Но сейчас же воющий стон рвет воздух. Бьется, захлебывается женщина: «Они будут стрелять! Слышите, они кричат: „Огонь!“»
Сухо, дробно, как-то аккуратно раздаются выстрелы: залп, потом второй, третий, потом вразбивку. Один за другим падают люди.
— Какая подлость! Какая подлость! Стрелять в безоружных! — кричит девочка в пестром платье и красных сандалетах. Она прорывается вперед, она колотит в грудь полицейского, который бьет дубинкой наотмашь старого человека в железнодорожном кепи. Кепи сваливается с седой окровавленной головы. Кругом свистят пули.
— Возьмите эту бешеную! Заберите ее! — ревет полицейский, стараясь оторвать вцепившуюся в него Клэр.
Он бьет девочку по тонким смуглым рукам.
— Клэр, Клэр, берегись! — детский вопль, тонкий, отчаянный, рвется над толпой. — Берегись, Клэр!
Жюжю хватает Клэр за платье, тащит изо всех сил. Он приникает к ней всем телом, точно врастает в нее. И Клэр вдруг чувствует, как опадает, слабеет прижавшийся к ней мальчик. Невольно, бессознательно подставляет она исполосованные руки и принимает на них Жюжю.
— Клэр, — говорит Жюжю, — Мама…
И больше ничего не говорит.
Тишина… Тишина… Опять ночь, но сухая, пряная, безросная. Каждая травинка, каждый листок в саду, на огороде, в винограднике, кажется, с тройной силой источает свой аромат, и ночь подносит огромный букет, где перемешаны роза и петрушка, полынь, персики и салат-латук. Вкрадчивы, непонятны ночные звуки: хруст валежника, трепыханье в кустах — не то зверь, не то птица возится. Черная масса неба горяча и неподвижна — все притаилось, все ждет грозы. Над Волчьим Зубом уже прополыхали раз или два зарницы. На миг нестерпимым блеском осветилась снежная голова и снова померкла, и теперь чуть белеет на черном небе, как негатив.
Чу! Гукнул где-то паровоз и вдруг взревел весело и разливисто, радуясь тому, что спускается с гор к ровному, легкому пути, убегает от грозы. В вагонах, которые тянет за собой веселый паровоз, некоторые пассажиры тоже радуются, что уезжают отсюда, навсегда покидают опостылевшие места. В одном из купе не спят: там наши старые знакомые — Фэйни, Алиса и Лори Миллс — никак не могут досыта наговориться о тех радостях, которые они найдут в Штатах.
— Ох, до чего же мне опротивели здешние салаты и всякая французская еда не то из лягушек, не то из улиток! — восклицает Фэйни. — Прямо не дождусь, когда получу хороший кусок бекона с яйцами. И уж, конечно, пиво. Хорошее, густое пиво!
— Да, уж надоела здешняя кислятина, — вторит ему Лори. — А я хочу еще пойти в нашу аптеку на углу и вдоволь наесться там мороженого с содовой…
Алиса, прищурившись, смотрит на спутников. Нет, у нее другие мечты.
— Подумать только, больше не будет торчать передо мной Засуха! Не должна больше стелить свою постель и сама одеваться! Утром, чуть проснусь, мне все подадут, оденут, обуют… А вечером придет охота потанцевать, велю играть на банджо, целый джаз пригоню, коли захочу. — Она засмеялась. — Вот и Мари я больше не увижу! Бедная Мари, как она плакала на вокзале! Все уверяла меня, что ее «шерце шовершенно ражбито» от разлуки со мной и с Юджином! Кстати, спит уже наш тюлень?
Фэйни тотчас же, как галантный кавалер, вышел в коридор и заглянул в соседнее купе.
— Храпит, как испорченный мотоцикл, — доложил он.
— А остальные? Рой тоже спит?
— Кажется, все заснули.
Фэйни ошибался. В соседнем купе по-настоящему спал один Юджин. Наконец-то его оставили в покое, и он сможет пожить некоторое время без присмотра родителей. Миссис Гарденер настояла-таки, чтобы муж отправил Юджина с Хомером на родину, подальше от беспокойных мест и беспокойных французов.
Впрочем, майор сильно подозревал, что и ему вскоре придется последовать за сыном. Его карьера в Европе явно не удалась. Вэрт добился своего, и теперь Гарденера угнетала только мысль, как примет его падение миссис Гарденер. Что будет делать его супруга: искать утешения у спиритов и в оккультных книгах или у капитана Вэрта, который вскоре станет уже не капитаном, а майором?
Но пусть все это заботит Гарденера. Нас это не должно занимать.
В купе, где почивал отпрыск майора, остальные пассажиры только делали вид, что спят. Не до сна им было. Рой Мэйсон, бледный и какой-то непривычно жалкий, полусидел, полулежал, привалясь к спинке дивана. Пусто, все пусто стало для Роя в большом мире. Нет, ему уже не удовлетвориться беконом и пивом, и даже негритянские джазы не доставят большой радости. Рою теперь казалось, что его чисто-начисто выпотрошили, а потом снова зашили, только из ехидства оставили часть нервов. И эта часть болезненно ныла в нем, напоминая об оставленной чужой жизни, которая так сильно и горько задела его. Угрызения совести? О нет, вовсе не то! А вот прошло рядом что-то большое, настоящее и оттолкнуло Роя и показало ему впервые, какой он.
Жюжю, маленький Жюжю со щекой, точно обрызганной красной краской, и рядом побелевшая Клэр. Рой замычал от тоски.
— Ты чего? — повернулся к нему его сосед Тэд Маллори.
Рой не отвечал и не открывал глаз.
— Это он, наверное, во сне, — прошептал Дэв Ванами.
— А ты почему не спишь? — тоже шепотом спросил Тэд.
— Так.
Оба друга обменялись понимающим взглядом: им столько надо было сказать друг другу! Но в купе были Юджин и Рой, приходилось сдерживаться.
Смерть Жюжю потрясла Тэда и Дэва. Им тоже беспрерывно мерещилось маленькое мертвое лицо. Они оба — и Тэд и Дэв — оставили так много своей души в Гнезде, у друзей! Правда, они обменялись адресами, обещали переписываться, но можно ли им будет писать и вообще, что дает переписка, когда все мысли и желания стремятся к друзьям? Все вызывало сомнения у обоих мальчиков. Будут ли их отчитывать за дружбу с красными? Удастся ли им еще раз побывать в Гнезде? Единственное, в чем оба они были уверены, — это в доносе, который состряпает на них Хомер с помощью Фэйни.
Впрочем, Хомер почти и не скрывал своих намерений. После того как оба друга вернулись в гостиницу «Бо сежур», он при них запретил остальным своим питомцам общаться с «зараженными». Правда, Рой не послушался и продолжал, как обычно, разговаривать с Тэдом и Дэвом, зато остальные сейчас же принялись отпускать шпильки по адресу «красных демонстрантов».
— А ведь у родителей дома, пожалуй, тоже будут неприятности из-за нас. — зашептал вдруг Тэд, нагибаясь к самому уху Дэва. — Пожалуй, потащат куда-нибудь, будут допрашивать, что, и как, и почему они нас плохо воспитали…
Дэв упрямо мотнул головой.
— Мой-то старик ничего не побоится. Он их так отчитает, будь здоров!
Тэд облизал сухие губы.
— Боюсь и думать, что начнется…
— А ты не думай, — посоветовал Дэв.
— Ничего не могу с собой поделать. — Тэд глубоко вздохнул. Он раздвинул занавеску и заглянул в черную ночь за окном.
— Все равно, я обязательно сюда вернусь… когда-нибудь, — упрямо вымолвил он.
— Тс… Хомер! — цыкнул на него Дэв.
В дверях купе встала грузная фигура. Мальчики притворились спящими. Хомер постоял, посмотрел на них, потом медленно вернулся в коридор. Погасшая сигарета приклеилась к его губе. Учитель был насуплен, мрачен, зол на весь мир. Подумайте только: подвергаться таким неприятностям и опасностям, столько времени просидеть в глухой дыре, чуть не сделаться жертвой красных и ради чего! Что получил он, Хомер, кроме нескольких кисло-сладких слов от Вэрта! Да еще навязали ему на шею этого сонного увальня Гарденера и капризную, избалованную девчонку Мэйсон! Разве на это рассчитывал он, когда ехал в проклятый городишко?
Кто виноват во всем: Мэйсон, который настоял на поездке, Вэрт, втянувший его в это дело с Гнездом, или Фонтенак, из-за которого заварилась вся каша?
Путь круто шел вниз. Поезд потряхивало на спуске, за окном мелькали зеленые огни семафоров, металлически цокали мостики. В вагоне скрипели переборки, сухо щелкали дверцы купе, затихали голоса. И вдруг — что за наваждение! — заговорили все враз, запели колеса:
— Ян-ки, до-мой! Ян-ки, до-лой!..
Хомер не вытерпел: выругал французские вагоны, французские порядки, гадко выругал. А вагоны, нисколечко не смутясь, твердили свое:
— Ян-ки, до-мой! Ян-ки, до-лой!..
На глухой, безлюдной платформе, где поезд стоял всего минутку, Хомер выскочил освежить горящую голову. Молнии резали черное небо. Соседний вагон стоял с опущенными шторами. Ни единого огонька не было в его окнах. Хомер прошел мимо. даже потрогал металлические ручки дверец. Любопытство его томило: проводник проговорился, что в вагоне едет бывший сановник — Пьер Фонтенак.
Как выглядят бывшие сановники? Как себя чувствуют бывшие сановники? Хомер злорадно заглянул в одно из окон: наверное, тому типу не веселее, чем ему. Может быть; даже значительно хуже…
