Вскоре после этого я решил, что не буду поэтом.
В тот день, когда Роуз принесла домой готовый плащ, мне показалось, что с ней произошло нечто очень важное. И с Недди тоже. Оба притихшие, замкнутые. На ссору не похоже. Я спросил Роуз, как вела себя вдова Озиг, и услышал в ответ:
– Не хуже, чем обычно.
Потом Роуз расправила плащ и показала его мне.
Я с изумлением его оглядел. Не верилось, что моя дочь Ниам, моя Роуз сделала такое своими руками. Здесь было больше цвета и вдохновения, чем можно было себе представить.
– Твоя роза ветров…
– Да, папа. Надеюсь, ты не против, что я ее скопировала.
– Конечно же нет. Это… – запнулся я, вдруг осознав, что ложь прокралась и сюда. Сама того не подозревая, Роуз вплела ложь в свой плащ.
Я снова стал восхищаться способностями дочери. Думаю, Роуз что-то почувствовала и несколько раз удивленно на меня взглянула, пока все вокруг собирались, чтобы полюбоваться работой. В тот вечер Ольда приготовила праздничный ужин, вытащив все, что осталось, из нашей кладовки.
Тот день, когда дочь принесла домой плащ, оказался последним счастливым днем для нашей семьи. Роуз было тогда почти пятнадцать лет, а бедствовать мы начали еще с того года, когда она родилась. Иногда мне приходила в голову мысль, что наши неудачи связаны с ложью про рождение Роуз, но я тут же упрекал себя в том, что становлюсь таким же суеверным, как Ольда.
Я был неважным земледельцем. Когда мы только перебрались из Бергена на ферму, удача улыбалась нам. Но с тех пор все изменилось к худшему. Той осенью, когда Роуз закончила плащ, мы едва сводили концы с концами и часто голодали.
В довершение всего родственник Ольды, у которого дела тоже пошли вкривь и вкось, был вынужден продать все свои земельные участки. Нашу ферму купил преуспевающий торговец, который жил очень далеко – в городе Осло[8]. На лошади ехать до Осло не меньше месяца, поэтому самого торговца мы не видели. К нам приезжал посыльный от его уполномоченного Могенса. Плата за ферму не взлетела вверх сразу, но мало-помалу стала увеличиваться и постепенно сравнялась с нашим доходом, так что на жизнь почти ничего не оставалось. Со временем двое наших старших детей уехали с фермы. Нильс Отто отправился в Данию, где надеялся найти работу. А Зёльда Орри вышла замуж за кузнеца и переехала с ним в другую часть Норвегии. Мы редко получали от них весточки.
В тот день, когда Роуз принесла домой плащ, на нас обрушился последний удар. От Могенса пришло письмо, в котором сообщалось, что мы должны освободить ферму в течение месяца.
В семье Ольды в живых остались только брат и сестра, перебравшаяся в Исландию после того, как муж покинул ее. Единственные люди, к которым мы могли обратиться, были мои родственники.
Скрепя сердце я сочинил письмо брату, который вел дела семейной фермы. Я не был уверен, что он нас примет, ведь мы давным-давно не виделись. Даже если он нас пожалел бы, до места, где я вырос, было очень далеко, и я боялся, что нам не хватит денег на дорогу. Мы уже продали повозку и всю скотину с фермы, чтобы заплатить долг новому владельцу земли.
Но потом я взглянул на голодные лица, на старую заношенную одежду моих домочадцев и понял, что выбора нет.
Были мгновения, когда я приходил в отчаяние. Я называл себя неудавшимся мужем и отцом, и даже думал о самоубийстве.
В то нелегкое время Ольда была мне опорой и поддержкой. Несмотря на суеверия, она была сильной и преданной женщиной. Она никогда не обвиняла и не осуждала меня, не жаловалась на свою судьбу. Каким-то образом ей удавалось превратить одну ложку еды в две, починить самую ветхую одежду.
Правда, Ольда любила придумывать объяснения, основанные на суевериях, почему нам так не везет. Тем не менее она стойко взваливала на себя все тяготы нищеты и не давала нам раскисать.
И вдруг заболела Зара.
Когда заболела Зара, я почувствовал, что в маминой душе поселился страх. До этого момента она была спокойна и уверена. Я понимал, что болезнь дочери заставила их с отцом вспомнить смерть Оливи.
В доме тогда осталось пятеро детей: я, Роуз, Зара, Зорда и Биллем.
Мы ждали ответа от брата отца. Это была наша единственная надежда. Но стало ясно, что, даже если он согласится нас принять, мы не сможем совершить такое далекое путешествие, пока Зара болеет.
К счастью, сосед Торск предложил нам на время перебраться к нему, чтобы мы не остались на улице, когда приедет владелец земли. Сам Торск тоже едва сводил концы с концами, но у него хоть осталась собственная ферма. Мы знали, что не можем задерживаться у него слишком долго и посягать на его скудные запасы.
Я для себя решил, что, как и старший брат Нильс, уйду из дома и попытаюсь сам устроиться в жизни. Тогда я буду посылать все, что заработаю, семье. Давняя мечта учиться в большом городе растаяла как дым.
Мама не отходила от Зары ни на минуту. Отец бесцельно бродил вокруг дома – он как будто постарел лет на двадцать. На ферме нам оставалось жить чуть больше двух недель.
В ту осень рано начались холода. Первый буран налетел еще до того, как удалось собрать последний урожай. Спустя несколько дней потеплело и снег стаял, но было уже поздно. А потом наступила обычная осенняя погода – бесконечный холодный дождь.
Как-то вечером, когда за окном дождь лил как из ведра, мы собрались у очага. Вдруг за дверью послышался какой-то звук. Мама сидела в глубине комнаты около Зары, которая только что заснула.
Звук повторился. Я обменялся взглядом с отцом, подошел к двери и осторожно приоткрыл ее, желая узнать, кто или что могло быть снаружи в такой вечер. И успел заметить только белое пятно, прежде чем дверь распахнулась. Я отступил, и что-то огромное и мокрое ворвалось внутрь.
Я увидел большого белого медведя, который остановился посреди комнаты.
В открытую дверь врывался ветер с холодным дождем, но никто этого не замечал.
– Закрой дверь. – Голос был странный, тяжелый.
Это казалось невозможным, но я сразу понял, что голос принадлежал белому медведю.
Сестра Зорда покачнулась, готовая вот-вот упасть в обморок. Я подскочил к ней и схватил за плечи. Она дрожала.
Роуз подошла к двери и захлопнула ее.
Это было похоже на сон: громадный зверь ворвался к нам в дом. Медведь стоял на четырех лапах и ростом был с меня. Вода лилась с его шерсти на деревянный пол. Когда-то давно я уже видел подобное.
Я сразу догадался, что это был тот самый медведь, которого я видел в детстве, тот, который спас Роуз. Даже если у меня и оставались сомнения, то они рассеялись, как только я взглянул в его черные глаза. Это был тот самый медведь. Дурные предчувствия переполняли меня.
Он оглядел комнату, нас всех – одного за другим. Дольше всего смотрел на Роуз. Потом повернулся к отцу.
– Если вы отдадите мне свою младшую дочь… – Зловещий голос эхом пронесся по комнате. Он говорил медленно, останавливаясь после каждого слова, как будто ему было очень трудно, даже больно произносить слова. – Тогда та, которая умирает, поправится. А сами вы станете богатыми, будете жить в довольстве и покое.
Тишину в комнате нарушали лишь шум дождя снаружи да потрескивание дров в очаге. Медведь снова заговорил:
– Если вы отдадите мне свою младшую дочь, тогда та, которая умирает… – Он повторил свою речь, так же переводя дыхание после каждого слова.
Мама поднялась с табурета около кровати Зары.
– Вы могли бы вылечить мою дочь? – спросила она почти шепотом, а в глазах засветилась отчаянная надежда.
– Да, – прорычал голос.
– Как?
– Если вы отдадите мне свою младшую дочь, тогда та, которая умирает… – начал медведь в третий раз.
Но тут встал отец. Он как будто только что собрался с мыслями – как после удара.
– Хватит, – сказал он громко. – Ты не получишь Роуз. И никого другого.
Медведь повернулся к отцу, потом к Роуз.
– Не решайте так скоро, – проговорил он. – Я вернусь через семь дней. Тогда вы мне и ответите.
И пошел к двери. Я сам видел, как Роуз ее плотно закрыла, но дверь распахнулась сама собой, и медведь исчез в ночи.
Отец быстро подошел к двери и захлопнул ее.
Мы все изумленно молчали. Если бы не большая лужа посредине комнаты, где стоял медведь, думаю, никто из нас, кроме Роуз и мамы, вообще не поверил бы в то, что все происходило наяву.
– Арни, – сказала мама.
– Отец, – послышался голос Роуз.
Они заговорили одновременно, но отец покачал головой.
– Тут нечего обсуждать, – произнес он не терпящим возражений тоном. – Это колдовство, мы не будем в нем участвовать. Ни за какие обещания или богатства.
– Но, Арни, – сказала мама, – подумай о нашей Заре…
– Нет! – резко ответил он. Никогда раньше я не слышал, чтобы отец повышал голос на маму.
Мама побледнела:
– Но мы должны уважить его просьбу. Иначе на нас обрушатся еще большие неприятности.
