— А ну, подвинься!
— Тише, башка… — зашипел пацан.
— А чиво?
— «Чиво». Ты гляди.
Устроился Федя на суку, заглянул в зал и обмер: он увидел напряженные и взволнованные лица людей, которые были обращены в одну сторону, и вместе это было общее лицо всего зала, до отказа набитого красноармейцами и рабочими; он услышал гул одобрения и шквал аплодисментов, мгновенно возникших и тут же словно обрубленных; его коснулось жаркое дыхание толпы, и передались ее возбуждение и порыв; он увидел плакат над экраном: «Победа или смерть!» — и от этих коротких, как выстрел, слов затрепетала Федина душа… И Федя увидел человека, стоящего на сцене…
Федя не сразу понял, что это дядя Петя — он просто не знал такого дядю Петю, не видел никогда! На сцене стоял высокий, крепкий мужчина с красным бантом в петлице пиджака, и лицо его было вдохновенно, и зоркие глаза полны огня. Этот человек бросал в толпу громкие, резкие слова, и зал отвечал ему взволнованным движением. Человек поднимал руку, и его слова сопровождал решительный короткий жест, и только на один миг Федя увидел, что эта рука черна от типографской краски, и понял, что это конечно же, дядя Петя. Но потом опять произошло чудо: человек на сцене быстро прошелся взад-вперед, и в его движениях не было ничего знакомого, а были решимость, порывистость, сила, и Федя почувствовал, что все это полностью соответствует тому, что говорит дядя Петя — так чутко, быстро отвечал ему возгласами и движением зал…
Но что же говорит он? Федя напряг все свое внимание.
— …Вот что такое советская власть!-Наконец поймал Федя последние слова дяди Пети.
И тотчас в зале захлопали и закричали «ура». И отовсюду летело:
— Даешь советскую власть!
— Мы — за Лениным!
— Да здравствуют Советы!
Дядя Петя поднял руку. Стало тихо.
— Но чтобы советская власть дала нам все, что может дать и дает, — гремел в зале его голос, — сегодня, сейчас мы должны отстоять ее с оружием в руках!
— Даешь оружие!
— Смерть белым! — ворвалось в его речь. И опять дядя Петя поднял руку.
— Товарищи! — громко проговорил он. — Сегодня мы переживаем день, который надолго останется в памяти. С сегодняшнего дня мы должны, мы обязаны приступить к самой серьезной активной обороне нашего красного города! Мы должны создать революционную крепость с железной дисциплиной, в которой не будет места лени, произволу, несознательности. Всякая ошибка в настоящее время есть преступление! Победа или смерть!
— Ур-р-а! — ревел зал, и вверх летели фуражки и кепки.
— Победа или смерть! — неожиданно для себя закричал вдруг звонко Федя, и в зале многие повернулись к окну и заулыбались Феде и еще сильнее зааплодировали.
А потом тесный кинотеатр задрожал от песни:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Федя пел со всеми, и пацан в рваном картузе — тоже, и их лица пылали от восторга и счастья сопричастности к великому грозному времени.
Опустел зал кинотеатра, а Федя все сидит на суку, отца дожидается. А отец к дяде Пете подошел. Стоят они на сцене под грозным плакатом «Победа или смерть!» и о чем-то спорят.
— Папка! — кричит Федя со своего сука. — Когда домой пойдем?
Перестали спорить мужчины, на Федю смотрят.
— Федюха! — удивился отец. — Ты как здесь? А ну, давай сюда!
Спрыгнул Федя с дуба, влез в окно и подошел к ним. Смотрит — а дядя Петя опять обыкновенный: простой, добрый и глаза насмешливые. Даже отчего-то грустно сделалось Феде.
— Что, Федор, — спросил дядя Петя. — Небось соображаешь, как бы поесть чего? Я бы тоже не отказался.
И тут врывается в зал человек в кожанке и с наганом на боку, по щекам его ручейки пота текут.
— Петр Иванович! — подбежал, запыхался.- На Оружейном в сборочном ночная смена забастовала!
Рванулся навстречу человеку в кожанке дядя Петя:
— То есть как это забастовала?
— Митингуют, станки побросали. Говорят, паек малый и заработок худой. Я машину подогнал. Едем!
— Едем! И ты, Дмитрий, со мной. Понадобится — тоже слово скажешь.
— А с ним как? — Отец взял Федю за руку.
— С собой возьмем.
Летит сквозь темный, притаившийся город длинная черная машина с тупым носом. Мелькают редкие фонари; свет из фар осветит то домишко с окнами, закрытыми ставнями, то густые зеленые деревья, то патруль на углу — и штыки винтовок блеснут ярко.
Рядом с шофером сидит Федя, и дух у него захватывает от быстроты, и все ликует в нем — первый раз в жизни едет Федя на настоящей машине.
— А как она называется? — шепотом спрашивает Федя у шофера.
— Кто она? — тоже шепотом спрашивает шофер; он пожилой, усатый.
— Ну, машина ваша.
— А-а… — Шофер улыбается сквозь усы.- «Роллс-ройс» называется. В Англии ее сработали.
— В Англии? — удивляется Федя. — И оттуда привезли?
— Не мы, хозяин наш бывший, директор завода. Мы машину у него отобрали. Теперь обошьем железом, и броневик получится. Смекаешь?
— Смекаю. И тогда прямо на фронт, беляков бить, да?
— Точно.
Летит по гулким пустым улицам машина, ветер посвистывает, бьется в стекло. За спиной Феди на заднем сиденье — дядя Петя, отец и тот, в кожаной куртке.
— Ахатов воду мутит, — говорит человек в кожаной куртке. — Меньшевистское отродье…
— А еще кто? — спрашивает дядя Петя.
— Еще человек пять.
— Кто ж такие? — Злой голос у отца, аж звенит.
— Да все из купчиков, Саватин.- сынок кулацкий с Крапивенского уезда. В четырнадцатом на завод поступили, чтоб в окопы не угодить. Подкупили, надо полагать, тогда заводское начальство.
Машина резко поворачивает — Федя валится на бок. На смутном небе нарисовались зубья кремля; хоть он небольшой, не как в Москве, говорят, а тоже настоящий, давнишний; угловая башня попала в свет фар — кирпичи у нее внизу выщерблены. Стволы высоких тополей частят сбоку. И вот световой конус уходит в ворота под башней, прогудели каменные стены; Федя видит огромные купола Успенского собора (на этих куполах золотые звезды, и днем под солнцем они горят живым пламенем); промелькнули какие-то строения.
Машина останавливается у заводской проходной. Молодой парень с винтовкой распахивает дверцы, говорит:
— Здрасте, Петр Иванович!
— Мальчик с нами. — И опять дядя Петя берет Федю за руку.
Они быстро идут по заводскому двору мимо подвод, груженных чем-то тяжелым, мимо огней, труб, сложенных колодцами. С дядей Петей здороваются какие-то люди, и чувствуется, что все встревожены, напряжены.
Они входят в длинный сборочный цех, озаренный яркими лапами.
Федя видит, что у станков никого нет и все рабочие сгрудились в конце цеха. Оттуда доносится возбужденное гудение, выкрики. На железной лесенке, ведущей куда-то вверх, стоит мужчина в больших очках, лысый. Федя слышит его хриповатый, сорванный голос:
— …не для того мы поднялись на революцию, то-варищи, чтобы нас, пролетариев, морили голодом!
— Пролетарий… — грозно выдыхает отец.
— Начальник цеха, Ахатов, -говорит человек в кожанке.
— …не для того была революция, чтобы нас били по трудовому рублю, — ораторствует мужчина в очках.
— Революция не была! — кричит дядя Петя, и его громовой голос повторяет эхо. Опять он стал новым, как там, на митинге. — Революция есть и продолжается!
Движение проходит по толпе рабочих, всех словно ветром повернуло в сторону дяди Пети.
— Член ревкомитета, Горянов, — говорит кто-то в наступившей тишине.
— Иваныч наш… — шепчут в толпе.
А дядя Петя уже идет к железной лесенке, перед ним расступаются, и видит Федя: многие рабочие опускают голову.
И вот дядя Петя уже на лестнице — опять высокий, спину распрямил, сильный, тревожный…
Тихо-тихо в цехе. Слышно дыхание людей.
— Не верю! — говорит дядя Петя. — Не верю, чтобы оружейники против революции бастовали!
Колыхнуло толпу, ропот прокатился по ней и замер. И вдруг закричали из разных концов:
— Да мы не против!
— Мы за революцию стоим!
— Они говорят, мы слухаем!
— Кто говорит? — повернулся на голос дядя Петя.
— Да вон. — Молодой парень показывает рукой на кучку людей.
Видит Федя: сбились в эту кучку разные люди,
человек десять, и молодые, и пожилые, и оратор в очках с ними. Разные-то разные, а чем-то похожи друг на друга. Мордастые какие-то.
— И что ж они говорят? — опять спрашивает дядя Петя.
Молчит толпа, переминается..
— Вот ты, подойди сюда, — подзывает дядя Петя молодого парня.-Ты что говоришь?
— Я-то?
— Ты-то.
— А что? И скажу. Мало рабочим хлеба даете. А еще народная власть,..
— Ты власть нашу не хули! — срывается вдруг хриплый голос.
— На рыло его поглядите! — кричит кто-то. — Совсем помирает!
