Они молчали.
— Конечно, — добавил я, — за такую подготовку следует не брать вас с собой, но я возьму...
Бойцы сразу же забыли про свою обиду, когда я, сняв сапог, разложил на табурете портянку, подвернул угол так, чтобы нигде не было ни морщинки, обернул ее вокруг ноги и получилось что-то вроде суконного носка.
— Куколка! — сказал один восхищенно.
— Вот это да! — прищелкнул языком другой.
Чтобы не терять времени, я помог им справиться с портянками, мы проверили оружие, налили во фляги крепкого горячего чаю и отправились на участок границы.
Ночь была темной, безлунной. Ничего не видно вокруг. Да и туман, висевший над рекой, не давал возможности наблюдать.
Бойцы приуныли: едва ли в такую погоду нарушитель осмелится пойти через границу. Только не говорили об этом вслух. А я знал, что именно в самую плохую погоду нарушители стараются перейти через рубеж. Их к этому специально подготавливают. А хозяева зря не будут денег тратить.
Погода вконец испортилась. Зашумел ветер. На реке поднялись волны.
— Идет! — через некоторое время объявил я своим товарищам.
Бойцы переглянулись: не шучу ли я. Они заволновались и еще напряженнее стали вглядываться в темноту. Но я уже чувствовал, что нарушитель переправился через реку и находится где-то от нас недалеко.
— Идет! — снова повторил я, подготавливая товарищей к встрече с диверсантом, и через минуту добавил: — Сахиев, заходи справа от меня, Иванов — слева. Выдвигаемся к самой воде.
Около тех кустов, в тени которых я лежал сегодня утром, послышалось движение, шуршание песка. Мы незаметно приблизились к самым кустам. И когда человек, выпрыгнув из лодки, сделал шага два вперед, Сахиев и Иванов подхватили его под руки, а я, направив ему в грудь винтовку, спросил:
— Что же вы так долго добирались? Мы уже заждались вас. Думали, что в тумане сбились с пути.
Диверсант сделал движение, быстрое и резкое, стараясь одновременно освободиться от обоих пограничников, но они его держали крепко.
— Зачем же вырываться? — с шутливой укоризной сказал я ему. — Вы приплыли к нам, мы вас хорошо встретили. Все идет по плану. Не надо нервничать...
Шпион скрипнул зубами от злости, когда ему связывали руки, потом всмотрелся в меня, неуверенно поинтересовался:
— Карацупа? — и удивленно пожал плечами: наверное, думал, что я богатырь, а перед ним стоял молодой парень небольшого роста, да и голос у меня был тихий, обыкновенный. Только не знал он, что силу мне придает наше правое дело, что если понадобится — весь наш советский народ придет на помощь мне и моим товарищам.
— Ну вот и познакомились, — печально сказал диверсант и тяжело вздохнул.
— Познакомились, — подтвердил я, — хотя таким знакомствам мы не очень рады.
У меня часто спрашивали товарищи:
— А если на другой границе будешь служить, возьмешь с собой Ингуса?
— А как же? — удивлялся я. — Такую собаку никому не отдам.
И я никогда не расставался со своим четвероногим другом. Даже потом, когда у меня были другие собаки, я им давал одну и ту же кличку — Ингус. В новых собаках я всегда хотел видеть хотя бы частичку того, что было в Ингусе. А овчарка была необыкновенная. Она отлично понимала меня: если у меня хорошее настроение — ластилась, если я был чем-то огорчен — садилась рядом и не мешала до тех пор, пока я ее не позову.
Ингус научился сдерживать свои чувства: зря он не лаял, не скулил, не оставлял своего хозяина, не бросался на диверсантов, когда в этом не было необходимости, умело переключался с одного шпиона на другого, сам выбирал, кого из них задерживать первым.
И все же погиб Ингус, погиб на боевом посту. В ту ночь я, как всегда, тщательно готовился к выходу на границу. Предусмотрел, как обычно, всевозможные варианты поведения диверсанта. Ставил себя в самые сложные условия, в такие, что даже сам на минуту задумывался: как себя вести? Но задумывался только на минуту. Сколько у меня было различных поединков, схваток, и все же я выходил победителем, потому что знал, как действовать, потому что знал: нет у меня ничего дороже любимой Родины, нет для меня ничего священнее, чем граница, которую я должен охранять.
Накануне прошел дождь. От земли тянуло свежестью и лесной прелью. К подошвам прилипала грязь. Но даже в такую погоду я шел, как всегда, бесшумно: под ногами не чавкала грязь, не хрустел валежник, не стучали камни, которые попадались на дозорной тропе.
Я ждал встречи с врагом. Но такой, чтобы она не для меня, а для него была неожиданной. Только в таком случае я мог его обезоружить и захватить живым.
Прошел час, другой, третий... Из-за туч показалась луна. Ну что ж, это даже лучше. Теперь хоть видеть можно дальше и действовать не вслепую.
Обостренным слухом я уловил шелестение травы. Ингус насторожился. Прошло еще некоторое время, и, выглянув из-за пня, я увидел человека. Высокий, широкоплечий, тот вышел на поляну, внимательно и настороженно осмотрелся, поводил головой из стороны в сторону, чутко прислушиваясь, и, не заметив ничего подозрительного, двинулся к рощице, чуть правее того места, где я лежал.
Я молча подтолкнул овчарку. Она, не издав ни единого звука, выскочила из укрытия. Ингус не бежал, а, казалось, плыл в высокой траве. Еще немного, еще несколько метров — и овчарка достигнет цели.
Диверсант то ли почувствовал присутствие кого-то постороннего, то ли увидел движущуюся тень, резко обернулся и тут же вскинул оружие. Громыхнул выстрел, эхом отдался в лесу.
Ингус повалился в траву, не издав ни звука. Я еще с минуту поджидал, прислушиваясь: не заскулит ли собака — надеялся, может быть, она только ранена...
Ингус не шевелился. И у меня сжалось сердце: погиб мой верный друг. Боль заслонила все на свете. Хотелось сейчас же броситься на врага и отомстить ему. Но усилием воли я заставил себя не делать необдуманных поступков.
Я выстрелил. Нарушитель упал на землю и пополз. Страх гнал его подальше от места схватки. Он выбирал тенистые места, чтобы скрыться.
Перебегая от дерева к дереву, я преследовал его и стрелял, стрелял, стрелял... Когда тот понял, что сопротивление бесполезно, а скрыться от преследования невозможно и попасть в руки пограничника он не хотел, вскинул пистолет к виску, но я опередил его: выстрелил, и рука диверсанта безвольно повисла.
Подоспели товарищи, но я, даже не взглянув на пойманного шпиона, вернулся на поляну, поднял на руки мертвого Ингуса и понес его, прижимая к груди. Мне еще не верилось, что мой верный друг погиб. Я иногда останавливался: мне чудилось, что пальцы ощущают толчки сердца Ингуса. Я всматривался в овчарку, но ее глаза были широко раскрыты и не моргали. В них застыла боль и тоска.
Я поднялся на возвышенность недалеко от заставы. Здесь хорошо просматривалась пограничная река, поселок, линия связи, далекие острова. Всю ночь я просидел около Ингуса, вспоминая все, что нас с ним связывало. И только на рассвете заметил, что кое-где среди шерсти собаки пробивалась седина. Неужели перед смертью появилась? Я потрогал седые пучки шерсти. Они были на заживших ранах Ингуса. Да, не каждый ветеран, наверное, имел столько ранений, сколько пришлось получить Ингусу в жестоких схватках с диверсантами и шпионами.
Ингуса нужно было похоронить. Но я и не думал о том, чтобы сходить на заставу за лопатой: не хотелось даже на минуту оставлять Ингуса одного.
Долго орудовал штыком, вскапывая каменистую землю. Утром опустил в яму своего боевого товарища, закутав его в свой плащ, пробитый в нескольких местах вражескими пулями. На могилке прикрепил дощечку, выцарапав штыком год его рождения. Дня гибели его не поставил: Ингус для меня не погиб, он жил в моем сердце, жил в моих воспоминаниях, и я верил, что он всегда будет со мной отправляться в дозоры.
На земляной бугорок положил зеленую пограничную фуражку и, минутой молчания почтив память верного друга, сделал несколько прощальных выстрелов из своего маузера.
Вдруг я вздрогнул и оглянулся, услышав стройные ружейные залпы, раздавшиеся за спиной. Чуть поодаль, обнажив головы, стояли товарищи по заставе: они тоже пришли попрощаться с Ингусом и, как настоящему воину, отдавали последние почести.
Через несколько дней я уезжал на другую границу. На груди у меня сиял новенький орден Красного Знамени. И я подумал, что эта высокая правительственная награда принадлежит не только мне, но и Ингусу.
* * *Память об Ингусе сохранилась у меня на всю жизнь. Потом я ходил в наряд с другими Ингусами, охраняя рубежи нашей Родины. И мне всегда казалось, что умней и преданней той, самой первой, овчарки у меня никогда больше не было. Так я ее любил.
За время службы я подготовил около тысячи следопытов. Учил их дрессировать собак, распознавать самые хитрые следы. И гордился своими учениками, которые тоже стали знаменитыми пограничниками. Среди них — Геннадий Гордеев, Тимофей Пятаев, Александр Смолин, Вячеслав Дунаев, Василий Демчук, Варлаам Кублашвили.
