Карпыч насторожённо взглянул под ноги — на пол коляски. Там, с обратной стороны, между колёс была прикреплена проволокой к днищу коляски самодельная мина с часовым механизмом. Её по просьбе Платайса смастерил партизанский умелец, славившийся на все Забайкалье. Лапотник, передав донесение, составленное по документам, добытым беспризорниками, взамен получил эту мину и привёз в Читу. Через Карпыча он сообщил также, что партизаны одобрили предложенный Платайсом план неожиданного захвата станции Ага. Оставалось теперь согласовать срок с командованием Амурского фронта.
Платайс предполагал, что, получив последние чрезвычайно важные сведения, командование ускорит подготовку общего наступления на читинскую «пробку». Поэтому и сам он должен поторопиться. Надо было побывать и на станции Ага. И здесь, в Чите, предстояло организовать взрыв склада с боеприпасами. Для этого и предназначалась мина с часовым механизмом. Но кто подложит её? Об этом и толковал Карпыч. Он считал, что Лапотника надо поберечь, потому что через него была налажена связь с партизанами.
— Моё это дело — и не спорь! — сказал он Платайсу и повторил: — Только не сыграла б она, однако, прохвостка!… Коня жалко!
— Подумаем, Карпыч, подумаем, — ответил Платайс. — А мины не бойся. Езди спокойно по любым колдобинам — не сработает. Лучшего места не найти: и под рукой всегда, и никто не догадается.
Карпыч остановил коня у дома контрразведки.
— Приехали, господин Митряев!
Платайс заезжал сюда чуть ли не каждый день, как и положено отцу, потерявшему дочь. Но подполковник Свиридов не принимал его. Выходил вежливый адъютант и произносил одну из двух заученных фраз: либо подполковник в отъезде, либо подполковник просит извинить — он очень занят.
И на этот раз Свиридов не принял Платайса.
Трясогузка бойко торговал свечками. Было воскресенье. Народу пришло в церковь много. Он уже знал в лицо почти всех богомольцев и мог отгадать, кто и какую свечу купит. Эта старуха в чёрном платке возьмёт самую тоненькую — грошовую. Если судить по свечке, слабо она верит в бога. А вот этому солдату потолще приготовить надо. Он не пожалеет гривенника. Только не поможет! Всем семеновцам крышка будет!
Пришёл и трактирщик, у которого работал Цыган. Давай, давай полтину — не жалей! Трясогузка отобрал большущую витую свечу. Покупай, пока деньги водятся! Скоро ликвид-нем твоё заведение в пользу народа!
А зачем это Нинка вдруг заявилась?
Последнее время дочка священника сторонилась Трясогузки. Увидит его — и убежит. А в первые дни отбоя от неё не было: куда Трясогузка, туда и она. Даже церковь подметать помогала.
Нина подошла к стойке, за которой хозяйничал Трясогузка, и как-то странно потупилась, замялась.
— Батя подослал? — ехидно прищурился мальчишка. — Деньги проверяешь?
— Дурачок ты! — робко произнесла девочка, сунула ему какую-то бумажку и убежала.
Трясогузка прочитал: «Ты мне очень-очень нравишься! Только никому не говори!» Он сердито засопел, скомкал в кулаке записку, но потом разгладил её, положил во внутренний карман и забыл про свою торговлю.
— Заснул? — спросил у него Лапотник.
Он через день заходил в церковь, чтобы узнать, нет ли чего от Платайса.
Трясогузка торопливо протянул Лапотнику две свечи. Если бы он дал одну, это означало бы, что никаких поручений пока нет. Свеча потолще была с «начинкой», предназначенной для отправки на партизанский телеграф. Платайс передавал кое-какие новые данные и просил командование фронтом как можно скорее сообщить точное время начала наступления, чтобы приурочить к этому дню захват станции Ага.
Толстую свечу Лапотник засунул под зипун, а с тонкой подошёл к иконе, зажёг и вставил в многоместный подсвечник, в котором уже горело штук десять разнокалиберных свечек. В это время сзади громыхнула об пол медная тарелка, в которую Трясогузка клал деньги. Зазвенела покатившаяся во все стороны мелочь.
Обернулись молившиеся в церкви люди. Священник замер на секунду с приподнятой рукой, качнул головой, глядя на Трясогузку, собиравшего рассыпавшуюся мелочь. И только Лапотник знал, что тарелка упала не случайно.
Он перекрестился несколько раз, подошёл к другой иконе, вынул из-за пазухи толстую свечу, зажёг и поставил перед плоским, бестелесным и холодным ликом святого. Можно было дождаться конца службы, но Лапотник понимал: если за ним пришли, то и они дождутся, не уйдут, не упустят. Он ещё раз перекрестился и, повернувшись к выходу, увидел в дверях офицера и двух солдат. Они, как и все, стояли с благочестивыми лицами, без фуражек. Но по их острым взглядам Лапотник понял, что Трясогузка недаром подал сигнал тревоги.
Не взглянув на мальчишку, он пошёл прямо на солдат. Они расступились.
— Сам идёшь? — насмешливо шепнул офицер.
— Ноги есть пока, — спокойно ответил Лапотник. — Иду.
Они вчетвером вышли из церкви…
— Здравствуй, борода, здравствуй! — приветливо встретил Лапотника подполковник Свиридов.
— Здравствую пока, ваше благородие.
— Почему пока? — возмутился Свиридов. — Будешь честным — будешь здравствовать и дальше.
— Чести сроду не занимал! — ответил Лапотник.
— Вот мы и посмотрим! — воскликнул подполковник. — Садись, борода!
Лапотник сел в кресло. Подполковник сидел за столом, а адъютант подошёл к Лапотнику, встал над ним и, скрестив на груди руки, спросил:
— Помойку у господина Митряева ты выгребал?
— Помойки не было, — покачал головой Лапотник и подумал: «Дознались-таки! Откуда?»
Но он не разгадал эту загадку. Да и Платайс потом так и не узнал, как свиридовская контрразведка напала на след.
— А что было? — спросил подполковник.
— Мусор был: щепа, опилки, сучья…
— Кто же тебя позвал?
— А ентот… управляющий митряевский.
Лапотник не сомневался: живым его отсюда не выпустят, и потому он решил умереть, но с пользой. Решил своими показаниями подтвердить «бегство» управляющего.
— Ну, ну, рассказывай! — поторопил его Свиридов. — Позвал, значит, и что дальше?
— Позвал и — сотенную…
Лапотник испуганно умолк — сделал вид, что сболтнул лишнее.
— Смелей! Смелей! — подбадривал его подполковник.
— А чего смелей? Позвал и заплатил!
— Сотенную? За воз мусора?
Оба офицера рассмеялись.
— По сто рублей за возик! Ты же миллионер! Зачем в лаптях ходишь? — подполковник постучал пальцем по столу. — Проговорился ты, борода! За что же он тебе сотенную сунул?
Лапотник промолчал. Подполковник встал.
— Ты припомни! Может быть, не он, а сам господин Митряев отвалил тебе этот кусочек от щедрот своих?
— Не-е… Управляющий…
— Да за что? — крикнул адъютант.
Лапотник махнул рукой.
— Ладно… Скажу… Велел он, как уезжать буду, флигелёк во дворе подпалить.
— Кто велел?
— Да ентот… управляющий.
— А где он сам был?
— Где ж ему быть-то!… Убег! Как Митряев ушёл с офицером из дома, так и он — тигаля!
— Один?
И опять замялся Лапотник. И уже по этому хорошо разыгранному замешательству можно было догадаться, что управляющий убежал не один.
— С кем? С кем? — нетерпеливо спросил подполковник.
— С кем ещё?… Да с ентой — с дочкой митряевской… Руки-ноги повязал, в мешок — и пофитилил!
— Куда?
— Не знаю.
— Не ври, борода! Говори, куда? — подполковник снова постучал пальцем по столу.
— Куда? — повторил за ним адъютант, вытаскивая из кобуры пистолет.
Левой рукой он схватил Лапотника за бороду и заставил встать, а правой ткнул ему в лицо дуло пистолета.
— А етто зря, ваше благородие! — прохрипел Лапотник. — Не пужливый!
Быстро, рывком он заломил руку с пистолетом офицеру за спину и, как железным обручем, сдавил его до хруста в костях, перегнул чуть ли не вдвое, отшвырнул в угол кабинета и молча пошёл на подполковника, большой, взъерошенный, с напружиненными руками и растопыренными пальцами.
— Осатанел, борода? Сядь!довольно спокойно приказал Свиридов и вдруг крикнул: — Не стрелять!
Но адъютант не мог остановиться. Лёжа в углу, придерживая ослабевшую правую руку левой, он с перекошенным от боли и ненависти лицом посылал пулю за пулей в широкую, туго обтянутую зипуном спину.
Лапотник покачнулся, схватился за подлокотник кресла, хотел повернуться к стрелявшему, но подвели колени. Он устало осел в кресло, будто решил отдохнуть после трудной работы, по-хозяйски выставил ноги в лаптях и больше не пошевельнулся.
Со стоном выполз из угла адъютант. Подполковник недовольно посмотрел на него.
— Какая нелепость!… Зачем вы стреляли?… Такого медведя уложили!
Офицер виновато молчал и, приохивая, ощупывал себя.
— Земля без мужика — не земля! Пустыня! — сказал Свиридов. — А нам пустыня не нужна!… Хотя… — Он нахмурился и с усмешкой произнёс:
