он и пришпорил коня. — Плетями негодяя! — Толпа всадников проскакала за ним. Спасая свою жизнь, цапля погубила урожай виллана. Хозяин же поля, с трепетом следивший, куда ляжет путь весёлой охоты, скрылся в кустах, радуясь, что не попался на глаза разгневанному господину. «Молчи, — тихо огрызнулся он на плакавшую жену. — Говорено тебе: нельзя огораживать без позволения, посмотришь, что завтра будет».
Между тем сокол, в очередной раз получивший энергичный отпор, немного замешкался, и цапля почти достигла леса, пока он снова не оказался над ней. Роберт скакал впереди всех с пылающими глазами и щеками, размахивая своей шапочкой. Его звонкий голос слышен был в общем хоре исступлённо-азартных криков. Теперь цапля и сокол летели на одной высоте, сталкиваясь, переворачиваясь и снова разлетаясь. Лесная опушка неслась им навстречу.
— Уйдёт! — в отчаянии крикнул сэр Уильям, но в эту минуту сокол последним усилием взмыл кверху и, сложив крылья, грудью ударил не успевшую перевернуться цаплю, белый и серый комочки ухнули вниз. Распластав крылья, откинув длинную шею и ноги, цапля упала на траву и лежала неподвижно, а сокол удержался-таки в воздухе перед самой землёй, тяжело махая крыльями, взмыл выше, осмотрелся и, задыхаясь, спустился на красную перчатку господина. На его белых крыльях виднелись следы крови.
Охота была кончена — кому после столь драматичной сцены интересна утиная бойня? В лесу трубач протрубил привал, забегали и засуетились слуги. Сэр Уильям остановил коня — весёлый, запыхавшийся, не менее, пожалуй, счастливый, чем маленький Роберт. Госпожа Элеонора, спешившись, старалась не выказывать усталость, ведь все, кто её окружал, считали любую слабость чем-то унизительным. Ей одной в весёлой толпе было жаль бедную цаплю, одна она от всей души желала храброй птице спастись. Одновременно искренне себя казнила за мягкосердие, неумение по достоинству оценить самую благородную рыцарскую забаву. Думая об этом, графиня покачала головой и неприметно вздохнула: приходилось скрывать не только телесные, но и душевные слабости.
Завтрак на зелёной лужайке затянулся, слуги подавали новые и новые блюда жареной дичи, откупоривали всё новые бочонки с вином, и всё это до смерти надоело Роберту. Он с нетерпением вынимал и снова вкладывал в колчан свои стрелы, удивительно гладкие и ровные, как струны (их выточил для него старый Бертрам), натягивал и отпускал тетиву маленького лука. Он часто бывал с отцом на охоте, не сходя с седла, попадал в белку и птицу на ветке, и старый Бертрам говорил:
— Жаль, не придётся мне увидеть, а мальчик будет первым стрелком Англии.
С луком в руках тоскливо поглядывал Роберт на разгорячённые лица рыцарей и чувствовал, что все забыли о нём. Мать наблюдала за слугами, подающими кушанья и вино, отец и дядя, сэр Эгберт Локслей, перекрикивая друг друга, спорили, чей сокол лучше. Дед Роберта — старый барон Локслей — мирно похрапывал, привалившись спиной к толстому дубу.
Хорошенькая тропинка в густом орешнике так и манила мальчика. Через минуту с луком в руках он уже прошёл два поворота её, спустился под горку, весело поболтал ногами в прохладном ручье и, освежённый, отправился дальше.
«Найду белку и попаду ей прямо в глаз», — решил он и, продолжая идти, внимательно смотрел по сторонам. Здесь, недалеко от селения, лес был дик и запущен. Пчёлы наполняли дупла столетних лип и дубов душистыми сотами, стада оленей бродили по нему, стаи волков были грозой крестьянских и господских коров, свиней и овец.
С луком в руках Роберт чувствовал себя в безопасности и шёл, прислушиваясь — не раздастся ли где крик пушистого зверька. «Чок, чок», — услышал он наконец. Весёлая рыженькая белка спустилась очень низко и, сидя на дубовом суку, усердно разглядывала что-то в траве. Не спуская с неё глаз, мальчик натянул лук и начал подкрадываться к дубу.
«В глаз! — прошептал он. — В самый глаз!» — «Чок, чок», — повторила белка и так низко нагнулась, присматриваясь, что Роберт невольно тоже опустил глаза на траву, ища — чем это она так заинтересовалась? Пушистый рыжевато-бурый комочек выглянул из травы, переваливаясь, подошёл к дереву и, встав на задние лапки, передними опёрся на него, подняв любопытную мордочку: что это, мол, там такое верещит?
Роберт застыл с луком в руках: медвежонок! У дедушки Локслея есть медведь на цепи, но большой и злой, к нему нельзя подходить. А с этим можно играть… И мальчик как зачарованный подкрадывался всё ближе и ближе…
«Чок», — повторила белка и вдруг молнией кинулась вверх по стволу, а позади Роберта что-то странно запыхтело. Не выпуская из рук лука, он обернулся. Перед ним стояла громадная медведица и, склонив голову на бок, рассматривала его довольно спокойно. Мальчик вздрогнул и попятился к дереву с медвежонком. Тут маленькие глаза медведицы загорелись: враг угрожал её детёнышу. Встав на задние лапы, с глухим рычанием она двинулась вперёд.
— В глаз! — машинально повторил мальчик, плохо сознавая, что делает. — В самый глаз! — И, прицелившись, спустил стрелу.
От рёва, которым медведица ответила на выстрел, Роберту показалось, что он совсем оглох. Отбросив лук, он повернулся и кинулся по тропинке в лес. Он сбежал с холма и поднялся на следующий, когда услышал за собой тяжёлый топот и дикое озлобленное рычание. Роберт был храбрый мальчик, но это было больше; чем он мог вынести. С криком он кинулся бежать ещё быстрее, но рёв и топот слышались всё ближе… Конечно, медведица могла нагнать его в несколько прыжков, но попавшая в глаз и глубоко засевшая в нём маленькая стрела причиняла такую боль, что зверь, прерывая погоню, то и дело садился и с рёвом пытался вытащить её. Однако силы мальчика падали, в глазах темнело, он уже несколько раз опасно споткнулся на бегу. В очередной раз, подсечённый попавшимся под ноги толстым ореховым корнем, он полетел на землю и, ударившись, потерял сознание.
Очнулся Роберт от сильной боли в ноге, которую кто-то держал. Рванулся, застонал и, окончательно придя в себя, открыл глаза. Он лежал на берегу небольшого ручья, на охапке мягкой травы. Одна нога его была обвязана свежими листьями и тонкими полосками гибкой коры. Роберт не мог ею пошевелить, так сильно она болела. Около него на коленях стоял молодой мужчина в странной самодельной одежде из оленьей шкуры. Он осторожно заканчивал перевязку больной ноги. Роберт приподнялся, осмотрелся и сильно вздрогнул: медведица лежала шагах в десяти, вытянув вперёд страшные лапы, как будто ещё и после смерти ловила его. В левом боку её торчала длинная охотничья стрела с оперённым концом.
— Не встанет, не бойся, — усмехнулся незнакомец и похлопал Роберта по плечу. — Я тут стоял, как раз и лук был у меня в руках. Ты упал, а она на тебя навалилась… Глаз ей кто-то ещё стрелой проткнул — как пьяная бежала…
— Это я стрелой, — сказал Роберт и вдруг, охватив руками его шею, залился отчаянными слезами. Тот не утешал мальчика, только ещё раз грубовато-ласково похлопал по спине.
Между тем на зелёной лужайке поднялось смятение: госпожа Элеонора, бледная, как её белое платье, стояла под дубом, где сын её набрёл на медведя, прижимая руку к груди, и растерянно смотрела, как муж рассылает во все стороны на поиски новых и новых слуг. Старый барон Локслей, проснувшись от шума, не сразу понял, в чём дело, но вслушался и махнул рукой:
— Глупости, — сказал он решительно. — В нём кровь Фицусов и Локслеев, мальчик везде сумеет выпутаться из беды. Бросьте вы эту бабью суматоху и ты, дочка, успокойся. — Но тревожный взгляд его противоречил весёлому тону и, отойдя подальше от дочери, он потянул зятя за рукав. — Посылай больше людей, Уильям, — сказал тихо. — И скорее! Мальчику не годится бродить одному в здешних лесах. Говорят… — Он вдруг замолчал, точно подавился, устремив растерянный взгляд на заросли орешника. Из-за кустов выступил высокий человек в рубашке из оленьей шкуры. На руках его, крепко охватив его шею, лежал Роберт в разорванном красном наряде. Одна нога его была обёрнута листьями и аккуратно обвязана мягкими полосками древесной коры.
— Роберт! — вскричала госпожа Элеонора. В одно мгновение она оказалась около мальчика и схватила его на руки, покрывая поцелуями. Затем подняла глаза, и они наполнились изумлением. — Гуг, — тихо сказала она, — ты жив, Гуг, и ты спас моего сына!
Упав на колени, Гуг поднёс к губам край её платья:
— Я счастлив, хотя и не знал, что это твой сын.
— Схватить негодяя! — раздался за спиной Элеоноры пронзительный голос. — В петлю его! Тут же! На месте!
В страшном волнении Элеонора обернулась, прижимая к себе сына. За ней стоял её брат, молодой барон Локслей. Он слегка покачивался после весёлого завтрака и размахивал для равновесия длинной ореховой веткой.
— Живо! — крикнул он, подойдя ближе. — Это беглый раб. Слышите вы, негодяи!
