— Франсуаза Кюньо не знала фамилии офицера, сэр. Этот офицер велел называть себя Биллом.
Что сказала бы Клэр, услышав эти слова? Рой поводит плечами. Э, не все ли равно! Ведь он никогда больше не увидит Клэр. И никогда она не узнает, что здесь происходило.
— Гм… Американский офицер, стало быть, был настолько близок с семьей коммуниста Кюньо и со всеми его сообщниками, что там его звали просто по имени? Так? — снова спрашивает Вэрт.
— Да, да, сэр, именно так! — поспешно подтверждает Фэйни. — Жена Кюньо говорила, что все они звали его просто Билл.
— Американский офицер. Очень высокий. Имя Билл, если только он не назвался выдуманным именем, — вслух рассуждает Вэрт. — Американских военных, кроме нашего состава, здесь, в городе, нет. Как вы полагаете, майор, кто из офицеров самый высокий? И кого зовут Биллом? — обращается он к Гарденеру.
Билл Удхауз вдруг отводит глаза от окна и смотрит прямо на своих судей. Его узкое молодое лицо сухо и серьезно.
— Не стоит продолжать эту игру, капитан Вэрт, — говорит он. — И не втягивайте в нее молодежь. Это не бейсбол и не футбол. Да, это я предупредил супругов Кюньо о том, что здесь готовится. И я очень жалею, что не успел предупредить об аресте госпожу Берто. Говорят, она очень хорошая женщина.
— Ага, так вот, когда вы сами сознались… — начинает Вэрт.
В это мгновение распахивается дверь и жена и сын майора Гарденера появляются на пороге. На лице Юджина несвойственное ему выражение любопытства и оживления. Миссис Гарденер толкает Юджина к майору.
— Поди скажи твоему отцу, что нас сейчас будут громить, что мы в осаде!
— Отец! Сюда идут!
Все в комнате невольно вздрагивают и подаются к окнам.
Живой поток течет по мостовой, растекается по тротуарам, заполняя собой все. Колышутся трехцветные и красные знамена, плакаты, лозунги. Поток замедляет свое движение у гостиницы. Лица демонстрантов подымаются вверх, к окнам.
— Счастливой до-ро-ги! Ян-ки, до-мой!
— До-лой вой-ну! До-лой пре-да-те-лей!
Скандируют, кричат люди.
— Отойдите от окон! Завесьте окна! — шепотом просит миссис Гарденер.
— Ну что ты! Неужели они тебе страшны? — бормочет Гарденер жене. Но ему и самому не по себе.
Миссис Гарденер оттаскивает от окна Юджина, прижимает к себе: уж его-то, своего детеныша, она сумеет защитить! Юджин угрюмо вырывается. Ох, как они все ему надоели! И когда только его оставят в покое?!
Рой так поглощен, что ничего не слышит. Он жадно смотрит вниз, на улицу, туда, где под трехцветным знаменем он приметил знакомую легкую фигурку в пестром платье, в красных сандалетах на голых смуглых ногах. «Одета по-праздничному», — мелькает у Роя беглая мысль. Короткие черные пряди пляшут у разгоревшихся щек. Клэр тоже смотрит на окна гостиницы и кричит победно и дерзко:
— Ян-ки, до-мой!
Рядом с Клэр ее бессменный адъютант Жюжю, черноглазый, возбужденно размахивающий трехцветным флагом. А позади них красно-золотое перо Ксавье, и гладкая маленькая головка Челнока, и красавец Корасон в своей синей рабочей куртке. Все они взялись за руки и запевают «Жанну-партизанку»:
Жанна, Жанна, помнишь день
Партизанской мести?
А там, дальше, следующие ряды поют «Интернационал» и «Молодую гвардию», поют вдохновенно, стройно.
Рой смигивает, точно в глаз ему попала соринка. Он не обращает внимания на других, знакомых ему людей там, на улице. Он не видит среди демонстрантов, например, хозяина гостиницы господина Кажу, который поет вместе с истопниками и посыльными, вместе с прачками и горничными гостиницы «Бо сежур». Ведь господин Кажу так же, как и все его служащие, не хочет новой войны.
Глаза Роя устремлены на колонну рабочих «Рапида». Впереди колонны шагает большой мешковатый человек без шляпы, с застенчивым лицом мальчика. Кого это он напоминает Рою? На кого похож этот человек? Кто он? И вдруг он видит рядом с незнакомцем широкоплечего, стройного Этьенна. Этьенн что-то говорит отцу, и Жером кивает ему весело и непринужденно. И оба они тоже поют.
Глухая тоска душит Роя. В эту минуту он не может ненавидеть Этьенна, желать ему зла. Где-то в самой глубине души Рой знает, что этот юноша, отнявший у него Клэр, намного выше, чище и благороднее его, гордого отпрыска аристократического семейства. Как он завидует сейчас Этьенну, как хотел бы идти рядом с ним, рядом с Клэр!
Рой делает шаг к дверям. Но внезапно глаза его встречают прямой, откровенный взгляд Билла Удхауза, и кровь бросается ему в лицо: разве смеет он после того, что было здесь, в этой комнате, приблизиться к грачам?!
— Куда это вы собрались, Мэйсон? — подозрительно спрашивает Хомер, заметивший его движение.
— Никуда, сэр, — опустив голову, отвечает Рой.
Хомер, забывшись, вдруг чертыхается. В гуще народа на улице два его питомца — Тэд Маллори и Дэв Ванами — помогают сероглазой девочке из пансиона нести плакат. На плакате написано крупными неровными буквами: «Да здравствует независимая Франция!»
Так вот куда поспешно удрали утром эти парни? Хомер вне себя: хорошо, голубчики, очень хорошо! Все это будет известно дома. Посмотрим тогда, найдется ли для вас место в школе. Найдется ли для вас место вообще где бы то ни было!
— Ради неба, отойдите от окон! — продолжает просить миссис Гарденер. — О, недаром я прочитала вчера в Великом оракуле: «Стихийное бедствие»…
— Недаром, сударыня, — говорит кто-то за ее плечами.
Это Билл Удхауз, офицер, которому угрожает разжалование, арест, возможно, что-нибудь еще страшнее. Но сейчас Билл Удхауз улыбается. Он осмеливается улыбаться — легко и откровенно.
— А план Вилона?
О бог мой, да ведь Кюньо служил судовым механиком в Вилонском порту. Почему бы ему и не иметь плана? И потом план очень старый, конца прошлого столетия. Он сообщил журналистам, что план принадлежал еще его деду, тоже моряку.
— А тот план, рисованный от руки, который найден у Марселины Берто? Ведь он считался важной уликой.
— Берто дала все необходимые объяснения. Это действительно план Турьей долины, сделанный одним из воспитанников перед собранием. Ничего криминального.
— А «Книга жизни», о которой так кричат все газеты?
— Вы шутите, господин Ренар! Разве может следствие основывать свое обвинение на каких-то детских записях? Это же нелепость!
— А блокнот, который нашли в доме Кюньо! Он-то, надеюсь, даст следствию необходимый материал?!
Следователь Жамэ, еще молодой, нервный, окончательно разозлился.
— Эта фальшивка, которую ваши агенты подложили в портфель Кюньо? Ну нет, господин префект, слишком грубая работа! Никто не поверит, что Кюньо вел записи вроде: «Получил за подрывную деятельность в пользу Москвы 500 миллионов франков». Или: «За организацию забастовки на заводе получено из фондов коммунистической партии 5 миллионов франков…» Это же грубейшая мазня, а не разоблачения! Народ теперь сильно поумнел. Никого не обманешь такой подделкой…
Разговор этот происходил в известном уже нам кабинете префекта Ренара. Префектура полиции превратилась не то в штаб фронта, не то в командный пункт в тот лихорадочный момент, когда получена весть, что пункт окружен со всех сторон превосходящими силами неприятеля.
Беспрерывно звонили междугородные и городские телефоны, прибегали курьеры, префект уже дважды совещался по телефону с мэром Вернея, с начальником жандармерии и полицейским комиссаром. Поблизости дежурили пожарные машины со шлангами: а вдруг придется поливать «наступающих»? Ренар приказал на всякий случай направить в Верней побольше солдат. Вдоль главной улицы города, где находилась префектура, расхаживали патрули.
Префекта поминутно вызывали к телефону: Париж, Старая Мельница, вилла Морвилье — все требовали у него отчетов, утешительных известий, уверений, что он примет все зависящие от него меры.
Полицейские посты сообщали префекту по радиотелефонам:
«Колонны двигаются по шоссе. Окрестные жители присоединяются к демонстрантам».
«По беглому подсчету удалось установить, что в демонстрации участвует около пяти тысяч человек».
«Толпа приближается к замку Фонтенак. Первые колонны уже у ворот замка».
— Что же, демонстранты намереваются громить замок? — спрашивал Ренар. Он отдал приказ «избегать столкновений», но если толпа будет вести себя агрессивно…
Полицейские посты отвечали:
— Народ ведет себя спокойно. Никаких агрессивных действий, кроме нескольких словесных перепалок с полицией да криков: «Долой предателя!», «Долой военные договоры!»
Ренар отходил от аппарата и хмурился. Он был озабочен и встревожен. Несмотря на его уверенность, что все дело кончится пением и листовками, ему уже становилось не по себе. Посланные в город сообщили, что лавочники опускают железные шторы на окнах — стало быть, ждут столкновений. Полицейские кордоны заняли мост через Лизер, и их забросали консервными банками и горшками с землей.
