Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип

— Наш. Те почище и поопрятней.

— Тогда повнимательней с ним. Нашли еще раны?

Коренастый молодой человек с ножевой раной у глаза и сломанной ключицей пробирался с трудом сквозь толпу людей к коридору, где на диване лежала Бекки, измученная болью и жаждой.

— Фрейлейн Винтер…

— Карл! Это ты? Слава богу! Как ты…

— Они займутся сломанной костью попозже. А так я ничего. Как?..

— Ты знаешь что-нибудь о…

— …Королеве? Не знаю. Я видел, как она падала; думаю, они положили ее в обмывочную комнату. Там они кладут…

Она знала, что он имел в виду: тех, кто погиб.

— Не может быть!.. Что ты теперь собираешься делать?

— Я присоединюсь к графу Отто. Он приказал мне прийти сюда и подлечиться, а потом примкнуть к ним на холмах за Нойштадтом, но я думаю, что здесь еще не скоро начнут заниматься теми, кто может ходить. Я хочу убраться отсюда прямо сейчас.

— Будь осторожен! Пожалуйста, будь осторожен!

Карл пригнулся, чтобы незаметно уйти. На прощание он взял руку Бекки и поцеловал ее.

— До свидания, фрейлейн Винтер…

— О, пожалуйста, зови меня Бекки! Если ты собираешься уйти…

— Я очень надеюсь встретиться с вами снова, Бекки. Когда все это…

Они стеснялись, чувствовали себя неловко. Потом сквозь толпу она заметила краем глаза какие-то униформы у двери — чистые униформы, не мокрые, не грязные и незнакомые: немцы?

— Будь осторожен, — шепнула она. — Иди. Граф Отто будет хорошим командиром. Пожалуйста, останься в живых…

Он снова поцеловал ее руку и исчез.

Прошли часы, а доктор все не хотел ее слушать.

— Отдыхайте, — говорил он. — Лежите спокойно и тихо. Нет ничего лучше для сломанных ребер. Они срастутся снова, но если вы будете волновать себя…

— Вы не понимаете, что из-за вас я еще больше волнуюсь? — воскликнула Бекки. — Я хочу знать, где она. Жива она или нет? Вы можете мне сказать?

— Она? Кто это она? Я думаю, фрейлейн, мне следует прописать вам снотворного. Вам сейчас вредно волноваться.

— Королева! Королева Аделаида! Жива она или убита? Вы обязаны сказать мне! Я ее секретарша, ее компаньонка, ее друг. Это чересчур жестоко. Вы обязаны сказать мне!

Доктор повернулся к сестре:

— Сестра, пожалуйста, принесите мне настойки валерьяны из аптеки. И немного макового сиропа.

Как только сестра вышла, доктор положил свою руку на лоб Бекки и мягко произнес:

— Она жива, она сейчас далеко отсюда, в безопасности. Ее очень сильно ранило: пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. Мы еще не уверены, выздоровеет ли она; мы отослали ее подальше отсюда. Если бы мы оставили ее здесь, ее бы точно арестовали снова. У нас уже побывали полицейские из Германии, они перерыли весь госпиталь, и еще какая-то ненормальная… Фрейлейн?

Бекки не нужна была настойка валерьяны; на словах в безопасности такая волна облегчения захлестнула ее, что организм Бекки не смог справиться с ним. Она тут же уснула.

Доктора, разделив пациентов в первый раз на тех, кто останется жив, и тех, кто все равно умрет, не задумываясь, причислили Аделаиду к последним — если только в ней еще теплилась какая-то жизнь. Они положили ее хрупкое застывшее тело в обмывочную, и почти до вечера никто не предполагал, что она очнется. Служитель, укладывая очередного бедолагу, услышал слабый вздох и, повернувшись, увидел, как веки ее задрожали, губы приоткрылись, а пальцы слабо зашевелились.

Девяносто секунд спустя доктор уже щупал ее пульс, а еще через две минуты к нему присоединилась пара старших коллег.

— Необходима операция?

— Да. И немедленно.

— А что потом?

— В каком смысле… в политическом?

— Я слышал, они хотели казнить ее вчера. Она сбежала с флагом. Перевезла его в Шварцберг. Если они обнаружат…

— Город в хаосе. Некому отдавать приказы, кроме немецкого генерала. Я так слышал.

— Если они узнают, что она жива…

— Они захотят вернуть ее себе. Она — символ свободы страны, даже больше, чем флаг.

— Они хотят заставить ее покориться.

— Она никогда не пойдет на это!

— Тогда они посадят ее в тюрьму и заморят голодом. Живая она им не нужна.

— Мы не можем позволить ей умереть.

— Конечно… Но что мы должны?

— Оперировать, во-первых. Потом тайно переправить ее в Австрию. В клинику Шванхоффера в Вене.

— Лучше в Швейцарию. Австрияки…

— Могут использовать ее в качестве заложницы? Пожалуй. Важное замечание. Я знаю одного человека в Крецлингене, в больнице Святого Иоанна…

— Великолепное место. Итак, перенесем ее в операционную.

Четыре дня спустя Джим Тейлор сидел в инвалидном кресле в швейцарском приозерном городе Крецлингене, мрачно уставившись на конькобежцев за большими галерейными окнами, выходящими на Тринкхалле. Атмосфера внутри была тяжелая, больничная, смесь тишины, паровых труб и карболового мыла. Папоротники цвели в больших керамических вазах рядом с плетеными столами; пожилому джентльмену рядом требовалось около пяти минут, чтобы с громким шуршанием перевернуть очередную страницу газеты. Джим, хмурясь, вытерпел это.

Сквозь отворенную дверь было слышно, как струнное трио в Тринкхалле исполняло выбранные места из Штрауса и Зуппе, и редкие вежливые хлопки перекрыли звук приближающихся шагов. Молодая блондинка в пальто из лисьего меха села на железную скамью в двух шагах от Джима, ожидая, когда он повернется и посмотрит на нее.

Он казался бледным и разбитым. На его коленях покоилась накидка. Но соломенного цвета волосы были аккуратно приглажены, высокий щегольской воротник сверкал белизной, а застегнутый на три пуговицы темный пиджак был сшит по самой последней моде.

Джим повернулся и узнал наконец своего самого старого и дорогого друга:

— Салли!

Он протянул ей обе руки. Салли взяла их и, нагнувшись, поцеловала Джима.

— Что происходит? — спросила Салли Голдберг. — Где Аделаида?

— Она в постели. Ей запрещено двигаться. Я расскажу тебе…

Он остановился, увидев официанта, стоящего рядом с подносом со стаканами и кувшином зеленовато-желтой воды из источника.

— Ты слишком здорова, чтобы пить эту дрянь, — сказал Джим Салли. — А я слишком болен. Выпьем лучше бульону. Fleischbruhe, bitte [88], — сказал он официанту, который что-то уважительно пробурчал и заторопился прочь.

— Как-как он назвал тебя? — удивилась Салли.

— Бароном. Я и есть барон. Это было чуть ли не последним, что она сделала перед боем. Понимаешь… Как тебе объяснить… В общем, отказаться было нельзя. Она имела полное право пожаловать титул, будучи королевой, и все такое прочее. Когда они подлечили меня в Андерсбаде и прислали сюда, единственным моим «документом» была лента на шее, ведь я был без сознания. Титул делает официантов порасторопней — такая от него польза… Но как только мы вернемся домой, я снова стану просто Джимом. А что привело тебя сюда? Я думал, ты все еще в Америке.

— Мы вернулись раньше, чем планировали. И первое, что я увидела, было это. — Салли вынула сложенную газетную вырезку из сумки. — Я телеграфировала в Медицинский институт в Андерсбаде, в ответ они сообщили мне, куда тебя отослали. И вот я здесь.

Он взял вырезку и прочел:

Только что были получены известия об аннексии королевства Рацкавии Германской империей. Эта маленькая страна, чуть больше Беркшира, была независимой с 1276 года, но гражданские беспорядки в последние дни, в совокупности с призывом о помощи, исходившим от канцлера, барона фон Геделя, завершились определенными действиями со стороны немецких властей. Полк померанских гренадеров расквартирован сейчас в столице страны, Эштенбурге, идут переговоры о вхождении страны в Германский Таможенный Союз, т. е. в конечном счете о руководстве страной из Берлина.