«Привели меня сначала в полицейское, что на Исетской. Я еще по дороге обратился к уряднику:
— Господин урядник, за что, мол, меня?
— Ладно, — говорит, — меньше разговаривай, узнаешь там.
Ну, пришли. Допрашивают: кто такой? чей? откуда? — и сейчас же в чижовку. Камера маленькая, темная, а народу — ступить негде. Как вошел, сразу со всех сторон крики, шум, ругань. Кому-то я на ногу наступил, кого-то толкнул, — всем, словом, помешал. Ну, ночь кой-как просидел, покормил паразитов. Светать стало. Смотрю, ну и компания? Нищие, оборванцы, избитые, пьяные… Сижу. Разговор с одним мужичком из Долгой деревни завел. Он — пьяный — жену зарезал, вот неделю и сидит.
— А ты за что? — спрашивает он меня.
…Решил на случай придумать, что ни есть. Сам, говорю, не знаю. Убивать — не убивал, воровать — не воровал. Вот разве за то, что на заводе нож от плужка к рукам прибрал.
Слушатели дружно захохотали.
— Ай да Михайла! Вором решил прикинуться.
Михайла улыбнулся и продолжал тем же спокойным тоном:
— Так к обеду время подошло. Заходит городовой, фамилию мою называет, собираться велит.
— Прощай, — говорю соседу, — видать, выпускают — ошибка вышла. — А сам думаю — «в тюрьму!» Пошли. Ну, идем. Смотрю — Болгарскую прошли, тюрьму миновали. Ага. В жандармское!
…Идем, а я и говорю: хорошо в лесу, ваше благородие! Это я городового-то «благородием» величаю. Хорошо, говорю, приятно, и душа отдыхает. А он мне: «Шагай, шагай! А то как двину — вся приятность отлетит».
…В жандармском посадили меня в одиночку. Я уже знаю о чем допытываться будут».
Рассказ Тропина захватил ребятишек. Они слушали, затаив дыхание. А Михайла продолжал все так же, не громко и не спеша.
«Просидел я тут не больше суток. На допрос вызвали. Сидит сам ротмистр. Начинает это он сразу:
— В воскресенье у Миасса в бору был?
— В воскресенье, говорю, ваше благородие, был.
Он аж улыбнулся. Поймал, дескать. А я продолжаю:
— И в прошлое, и в позапрошлое был. Потому, ваше благородие, воздух в лесу легкий, опять же птички чирикают, говорю.
Он посмотрел на меня этак исподлобья: — Кто еще был? Говори! Что делали? Да все по порядку!
— По порядку? Можно, ваше высокоблагородие, и по порядку. Я, значит, кузнец. Работа наша вам, конечно, известно, тяжелая, все в кузне да в кузне. Жар, духота, копоть, дома не очень отдохнешь, — баба, ребятишки — четверо их у меня: старшенький, говорю, Пашка, десяти годков, а меньшой, Анютке, всего третий с Покрова пошел…
…А он как на меня зарычит: — Не о том спрашиваю тебя! В лес зачем ходил? Кто еще с тобой был?
Я и давай ему расписывать. Бор, говорю, сосновый у нас, старый, — сосна к сосне. Иное дерево в обхват не обхватишь, а воздух чистый-чистый, думаю, в раю господнем не чище. А знаете ли вы, ваше превосходительство, как птицы у нас поют.
…Как он заревет на меня: — Я тебе дам чистого воздуха, запоешь! Знаешь, мерзавец, за что арестован?
— Не могу знать, ваше высокопревосходительство!
— А зачем в лес ходил?
Я тут даже вроде рассердился.
— Чего вы, ваше благородие, обсказать мне все как есть не даете. Я же вам по порядку, как приказано, доподлинно разъяснить хочу… — И опять начинаю ему антимонии про лес, да про свою работу разводить, а чуть он меня перебьет, я опять свое начинаю.
…«Играли мы так в кошки-мышки не знаю сколько, только он как вскочит, наконец, как затопает, а сам побагровел, усы топорщатся, чисто, кот рассерженный. Вызвал жандарма: «Уведи, кричит, его!» А сам платком лоб утирает — умаялся бедняга».
Дружный хохот слушателей заставил Михайлу на минуту замолчать. Передохнув, он продолжал, все так же хитро поблескивая глазами.
«Ну, в тот день меня не беспокоили, а назавтра опять началось: он свое, а я — свое. Отдыхать, мол, в лес ходил, дело это дозволенное. А под конец с таким простым видом и говорю:
— Ежели, мол, интересуетесь, то в воскресенье приезжайте на Миасс, к архиповской мельнице, я беспременно там буду, с субботы пойду. Места покажу, залюбуетесь! Опять же, если с супругой и детками приехать изволите — ягоды покажу, деткам рыбалку устрою. Искупаться захотите, такое местечко выберу — нырнете — дна не достанете?
— Ох-хо-хо!.. — грохнули гости.
Данила хлопнул кузнеца по плечу.
— Удружил! — сквозь душивший смех произнес он. — Дна не достанете!
Михайла долго не мог окончить рассказа. Наконец, улучил минутку:
«Ну, бился ротмистр со мной, бился два дня, а на третий вызвал жандарма и говорит: «Отпусти этого дурака». Пошел я домой и думаю: «Дурак-то не я, а ты, ваше благородие».
Долго еще смеялись гости, а хозяин сидел и тихонько улыбался в бороду.
Наконец стали расходиться. Выскочили из избы Тропина и приятели. На дворе стояла июльская ночь. На небе горели бледные серебряные звезды. Теплый ночной ветерок ласково обдувал разгоряченные лица, успокаивал. Не хотелось идти спать. Где-то на соседней улице негромко играла гармонь, совсем рядом позванивала балалайка. Издали доносились девичьи голоса. В такие ночи все дышит спокойствием и тихой радостью.
Мальчики не спеша дошли до губановского дома и сели на скамейку у ворот.
— Хитрый мужик дядя Михайла, — медленно и тихо, точно про себя, произнес Валя.
— Да, ловко он жандарма опутал, дурачком прикинулся.
Ребята помолчали.
— Хорошо бы нам так… в полицию попасть, — мечтательно прошептал Валентин.
— Ничего, попадем, когда большие вырастем, — успокоил приятеля Митя.
— Мы бы тогда их, ух как обманули! — Валя помолчал. — Ждать только больно долго. Давай, Митька, попадемся в полицию.
Тот подумал.
— Н-е-т, попадаться не стоит, — произнес он в раздумье, и уже решительнее добавил: — Совсем никогда попадаться не надо. Как атаман Золотой. Пусть ловят, а ты р-раз и нету. Убежал в лес, а там в каменухе такие пещеры: пять лет ищи — не сыщешь.
— Это верно, — согласился Валя.
В ночной тишине зацокали копыта казачьего разъезда.
— Слышь — вот они и едут. Каждую ночь объезжают, ироды. Пойдем. Ну их! Нарвешься, вытянут нагайкой.
Хитрость дяди Михайлы долго служила темой для разговора приятелей. Теперь они узнали, за что сажают в тюрьму, узнали многое, о чем с недавних пор начали догадываться.
* * *
Ребята были в затруднении и не могли решить: драться им в это воскресенье с колупаевцами или нет. Как бы поступил атаман Золотой? Ну ясно. Обязательно бы пошел врагов громить.
Тут Митя высказал сомнение. На Золотого кивать нечего. Ведь среди колупаев ни купцов, ни заводчиков, ни приказчиков хозяйских нет. Не пошел бы на них Золотой.
Но с другой стороны, рассудили ребята, колупаевцы чужие. Спокон веку между чужими были драки. Потом колупаи и сами задирают.
— А рубашку им простить? — спросил Валентин.
И ребята решили: идти!
И они, присев на лавочку у ворот дома Губановых, стали подробно обсуждать предстоящую встречу со своими извечными противниками. За этим занятием и застал их Данила, возвратившийся с работы. При его приближении ребята замолчали.
Парень подсел к ним, не торопясь, закурил. Мальчики выжидательно смотрели.
— На станцию часто бегаете? — спросил Данила.
— Без малого каждый день.
— Пехотинца от кавалериста отличите?
— Спрашиваешь!
И действительно, через город на восток ежедневно шли эшелоны. Ребята за это время успели повидать все рода войск. Они точно знали форму пехотинца и кавалериста, а сапера никогда не путали с батарейцем, по цвету лампас отличали донского казака от оренбургского.
— Так вот, вы должны пойти на переселенческий пункт. Найдите там фельдшера Шарова. Попросите у него бинт и вату, запомните: бинт и вату. Он спросит вас, для кого это? Вы должны ответить: для дяди Никиты Проскурякова, ему нужно делать перевязку. Поняли? Повторите!
Ребята повторили все слово в слово. Выходило убедительно. Данила остался доволен.
— Слушайте внимательно дальше, — продолжал парень: — Шаров даст вам небольшой пакет. Из дому захватите корзину, положите в нее с полдесятка яиц да бутылку молока. Спрячьте на дно корзинки пакет, яичками его прикройте. Соображаете? — Ребята молча кивнули головами. — С этой корзинкой отправляйтесь на станцию. На дальнем тупике… ты должен знать его, Валька.
— Найду, — уверенно ответил тот.
— Так вот, на дальнем тупике стоят вагоны, часть эшелона пехотного Смоленского стрелкового полка. Запомните хорошенько: Смоленского стрелкового. Вроде нашего озера Смолино. Запомнили?
Механик не выдержал:
— Ну, чего ты толкуешь, ровно маленьким? Ты говори, чего делать надо.
— Не горячись! В таком деле забудешь немного — потеряешь много. Там не будешь ходить да расспрашивать. Не очень-то разрешат разыскивать, где какой полк стоит.
— Ну его, говори, — сказал Николай. — Ты, Митька, не мешай. Это тебе не шуточки.
